— Где-то на бульваре Сен-Мишель.
— Отлично. Вот и пойдемте.
На лестнице посольства они встретили Спыхалу. Билинская на минутку задержалась.
— Отвезем вашу сестру,— говорила тем временем миссис Эванс,— а потом поедем куда-нибудь обедать. Мне нужно так много рассказать вам.
— Еще бы,— живо ответил Януш, вдруг почувствовавший себя совсем другим человеком.
Они вышли из дома посольства. Приближались сумерки, солнце опускалось в густые оранжевые облака, освещая верхние этажи домов. Когда Януш садился в автомобиль, ему показалось, что на крыльцо посольства поднимается Ариадна. Желтая тень стеклянного навеса над парадным входом теплым светом окутала ее фигурку. Но Янушу некогда было раздумывать, она ли это.
Они сидели рядом в шикарном ресторане, куда привезла его Ганя на своем «роллс-ройсе», ситуация начинала забавлять Януша. Он никак не мог представить себе, что сидит бок о бок с дочерью одесского дворника. Невозможно было ухватить нить, которая связывала ту Ганю с нынешней миссис Эванс. Нет, просто он неожиданно оказался в ресторане за одним столом с совершенно незнакомой, обворожительной женщиной, которая к тому же изливала перед ним душу, рассказывая о всей своей жизни.
Этот рассказ мог бы и заменить ту связующую нить, которую попытался найти Януш. Но нет, слова не заменили живых впечатлений. И чем больше рассказывала Ганя, тем расплывчатее становился ее образ в воспоминаниях Януша об Одессе. По правде говоря, он не обращал тогда внимания на эту скромную девушку. Только позже, перед самым концом, когда он по дороге из Винницы в Киев заехал на несколько дней в Одессу, он заметил, что Ганя стала лучше одеваться, а Ройская рассказала ему, что девушка теперь поет в каком-то кафешантане. Он слышал также краем уха, что в нее влюблен Валерек. Но даже попытка мысленно представить себе такого заурядного юношу, как Валерек, рядом с блестящей американской миллионершей, могла вызвать лишь улыбку.
— Вы любуетесь моими изумрудами? — спросила миссис Эванс.
— Да, они восхитительны.
В ушах у Гани сверкали круглые кабошоны из великолепных изумрудов.
— Никогда не видел изумрудов, отшлифованных без граней,— сказал Януш, вспоминая драгоценности сестры, которые пошли на покупку Коморова и... видимо, на что-то еще.
— У меня самая большая в мире коллекция изумрудов,— словно между прочим заметила миссис Эванс.— Мое увлечение ими привело к тому, что в последнее время цена на эти камни поднялась. Я была неосторожна,— улыбнулась она,— и покупала их сама, а не через подставных лиц.
— Чем занимается ваш муж?
— Мой нынешний муж, Эванс,— улыбнулась в ответ Ганя,— промышленник. Наверно, слышали — жнейки и молотилки Эван-са? Наши заводы в Петербурге производят...
— И много мужей у вас было?
— Эванс — третий. Вы, наверно, знаете, что из Одессы я выехала в Константинополь с Каликстом Душаном. Там я вышла замуж за врача американского посольства Смита, и с ним мы отправились в Нью-Йорк. Доктор Смит был человек весьма почтенный, уже в летах, он умер через два года, оставив мне очень приличное состояние. Это было только начало...— Она улыбнулась очаровательно и беспомощно, будто хотела подчеркнуть, что судьба оказалась сильнее ее.— В Америке я опять начала петь, пользовалась успехом... Выпьем?
Шампанское уже подействовало на Януша, он тоже улыбался, и притом, как ему казалось, глуповато.
— Конечно,— ответил он.
— Через два года...
— Это уже вторые два года из восьми...
— Но надо же отсчитать какое-то время на Константинополь...
— И что?..
— Итак, через два года на мне женился театральный антрепренер Кохрейн. Мы выехали в свадебное путешествие в Европу. На корабле я познакомилась с Эвансом.
— И что?...
— Эванс направился прямо в Швейцарию, где отдыхала его жена... Поехал... за разводом.
— А вы?
— Что же оставалось делать? И вот уже три года, как я — миссис Эванс.
— Что вы делаете в Париже?
— Купила здесь один из театров... и хочу петь.
— Боже мой! А Эльжуню вы помните?
— Ах, вы и не знаете, ведь она совсем потеряла голос... С тех пор как стала женой этого противного Рубинштейна... Я слышала ее недавно. В Метрополитен-опера.
Януш насторожился и мельком взглянул на свою соседку. Она скромно поджала губки.
«Что-то здесь не так»,— подумал Януш,
— Но если она пела в Метрополитен...— начал он.
— Ах, все это за деньги Рубинштейна. Вы ведь знаете, за деньги можно добиться всего.
