Отныне начнем мечтать вместе.
Глава тридцать вторая
И снова Демид Хорол пришел в свой цех, поспав всего-навсего четыре часа и не чувствуя усталости: так бывает только в молодости. Минуту за минутой восстанавливал он в памяти минувший вечер, будь он проклят. Если бы можно было все вернуть назад! Сердце сжимала тревога за Ларису. Неужели он потерял ее? За несколько часов — крушение мечты, которой жила всю жизнь. Пережить такое разочарование, своими глазами убедиться, насколько жалко и убого то, что казалось романтическим и прекрасным! Лучше бы он остался в ее глазах хвастливым болтуном... А теперь Лариса ему не простит, никогда не простит своего унижения.
Вспомнился Лубенцов, его взволнованное, счастливое лицо, когда он говорил о Софье. Во время перерыва надо будет позвонить Софье Павловне, узнать, все ли там хорошо.
Странно, но сама история с сейфом ушла в прошлое, как тяжелый, изматывающий сон, от которого спасает только пробуждение. Прошли они вчера по краю пропасти, которая называется преступлением, а ведь и в мыслях не было совершить кражу. «Влюбленные идиоты», — сказал профессор. И был прав: баловство, легкомыслие могло бы кончиться катастрофой... Хорошо, что все позади. Узнать бы только, как вчера добралась домой Лариса... Если бы она простила его!
. Данила Званцов безуспешно бился над машиной чуть ли не всю ночь. Машина «зависла». Этот профессиональный термин наладчиков означал, что машина встала перед дилеммой: какое выбрать решение из двух равных. Она попала в положение человека, оказавшегося на распутье.
Известный математик Гедель допускал такую вероятность уже тогда, когда об электронных счетно-вычислительных машинах еще и речи не было. А Демид лишний раз убедился, что машина без человека, какие бы сложные вычисления она ни делала, беспомощна и мертва. Помочь ей было необходимо и интересно...
— Иди, Данила, отдыхай, — сказал он, неожиданно для себя ощущая радость от предстоящей сложной работы. Все может случиться на свете: неприятность и подлость, разочарование и предательство, но только работа
всегда остается радостью и, если ты ее сделаешь умело и красиво, воздаст тебе сторицей. Секрет тут не в деньгах, не в славе, а в неизменной способности настоящего дела восстанавливать душевное равновесие человека. От всех горестей и бед лучшее лекарство — работа.
К машине Демид подошел как к доброму другу, которому нужно помочь. Здесь он чувствовал себя уверенно, в своей стихии, как рыба в воде. «Сейчас запустим программу заново, а когда дойдем до «зависания», начнем проверять по тактам, тогда и докопаемся до причины, найдем, где машина споткнулась, побоявшись забрести на окольную дорогу».
Но приняться за работу Демиду помешал раздавшийся из динамика голос секретаря начальника цеха: товарища Хорола просили немедленно зайти. Что могло случиться?
Начальник цеха, поглядывая то на вошедшего в кабинет Демида, то на Павлова, сидящего около стола, сообщил о предстоящей командировке от института при Академии наук.
— Должен был лететь Павлов, — сказал он, — но его посылают на другой объект. Полетите вы, Хорол.
Демиду не раз приходилось бывать в ответственных командировках с товарищами по заводу, но самостоятельно он ехал впервые.
— Рад за тебя, — сказал Павлов, когда они вышли из кабинета. — Летишь на такую красивую работу, прямо дух захватывает. Счастливо тебе, — и тихо подтолкнул в плечо.
Возможно, так ласточка подталкивает своих птенцов из гнезда в первый самостоятельный полет, хорошо зная, что у них выросли и окрепли крылья.
В институте, куда он явился часа через два, встретил Лубенцова, осунувшегося и почерневшего от переживаний: Софья по-прежнему была в клинике. Выяснилось, что профессор отправляется вместе с Демидом и, хотя он многое бы отдал, чтобы быть рядом с женой в такую минуту, лететь в командировку было необходимо.
В шестнадцать тридцать самолет Ту-134 взлетел с Бориспольского аэродрома. Все, вместе взятое, — и почти бессонная ночь, и события вчерашнего вечера, и разрыв с Ларисой, и внезапный вылет — создало в душе Демида ощущение нереальности происходящего. Казалось, сделай он резкое движение, и тут же проснется, очутившись в своей комнате.
Самолет приземлился на огромном аэродроме. За все время полета Лубенцов не сказал ни слова, у Демида тем более не было оснований затевать разговор.
На аэродроме к трапу самолета подошла «Волга», профессор сел рядом с шофером, Демид — на заднем сиденье.
