— А новенький что? Чего рассказывал?
— Инженер Блага, представился, лег и дрыхнет. Молоденький еще, шестьдесят второй пошел.
Ночь душная. Яро выходит в уборную, хромать не хромает, но лодыжку сводит. Он присаживается у собачьей конуры, смотрит на старого Гарино. Гарино вылезает из конуры, садится напротив Яро и подает ему лапу.
— Ну здравствуй,— трясет Яро собачью лапу.— Что скажешь, тявка с сивой лапкой?
Гарино начинает скулить.
Яро нащупывает ошейник, расстегивает ржавый карабин, и толстая цепь падает на землю. Гарино носится по двору, валяется на траве, чешет свою паршивую спину о Благов «жигуленок», смущается и выскакивает в приоткрытую калитку.
На обочине дороги он останавливается, глядит направо-налево, а потом уверенно переходит на другую сторону. В тени под такачовской липой он скрывается из глаз Яро. Держит путь к своей старой любви — к колли Моравцов.
При виде неоновой лампы Яро вспоминает Цабадаихин сетования по поводу невыспавшихся деревьев. Он собирает по двору камни и старается разбить лампу. Лампа высоко — попав в нее наконец, Яро разбивает только плексигласовый колпак. Он прячет черепок в карман и задумывается о рогатке, которую утром попробует заказать у Йожко Битмана, чтобы пугать скворцов, обирающих Цабадаихины черешни.
Жаркая ночь вытягивает Канталича из дому и гонит к калитке. У канталичовского дома две калитки, и поделен он надвое. В одной половине живет Канталичиха с дочкой, в другой — трижды разведенный отец. Женился он на Канталичовой из-за поля, но потом — пока молод был — спал в скирде, лишь бы не под ее периной. Об имуществе уже и помину не было, а жена — все при нем. Когда их поле кооперировали, Канталичи развелись, ему досталось полдома. Он отгородился, купил кафельную печь, дверь в комнату заколотил, но привычка — вторая природа: он и дальше отдавал ей полжалованья, а она ему готовила. Куда им друг без друга деваться? Однажды подгулявший Канталич ошибся калиткой, и родилась у них дочка Ева. Поженились они во второй раз — ведь негоже ребенку расти без отца. Однако Канталич по-прежнему гнушался женой; знай утаскивался в свою комнатенку, дверь затворял — прятался от кикиморы. А подросла дочь — развелись по второму разу. Канталич заколотил дверь, и дело с концом. Но как Канталичова стала заведовать богадельней и полными пригоршнями деньги домой таскать, они помирились и опять поженились, хотя все и смеялись над
ними. Да черт ли в них, в пересудах: у Канталича в глазах стояли кроны, у заведующей — мужичок.
И, может, жили бы они так поживали, не настучи на Канталичову Игор Битман — для Канталича это означало моментальный развод, на сей раз из соображений принципиально нравственных. Он снова заколотил дверь, отомкнул свои входы-выходы и купил свой уголь.
А Канталичова, заделавшись заведующей, возгордилась и больше ему не готовила.
— Растоптал ты мою женскую гордость! — выкрикивала она, войдя в раж, на суде, а потом уж все только жаловалась журналу «Словачка», прямо в рубрику «Костер»: «Ваши печали и радости».
При лунном свете Канталич окидывает взглядом обшарпанный дом и подсчитывает свое жалованье, пенсию по инвалидности и пенсию по старости своей первой, второй и третьей жены. Выходит не густо, чтоб идти к ней в сожители, а в четвертый раз их не поженят.
Только если Ева выйдет за богатого, решает постаревший Канталич и, растрогавшись, входит в свою калитку. Вот уже год, как красота не волнует его, теперь куда больше он ценит горячий обед.
В девичьей хнычет во сне впавшая в детство Месарошова.
— Каталин-Каталин, мое имя Каталин, Каталин-Каталин, мое имя Каталин...
— Не вой, нечистая сила,— окрикивает ее строгая Те- резия Гунишова: она готовится к воскресенью, к дню посещений. Свое она уже отоспала, и вот пялится во тьму и осуждает злобный мир, который завтра изменится: приедут дети, и она их христом богом попросит, чтобы взяли ее к себе, так как здесь по ночам воют безумные лунатички и даже сами о том не ведают.
Гунишова старается не глядеть против окна, потому что Каталин иной раз садится и разговаривает сидючи, что, по мнению Гунишовой, ни к чему хорошему не приведет. Неспроста спят лежа.
Безумную Каталин искушает дьявол, перед сном она ведь не только не перекрестится, а и помолиться не подумает! Непомолившемуся во сне лихо приходится — не раз и не два святой отец говаривал. Терезия Гунишова полна решимости сразу же утром выучить Каталин нескольким нужным молитвам. Сразу же, спозаранку, чтобы поспеть выучить ее до своего отъезда. Гунишова еще ми- нуту-другую осуждает злобный мир, в котором подлости
нет конца, а затем улыбается, потому как злобный мир утром изменится.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
За окном редеет тьма. Петухи заливаются песнями, и на их пение пробуждается ото сна вдова Цабадаёва. Она собирает в курятнике яйца, пересчитывает кур и из теплых еще яичек жарит сестре яичницу. На другой плите кипятит чай, все ставит на стол и будит Катерину. Сестры не разговаривают. Пока Катерина завтракает, Цабадаёва нарывает под игелитом пузатеньких редисок, тщательно ополаскивает их и связывает тугой пучок.
— Вот тебе для детей,— кладет она редиску перед Катериной.
Катерина затыкает рот чашкой, чтобы в ответ только захмыкать. А допив, прячет пучок в тряпичную сумку. Цабадаёва приносит из горницы вишни в шоколаде.
— Нечего дать тебе в дорогу, возьми, ты их любишь.
— Тогда не надо редиски,— вытряхивает Катерина пучок на стол.
— Редиска для Палько, для внука твоего,— хмурится Цабадаёва.
— А-а, для Палько! — соображает Катерина.— Тогда отвезу, обрадуется.
— Другого ничего нет, черешня как раз кончилась,— говорит Цабадаёва.
Катерина одергивает на себе черный свитер, берет в руки сумку и стоит.
— Так ничего о семье и не рассказала,— заступает дорогу Цабадаёва.— Здоровы ли?
— Все, никто не лежит. Ну, сестра, я пошла,—трогает с места Катерина.
— А Палько? — хватается Цабадаёва за самого для нее дорогого.— Как учится?
— Хорошо, вот-вот аттестат получит,— говорит Катерина.— Пусти меня! Опоздаю.
— Не след бы тебе уезжать...— делает попытку Цабадаёва.
— Сама же на пять сорок велела! — протискивается Катерина к двери. Когда они оказываются друг возле друга, Цабадаёва внезапно обнимает ее и крепко целует в обвислую щеку.
— Прощай, сестра моя! — плачет она.— Прощай, Катерина, не увидимся боле, жили мы, как умели, и вот даже не повспоминали-и-и-и!
— Исповедуйся в грехах,— победно обрывает ее Катерина и выходит из дому, больше они никогда не увидятся.— Прощай! — кричит Катерина уже со двора, идет на автобусную остановку и садится. Часом позже умирает в поезде как неизвестная пассажирка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31