— Что он нашел в этом Вевюрском? — пожимая плечами, спрашивал Злотый у мастера Бобковича, старшего по капсюльному цеху.— И где он его откопал?
У Злотого было неоспоримое преимущество перед компаньоном. Губе, правда, безошибочно угадывал стоящего рабочего по лицу, так же, как, приметив на большой охоте мужика с умной физиономией, назначал его потом помощником лесничего. Зато Злотый знал всех своих рабочих по имени и фамилии и, хотя отзывался о них всегда плохо и не упускал случая урезать их и без того грошовый заработок, все же знал подлинную ценность каждого, знал, кто для какого дела больше подходит. Конечно, за исключением тех случаев, когда у него было предубеждение против какого-нибудь работника, а появлялось оно тотчас же, стоило только этому человеку приглянуться Станиславу Губе.
Губе в то время было около пятидесяти лет, это был невысокий, очень красивый мужчина, чертами лица, осанкой, да и пристрастием к нежному полу напоминавший своего тезку — короля Стася. Он происходил из старой буржуазной семьи, которая уже в восемнадцатом веке занималась часовым ремеслом в Варшаве, куда она прибыла перед самым разделом Польши не то из Граца, не то из Санкт-Галлена, словом, откуда-то из Австрии или Швейпарии, из городишка, славящегося своими часовщиками. Скорее всего — из Австрии, но среди варшавских буржуа швейцарское происхождение считалось более шикарным, и поэтому во многих чисто немецких семьях утверждали, что их предки прибыли из Швейцарии. Станислав Губе был последним в этой семье, акдии большой фабрики «Борман и Губе» давно уже уплыли из его рук, зато он приобрел вполне шляхетский habitas l. У него было приличное имение в сельской местности под Калишем, он гордился тем, что Вейсенгоф описал его в «Соболе и барышне», и любил, как выражаются в Варшаве, «поохотиться в чужих семьях». Жена его бросила п убежала с каким-то американцем, приехавшим после войны в Польшу в качестве администратора фонда Гувера. На руках у Губе остался сын, ровесник и школьный приятель Анджея Голомбека. Само собой разумеется, что маленький Губе носил имя покровителя охотников святого Губерта, и это в сочетании с его фамилией звучало довольно забавно. В школе его окрестили «Губи-губи», это прозвище прилипло к нему на вечные времена.
Магазин «Наездник и охотник» был старый, внушительный — таких уже немного осталось к тому времени в Варшаве,— но грязноватый и темный. На стенах висели огромные оленьи и козьи рога, кабаньи клыки в почерневшей серебряной оправе, чучела глухарей и тетеревов. На стеклянном прилавке красовался заяц-беляк, а на шкафу — полярная сова, пушистая и белоснежная, как ангорский кот. Анджей изредка приходил сюда к Губи, но если для Антека магазин был предметом постоянного восхищения, то Анджей немного робел здесь и предпочитал ездить с паном Станиславом в автомобиле на Прагу, где находился завод. Там были большие, хорошо освещенные цехи. У станков возились рабочие, которых Анджей пока что не различал. В цехе поменьше можно было увидеть таинственные, редко расставленные стеклянные цилиндры, под которыми находились точные машины, производившие патроны. В этот зал Анджей входил только вместе с паном Губе и вел себя там, как в костеле: снимал шапку и в молчании смотрел, как внутри стеклянных цилиндров медленно вращаются машины, выбрасывая готовые патроны в подставленные корзины. Эти таинственные машины, недавно привезенные из Гамбурга, обслуживали два грубоватых и неразговорчивых немца, которых побаивался даже сам пан Станислав, хотя обращался он к ним в третьем лице и суковатой палкой указывал, что им делать. Немцы, однако, ни слова не понимали по-польски, а палка пана Губе не производила на них впечатления. Ни Губе, ни кто-либо другой на заводе не имел ни малейшего понятия о работе этих машин. Немецкие мастера были, по существу, самовластны.
Заводские корпуса стояли на большом дворе, где можно было вволю поиграть, что и делал обычно Губерт. Он велел выпускать голубей, которых держал здесь мастер Бобкович, и хохотал от восторга, глядя, как они вьются над голубятней. Антек вместе с ним носился по двору, а Анджей подолгу простаивал там, где из ровной болотистой почвы Праги начала вырастать огромная башня. Губе приходил в полное отчаяние:
~ И пришло же Б голову этому Злотому строить здесь башню! Весь цемент и весь кирпич, заготовленные для башни, ушли в фундамент. Таргувек, оказывается, стоит на болоте.
Садясь с мальчиками в автомобиль, он продолжал:
— Этот Злотый, видно, хочет разорить нашу фирму!
Как-то по дороге домой Губе сказал шоферу:
— В субботу поедем за утками на озера, что у Надажина,
только ты, Петр, никому не говори, а то обязательно кто-нибудь увяжется...
Петр, низенький человечек со светлыми глазами и конопляными усами, усмехнулся.
— Вы сами не удержитесь, кого-нибудь возьмете с собой.
— А может, и возьму,— добродушно согласился Губе.— Одному охотиться трудно.
— Да что вы, одному куда лучше,— поучительным тоном произнес Петр.— Помните, как мы с вами тогда сто двадцать штук набили.
Петр обычно употреблял множественное число, словно и он участвовал в охоте.
— Папочка, а когда ты меня с собой возьмешь? — спросил Губи-губи.
— Когда научишься стрелять.
На самом же деле Губерт стрелять не учился и на охоту вовсе не собирался. Он всегда испытывал жалость к этим прелестным птицам и зверюшкам, которых отец привозил с охоты, а Петр развешивал на балконе их квартиры, выходившем во двор.
Однажды мальчики стали свидетелями неприятной сцены. Нужно сказать, что Губе так планировал свои поездки на завод, чтобы не встречаться там со Злотым. В конторе они уживались и даже успешно сотрудничали, хотя Злотый утверждал, что он работает, а Губе только названивает по телефону и договаривается об очередной охоте; на заводе же они просто не выносили друг друга. Губе рабочие не интересовали, однако он старался установить с ними патриархальные отношения. Батраки в имении до сих пор целовали ему руку; к фабричным Губе таких требований, конечно, не предъявлял, но, расхаживая по корпусу, как будто ожидал от них этого,— руку держал так, чтобы к ней легче было приложиться, а уезжая с завода, явно бывал разочарован тем, что рабочие не относятся к нему, как к отцу святому. По большим праздникам он всегда порывался выставить для рабочих рождественское или пасхальное угощение, но Злотый ему не давал. Злотый эксплуатировал своих рабочих до предела, выжимая пот, как выражался Янек Вевюрский, а платил им только то, что положено, да еще старался урвать хоть грош.
Так вот, приехав однажды с мальчиками на завод, Губе нарвался там на Злотого. Тот стоял посреди двора и орал на Янека Вевюрского:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178