— Пожалуйста, сначала к аэровокзалу, — сказал Лубенцов.
Он выскочил из машины и бросился к телефону-автомату (целую пригоршню пятнадцатикопеечных монет наменял еще в Киеве). Набрал номер клиники.
Спокойный голос медсестры сообщил, что пока все обстоит по-прежнему, трудно, но нормально. «Дети всегда рождаются трудно, и беспокоиться нет причин», — спокойно увещевала медсестра.
Красива весенняя степь, покрытая ковром красных, желтых, синих, фиолетовых, сиреневых цветов! Тут и маки, и тюльпаны, и одуванчики, и яркие огоньки лютиков — и все это тонет в пышной, сочной, еще не выжженой солнцем молодой траве, промытой и расчесанной солоноватым морским ветром. Даже курай, который позже, осенью, станет жестким перекати-полем, будто сделанным из пластика или из легкого металла, сейчас зеленеет нежно, ласково, нежась под лучами предзакатного солнца.
Демид никогда не видел такой красоты, но и Лубенцов, видевший степь не однажды, поддался ее очарованию, отмяк душой, жесткие губы тронула улыбка. Все будет хорошо, думал он, глядя на эту благодать, на это буйное цветение и ликование природы.
Машина бежала по шоссе на запад, будто старалась с разгона врезаться в пылавший, как расплавленный металл, шар солнца, устало повисший над горизонтом.
— Куда мы едем? — наконец решился спросить Демид.
— В Центр управления космическими полетами, — ответил профессор.
Впереди, ярко освещенные солнечными лучами, показались огромные чаши космических антенн, нацеленных в синему предвечернего неба. Видеть их на иллюстрациях в журналах приходилось и раньше, но сейчас они появились наяву, как воплощенная сказка, и от этого ощущение нереальности происходящего только еще больше усилилось.
Машина остановилась у подъезда двухэтажного дома.
— Здесь будем жить, — сказал профессор.
В вестибюле дежурная вручила им ключи от комнат.
— Умыться и через десять минут прошу спуститься в вестибюль, — слова Лубенцова прозвучали как приказ.
Демид почувствовал, что им овладело чувство удивительной торжественности. Он не только умылся, но и побрился и надел свежую белую сорочку, словно собрался на праздник. В вестибюль профессор явился не один, среди его окружения были и военные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Глава тридцать вторая
И снова Демид Хорол пришел в свой цех, поспав всего-навсего четыре часа и не чувствуя усталости: так бывает только в молодости. Минуту за минутой восстанавливал он в памяти минувший вечер, будь он проклят. Если бы можно было все вернуть назад! Сердце сжимала тревога за Ларису. Неужели он потерял ее? За несколько часов — крушение мечты, которой жила всю жизнь. Пережить такое разочарование, своими глазами убедиться, насколько жалко и убого то, что казалось романтическим и прекрасным! Лучше бы он остался в ее глазах хвастливым болтуном... А теперь Лариса ему не простит, никогда не простит своего унижения.
Вспомнился Лубенцов, его взволнованное, счастливое лицо, когда он говорил о Софье. Во время перерыва надо будет позвонить Софье Павловне, узнать, все ли там хорошо.
Странно, но сама история с сейфом ушла в прошлое, как тяжелый, изматывающий сон, от которого спасает только пробуждение. Прошли они вчера по краю пропасти, которая называется преступлением, а ведь и в мыслях не было совершить кражу. «Влюбленные идиоты», — сказал профессор. И был прав: баловство, легкомыслие могло бы кончиться катастрофой... Хорошо, что все позади. Узнать бы только, как вчера добралась домой Лариса... Если бы она простила его!
. Данила Званцов безуспешно бился над машиной чуть ли не всю ночь. Машина «зависла». Этот профессиональный термин наладчиков означал, что машина встала перед дилеммой: какое выбрать решение из двух равных. Она попала в положение человека, оказавшегося на распутье.
Известный математик Гедель допускал такую вероятность уже тогда, когда об электронных счетно-вычислительных машинах еще и речи не было. А Демид лишний раз убедился, что машина без человека, какие бы сложные вычисления она ни делала, беспомощна и мертва. Помочь ей было необходимо и интересно...
— Иди, Данила, отдыхай, — сказал он, неожиданно для себя ощущая радость от предстоящей сложной работы. Все может случиться на свете: неприятность и подлость, разочарование и предательство, но только работа
всегда остается радостью и, если ты ее сделаешь умело и красиво, воздаст тебе сторицей. Секрет тут не в деньгах, не в славе, а в неизменной способности настоящего дела восстанавливать душевное равновесие человека. От всех горестей и бед лучшее лекарство — работа.
