— Да ты что, Катеринка, сестрица милая, Якуб почки застудил на последних учениях. Погнали их в поход по пояс в снегу, весь взвод кровью мочился. Воротился, получил воспаление легких, от этого его и хватил удар, собственной кровью залился,— заикается Цабадаёва, отворяет мощный коричневый шкаф и ищет жестяную коробку с бумагами.
— Писал мне перед смертью, как ты его поедом ешь,— роется Катерина в сумочке.
Сестры стоят друг против друга, каждая со старой бумагой в руках.
— Похужело мне, но еще работаю, в саду дел невпроворот, и Анча все к сроку требует,— козыряет Катерина.
— Цабадай Якуб,— вычитывает Цабадаёва из свидетельства о смерти и захлебывается слезами.
— Покайся в грехах своих, воротись в лоно церкви святой,— кует Катерина железо, пока горячо.
— Не затем ты пришла! — всхлипывает скорбная Цабадаёва.— Не тебя взял, а меня! А ты пошла за старого мужика. Выходит, мой грех, да?
— Меня любил, а ты его охмурила! — пускается в слезы Катерина.
— Ну-ка давай под перину, утром автобусом в пять сорок уедешь,— вскипает Цабадаёва.— Так-то ты приехала проститься? Хоронить меня приедешь, если насмелишься!
— А у тебя опять полюбовник, а у меня никого-о-о,— затягивает Катерина и валится на перину.
— Сама о себе хлопочи! — шваркает носом Цабадаёва, собирает рассыпанные вишни, уходит в коровник, бросается на соломенную сечку и — в плач.
В стойле просыпается поросенок, вскакивает передними ногами в корыто — просит есть.
С минуту завывают они в один голос, потом Цабадаёва подымается и успокаивает его.
— Не кричи, всех перебудишь! Дам тебе хлеба.
Вдова мочит в ведре сухую горбушку и, почесав поросенка за ухом, сует ему в рыло хлеб; визгун затихает. Сосет мокрую корку, хрустит твердым мякишем, валится на бок и засыпает.
Цабадаёва минуту-другую прислушивается к нему, успокаивается и не торопясь возвращается в горницу. Катерина лежит одетая, только черная юбка перекинута через стул; лежит, рот раззявила и храпит так, что, кажется, вот-вот задохнется.
Цабадаёва приглядывается к седой сестре. Из увядшего рта торчат никелированные коронки на желтых корешках, под носом пробиваются пушистые усики, вмятые ногти подстрижены прямо, на руках вперемежку пестрят розовые и коричневые пятна.
Цабадаёва вздыхает, тушит свет и ложится. Засыпает тотчас и вскорости присоединяется к Катерине. Сестры храпят в лад.
В Иоланкиной комнате Петер Гарнади тихонько целует Иоланку Битманову. Петер нетерпелив, но Иоланка обеими руками держит молнию на техасах — натянула их
сразу же, как только Петер постучал в окно. Иоланка не отрывает глаз от зеленых стрелок настольного будильника: маленькая стрелка упирается в двенадцать, а большая светится на пятьдесят девятой минуте, последней минуте Иоланкиного детства и девичества.
— Еще минуту, Петер,— дрожит всем телом Иоланка,— а потом можем все,— шепчет она, сдерживая себя.
— Иоланка,— дергает нетерпеливый Петер ее ночную рубашку.
— Не целуй больше,— шепчет Иоланка.— Возьму в рот подушку, чтоб не закричать, потому что первый раз больно. Папка бы убил тебя.
Гарнади шепотом бурчит.
— Полночь,— выдыхает Иоланка, спускает молнию и берет в рот уголок подушки. Тело пронизывает живым электричеством, которым ее заряжают прекрасные, нежные руки Петера. Иоланка куда-то летит, голова кружится, и вся она сладкая, возбужденная, и на свете нет ничего, кроме ее волшебного тела, упоенного ласковыми прикосновениями, посреди которых пляшет огненное сердце; резкий толчок оглушает Иоланку, не дает ей вздохнуть, но вдруг по ней пробегает дрожь, и ей хорошо, и боль была такая сладостная, розовая.
За стеной просыпается Йожко Битман. Что-то настораживает его. Вроде бы у Иоланки включен телевизор, потому что она тихо смеется. Йожко на цыпочках подкрадывается к ее двери, прислушивается и узнает самоуверенный голос Гарнади. Потихонечку будит отца и пытается растолковать свой план действия, но заспанный Игор Битман надеется, что время еще не упущено: самое- самое еще не свершилось. С ходу он вламывается к Иолан- ке, но по пути задевает за портьеру, и потому Гарнади удается дать деру через окно. Вместо него Битман находит лишь прогрызенные техасы и попорченную Иоланку. Битман избивает ее и принимает тазепам, не вместившийся в мясо.
Маленький Битман, ворочаясь в постели, размышляет об отцовых промашках. В Иоланкиной комнате давно надо бы сделать решетки, раз она такая. За духовой пистолет с сифонными баллончиками отец его здорово вздул.
— Оружие сбивает тебя с толку, тебе кажется, что ты сильней, чем на самом деле. Твое оружие — хитрость! — лупцевал его отец.
— Мое оружие — хитрость,— повторял Йожко, чтоб отпустили его душу на покаяние.
— Ступай смотри фильм,— подтолкнул Битман сына к цветному телевизору за одиннадцать тысяч, где как раз шел фильм о партизанах.— Чтоб тебе все всегда было до лампочки.
И они сидели вместе и смотрели, как вешают партизан.
Йожко оружие не продал, спрятал на чердаке, а отцу показал другие деньги. Прости его отец и позволь сбегать за пистолетом, они смогли бы поймать Гарнади и избить. Если стрелять с близкого расстояния, пулька наставит большой фиолетовый синяк. Йожко испробовал это на Пишти Моравце. А пистолет шестизарядный.
Хитрый Йожко Битман ворочается в постели, жара не дает ему уснуть. В конце концов он встает, напивается воды и идет на чердак. Из старого холодильника достает тайком подстреленную три дня назад ласточку, вынимает алюминиевые полочки и при свете из холодильника вскрывает ласточку. Вырезает из нее пульку и радуется, что она целехонька — попала в мякоть. Пули позарез нужны Йожко, он ведь по дорогой цене покупает их у Феро Такача. Извлеченной пулькой он тут же заряжает пистолет снова. Пистолет аккурат ему по руке, жаль, что отец так поторопился.
Ночь душная. Мальчишечья комната засыпает.
— Три дома своими руками построил, знаю, как надо работать,— хорохорится Томаш Вайсабел, лесоруб с гор.
— Всю рубаху омочил мне слезами, но оставил меня здесь. Не гожусь я ему для новой квартиры, а через наш дом автостраду проложили,— не забывает о сыне животновод Тибор Бергер.
— Для чего дочерей я растил? — вопрошает по обыкновению Ян Требатицкий, точильщик с машиностроительного завода.
— День во грехах, ночь во слезах.— Последним входит в мальчишечью комнату Йожка, чтобы завершить греховный день.
— Убить тебя мало,— сипит Яро голосом Лоло — все даже вздрагивают.
— Весь день тебя не было,— говорит во тьму Йожка и ударяет по кровати Лоло, но кровать пуста.
— Лоло ушел, не вернулся с Иоганиных похорон,— говорит Вайсабел.— Эх, ищи его теперь свищи,— машет он во тьму рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31