В этих словах, однако, прозвучала тревожная и неуверенная нотка, которую уловил Януш.
— Вы так думаете? — быстро спросил он.
Ганя не ответила. Она отпила небольшой глоток вина из бокала, как показалось Янушу, умышленно, чтобы скрыть горькую улыбку. Это его заинтересовало.
Вдруг она подняла голову и вопросительно посмотрела на него.
— Поедем ко мне,— сказала Ганя,— я спою что-нибудь для вас.
Не закончив обеда, они расплатились и вышли. Когда они приехали на улицу Любек, Вольская вынула из блестящей чешуйчатой сумочки серебряный ключик и открыла высокие, тяжелые двери довольно мрачного особняка. Внутри было совсем темно, огромные и пустынные залы и комнаты казались необитаемыми. Ганя зажгла свет в холле, где они бросили свои пальто прямо на стулья, а затем пошла вверх по спиральной мраморной лестнице, поочередно зажигая лампы. Темнота расступалась перед ней, но пустота оставалась. На втором этаже они пересекли несколько гостиных, в которых висели лампы и затянутые муслином картины и стояла громоздкая мебель. В крайней комнате несколько белых бра освещали салатного цвета ковер на полу, хрупкую мебель, обитую зеленым кретоном в белые цветочки, и блестящий черный рояль, на котором в круглой вазе из матового стекла стоял огромный букет лиловых тюльпанов.
На звук их шагов вышла невысокая, худая, смуглая женщина средних лет, с растрепанными волосами цвета воронова крыла и крючковатым носом. На руках она держала маленького лохматого песика, белого как снег. Миссис Эванс представила ее Янушу:
— Моя секретарша мисс Зилберстайн.
Песик хрипло залаял. Миссис Эванс засуетилась, зажигая хрустальные светильники на стенах.
— Подождите меня минуточку, вот здесь бутылка хереса,— озабоченно говорила она,— я сейчас вернусь, вот только переоденусь. Приготовьте, пожалуйста, «Тоску»,— сказала она по-английски секретарше и исчезла за зеленой портьерой.
Мисс Зилберстайн бросила песика на пол. Он постоял с минуту осоловелый и заковылял следом за своей хозяйкой в коридор, постукивая колготками по паркету. Секретарша разыскала на полке толстую папку, открыла рояль и разложила ноты на пюпитре.
— She is completely mad *,— доверительно сообщила она Янушу.— Пользовалась успехом в кабаре, а теперь ей захотелось петь в опере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
— Отлично. Вот и пойдемте.
На лестнице посольства они встретили Спыхалу. Билинская на минутку задержалась.
— Отвезем вашу сестру,— говорила тем временем миссис Эванс,— а потом поедем куда-нибудь обедать. Мне нужно так много рассказать вам.
— Еще бы,— живо ответил Януш, вдруг почувствовавший себя совсем другим человеком.
Они вышли из дома посольства. Приближались сумерки, солнце опускалось в густые оранжевые облака, освещая верхние этажи домов. Когда Януш садился в автомобиль, ему показалось, что на крыльцо посольства поднимается Ариадна. Желтая тень стеклянного навеса над парадным входом теплым светом окутала ее фигурку. Но Янушу некогда было раздумывать, она ли это.
Они сидели рядом в шикарном ресторане, куда привезла его Ганя на своем «роллс-ройсе», ситуация начинала забавлять Януша. Он никак не мог представить себе, что сидит бок о бок с дочерью одесского дворника. Невозможно было ухватить нить, которая связывала ту Ганю с нынешней миссис Эванс. Нет, просто он неожиданно оказался в ресторане за одним столом с совершенно незнакомой, обворожительной женщиной, которая к тому же изливала перед ним душу, рассказывая о всей своей жизни.
Этот рассказ мог бы и заменить ту связующую нить, которую попытался найти Януш. Но нет, слова не заменили живых впечатлений. И чем больше рассказывала Ганя, тем расплывчатее становился ее образ в воспоминаниях Януша об Одессе. По правде говоря, он не обращал тогда внимания на эту скромную девушку. Только позже, перед самым концом, когда он по дороге из Винницы в Киев заехал на несколько дней в Одессу, он заметил, что Ганя стала лучше одеваться, а Ройская рассказала ему, что девушка теперь поет в каком-то кафешантане. Он слышал также краем уха, что в нее влюблен Валерек. Но даже попытка мысленно представить себе такого заурядного юношу, как Валерек, рядом с блестящей американской миллионершей, могла вызвать лишь улыбку.
— Вы любуетесь моими изумрудами? — спросила миссис Эванс.
— Да, они восхитительны.
В ушах у Гани сверкали круглые кабошоны из великолепных изумрудов.
— Никогда не видел изумрудов, отшлифованных без граней,— сказал Януш, вспоминая драгоценности сестры, которые пошли на покупку Коморова и... видимо, на что-то еще.