К машине Демид подошел как к доброму другу, которому нужно помочь. Здесь он чувствовал себя уверенно, в своей стихии, как рыба в воде. «Сейчас запустим программу заново, а когда дойдем до «зависания», начнем проверять по тактам, тогда и докопаемся до причины, найдем, где машина споткнулась, побоявшись забрести на окольную дорогу».
Но приняться за работу Демиду помешал раздавшийся из динамика голос секретаря начальника цеха: товарища Хорола просили немедленно зайти. Что могло случиться?
Начальник цеха, поглядывая то на вошедшего в кабинет Демида, то на Павлова, сидящего около стола, сообщил о предстоящей командировке от института при Академии наук.
— Должен был лететь Павлов, — сказал он, — но его посылают на другой объект. Полетите вы, Хорол.
Демиду не раз приходилось бывать в ответственных командировках с товарищами по заводу, но самостоятельно он ехал впервые.
— Рад за тебя, — сказал Павлов, когда они вышли из кабинета. — Летишь на такую красивую работу, прямо дух захватывает. Счастливо тебе, — и тихо подтолкнул в плечо.
Возможно, так ласточка подталкивает своих птенцов из гнезда в первый самостоятельный полет, хорошо зная, что у них выросли и окрепли крылья.
В институте, куда он явился часа через два, встретил Лубенцова, осунувшегося и почерневшего от переживаний: Софья по-прежнему была в клинике. Выяснилось, что профессор отправляется вместе с Демидом и, хотя он многое бы отдал, чтобы быть рядом с женой в такую минуту, лететь в командировку было необходимо.
В шестнадцать тридцать самолет Ту-134 взлетел с Бориспольского аэродрома. Все, вместе взятое, — и почти бессонная ночь, и события вчерашнего вечера, и разрыв с Ларисой, и внезапный вылет — создало в душе Демида ощущение нереальности происходящего. Казалось, сделай он резкое движение, и тут же проснется, очутившись в своей комнате.
Самолет приземлился на огромном аэродроме. За все время полета Лубенцов не сказал ни слова, у Демида тем более не было оснований затевать разговор.
На аэродроме к трапу самолета подошла «Волга», профессор сел рядом с шофером, Демид — на заднем сиденье.
— Пожалуйста, сначала к аэровокзалу, — сказал Лубенцов.
Он выскочил из машины и бросился к телефону-автомату (целую пригоршню пятнадцатикопеечных монет наменял еще в Киеве). Набрал номер клиники.
Спокойный голос медсестры сообщил, что пока все обстоит по-прежнему, трудно, но нормально. «Дети всегда рождаются трудно, и беспокоиться нет причин», — спокойно увещевала медсестра.
Красива весенняя степь, покрытая ковром красных, желтых, синих, фиолетовых, сиреневых цветов! Тут и маки, и тюльпаны, и одуванчики, и яркие огоньки лютиков — и все это тонет в пышной, сочной, еще не выжженой солнцем молодой траве, промытой и расчесанной солоноватым морским ветром. Даже курай, который позже, осенью, станет жестким перекати-полем, будто сделанным из пластика или из легкого металла, сейчас зеленеет нежно, ласково, нежась под лучами предзакатного солнца.
Демид никогда не видел такой красоты, но и Лубенцов, видевший степь не однажды, поддался ее очарованию, отмяк душой, жесткие губы тронула улыбка. Все будет хорошо, думал он, глядя на эту благодать, на это буйное цветение и ликование природы.
Машина бежала по шоссе на запад, будто старалась с разгона врезаться в пылавший, как расплавленный металл, шар солнца, устало повисший над горизонтом.
— Куда мы едем? — наконец решился спросить Демид.
— В Центр управления космическими полетами, — ответил профессор.
Впереди, ярко освещенные солнечными лучами, показались огромные чаши космических антенн, нацеленных в синему предвечернего неба. Видеть их на иллюстрациях в журналах приходилось и раньше, но сейчас они появились наяву, как воплощенная сказка, и от этого ощущение нереальности происходящего только еще больше усилилось.
Машина остановилась у подъезда двухэтажного дома.
— Здесь будем жить, — сказал профессор.
В вестибюле дежурная вручила им ключи от комнат.
— Умыться и через десять минут прошу спуститься в вестибюль, — слова Лубенцова прозвучали как приказ.
Демид почувствовал, что им овладело чувство удивительной торжественности. Он не только умылся, но и побрился и надел свежую белую сорочку, словно собрался на праздник. В вестибюль профессор явился не один, среди его окружения были и военные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92