— У меня самая большая в мире коллекция изумрудов,— словно между прочим заметила миссис Эванс.— Мое увлечение ими привело к тому, что в последнее время цена на эти камни поднялась. Я была неосторожна,— улыбнулась она,— и покупала их сама, а не через подставных лиц.
— Чем занимается ваш муж?
— Мой нынешний муж, Эванс,— улыбнулась в ответ Ганя,— промышленник. Наверно, слышали — жнейки и молотилки Эван-са? Наши заводы в Петербурге производят...
— И много мужей у вас было?
— Эванс — третий. Вы, наверно, знаете, что из Одессы я выехала в Константинополь с Каликстом Душаном. Там я вышла замуж за врача американского посольства Смита, и с ним мы отправились в Нью-Йорк. Доктор Смит был человек весьма почтенный, уже в летах, он умер через два года, оставив мне очень приличное состояние. Это было только начало...— Она улыбнулась очаровательно и беспомощно, будто хотела подчеркнуть, что судьба оказалась сильнее ее.— В Америке я опять начала петь, пользовалась успехом... Выпьем?
Шампанское уже подействовало на Януша, он тоже улыбался, и притом, как ему казалось, глуповато.
— Конечно,— ответил он.
— Через два года...
— Это уже вторые два года из восьми...
— Но надо же отсчитать какое-то время на Константинополь...
— И что?..
— Итак, через два года на мне женился театральный антрепренер Кохрейн. Мы выехали в свадебное путешествие в Европу. На корабле я познакомилась с Эвансом.
— И что?...
— Эванс направился прямо в Швейцарию, где отдыхала его жена... Поехал... за разводом.
— А вы?
— Что же оставалось делать? И вот уже три года, как я — миссис Эванс.
— Что вы делаете в Париже?
— Купила здесь один из театров... и хочу петь.
— Боже мой! А Эльжуню вы помните?
— Ах, вы и не знаете, ведь она совсем потеряла голос... С тех пор как стала женой этого противного Рубинштейна... Я слышала ее недавно. В Метрополитен-опера.
Януш насторожился и мельком взглянул на свою соседку. Она скромно поджала губки.
«Что-то здесь не так»,— подумал Януш,
— Но если она пела в Метрополитен...— начал он.
— Ах, все это за деньги Рубинштейна. Вы ведь знаете, за деньги можно добиться всего.
В этих словах, однако, прозвучала тревожная и неуверенная нотка, которую уловил Януш.
— Вы так думаете? — быстро спросил он.
Ганя не ответила. Она отпила небольшой глоток вина из бокала, как показалось Янушу, умышленно, чтобы скрыть горькую улыбку. Это его заинтересовало.
Вдруг она подняла голову и вопросительно посмотрела на него.
— Поедем ко мне,— сказала Ганя,— я спою что-нибудь для вас.
Не закончив обеда, они расплатились и вышли. Когда они приехали на улицу Любек, Вольская вынула из блестящей чешуйчатой сумочки серебряный ключик и открыла высокие, тяжелые двери довольно мрачного особняка. Внутри было совсем темно, огромные и пустынные залы и комнаты казались необитаемыми. Ганя зажгла свет в холле, где они бросили свои пальто прямо на стулья, а затем пошла вверх по спиральной мраморной лестнице, поочередно зажигая лампы. Темнота расступалась перед ней, но пустота оставалась. На втором этаже они пересекли несколько гостиных, в которых висели лампы и затянутые муслином картины и стояла громоздкая мебель. В крайней комнате несколько белых бра освещали салатного цвета ковер на полу, хрупкую мебель, обитую зеленым кретоном в белые цветочки, и блестящий черный рояль, на котором в круглой вазе из матового стекла стоял огромный букет лиловых тюльпанов.
На звук их шагов вышла невысокая, худая, смуглая женщина средних лет, с растрепанными волосами цвета воронова крыла и крючковатым носом. На руках она держала маленького лохматого песика, белого как снег. Миссис Эванс представила ее Янушу:
— Моя секретарша мисс Зилберстайн.
Песик хрипло залаял. Миссис Эванс засуетилась, зажигая хрустальные светильники на стенах.
— Подождите меня минуточку, вот здесь бутылка хереса,— озабоченно говорила она,— я сейчас вернусь, вот только переоденусь. Приготовьте, пожалуйста, «Тоску»,— сказала она по-английски секретарше и исчезла за зеленой портьерой.
Мисс Зилберстайн бросила песика на пол. Он постоял с минуту осоловелый и заковылял следом за своей хозяйкой в коридор, постукивая колготками по паркету. Секретарша разыскала на полке толстую папку, открыла рояль и разложила ноты на пюпитре.
— She is completely mad *,— доверительно сообщила она Янушу.— Пользовалась успехом в кабаре, а теперь ей захотелось петь в опере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178