Димко забывает о никудышных похоронах, улыбается Лоло, трясется уже слабехонько.
— Остерегайся мелкой тарелки да большой лопаты.— Лоло карабкается на низкую оградку.
— Ты куда идешь? — Димко поддерживает его тяжелый зад.
— Те, что мочатся в одном месте, не свободные люди.— Лоло переваливается на кладбищенскую сторону.— Такие не видят неба от края и до края.
Димко понимает, что Лоло пускается наутек.
— Куда тебя несет!
Лоло и в ус не дует, пересекает кладбище и выходит на свободу.
Сразу же за деревней оглядывается, видит знак «Осторожно — дом пенсионеров».
Тяжелозадый Лоло вконец уморил Димко. Он возвращается в усадьбу, потрясенный приключениями беглеца.
Перед доской объявлений старушки-похоронщицы восхищаются пришпиленными письмами.
— Который этот Димко?
— Тот, что в саду работает. Два часа за крону, надо больно.
Запаренный Димко подходит к женщинам, чтобы до конца внести ясность, радуется, что о нем зашла речь.
— Я Димко,— представляется он и хочет еще сказать, что не за крону, а за восемьдесят геллеров и что работал бы и задаром, так как в саду ему хорошо, и, покуда хватает сил, он из него не уйдет.
— Письмо получили,— говорит ему та, что не знала его по имени, и указывает на доску, где всегда до конца обеда вывешивают письма, чтобы все видели, кому что пришло. Около двух, перед мертвым часом, письма берутся в постель. Там они прочитываются вслух, а в столовой, после мертвого часа, пишутся ответы. Те, что ничего не получили, тоже пишут.
— Я — Димко,— отмахивается Димко, как бы говоря: писем не получаю, без привычки у доски не останавливаюсь.
— Так тут письмо получили,— смеется старушечка, радуясь, что правда за ней.
Димко не понимает, что с ним творится.
К самым глазам ему подносят его имя на белом, солнцем рассвеченном конверте — аж глаза режет. Но он еще хорошо видит. Это его имя: Штефан Димко. Второй такой не живет на свете.
Димко хватается за грудь, сердечко откликается тихонечко, вдруг ему становится жарко, голова кружится...
Сверху палит солнце, и чем оно щедрей, тем больший вред принесет, раз корням пить нечего...
В песчаном карьере на краю сахарозаводского сада, неподалеку от развалин старой тиховодской мельницы, жаждущая Каталин Месарошова находит Иоланкиных одноклассников, «балдеющих» у костра. Один играет на гитаре, огонь потрескивает, все поют. Каталин нравится все, но главное — бутылка яблочного вина, которая обряд- но переходит из рук в руки «балдеющего» треугольника.
— Дайте выпить! — просит Каталин, едва ворочая сухим языком.
— Если покажешь,— говорит самый смелый.
Каталин подымает замызганную юбку — под ней ничего. «Балдеющие» видят больше, чем хотели, и меньше, чем надеялись.
Они дают ей бутылку — допить, переглядываются, растерянно улыбаются, но петь им уже не хочется.
— Сыграйте,— вертится Каталин.— Сыграйте!
Каталин танцует без музыки у догорающего костра
из сухого бурьяна.
В ворота въезжают «жигули». Из них выходит инженер Блага, элегантный, средних лет мужчина; он находит в канцелярии Игора Битмана и вручает ему четыре тысячи крон. Нечистая у него совесть, думает про себя Битман, или дает впервинку, такие обычно перегибают палку.
— Где же ваш папаша? — вежливо спрашивает Битман.
— Погиб в концлагере,— склоняет голову инженер Блага.
— А кого же я должен принять? — спрашивает Битман.
— Меня.
У Игора Битмана перехватывает дыхание.
— А вы знаете, чего хотите?
— Хочу уйти на заслуженный отдых,— добивает Битмана инженер Блага его же фразой.— Душит меня наша кошмарная провинция, в большем городе не достать квартиры, да и наработался я досыта.— Холеный Блага снимает очки, и Битман видит переутомленные годами глаза. Если не считать глаз, Блага выглядит моложе Битмана. Блага вынимает из чемоданчика документы и пальцем указывает Битману название кошмарной провинции.
Битман решается. Берет деньги и впервые в жизни возвращает их.
— Это не для вас. Вы слишком живой.
— В каком смысле?
Битман не отвечает.
— Освободилось место для женщины. Произошла ошибка,— пододвигает он деньги к чемоданчику.
— Я продал все, кроме машины. Мне некуда возвращаться.— Блага захлопывает чемоданчик.— На первых порах выдержу здесь, а вы со временем поможете мне найти что-нибудь получше. Поэтому я дал вам на тысячу больше. Не хочу причинять вам неприятности, вы единственный человек из этой братии, которого знаю. Покой для меня прежде всего! — с упором говорит Блага, настроенный остаться.
Битман просматривает документы.
Ближайшие родственники...
Пенсия: кукиш!
Блага начинает ему нравиться.
— Хорошо,— берет Битман пятисотенные.— Ваши ожидания мы здесь, по всей вероятности, не оправдаем.
— Тут есть гаражи? — спрашивает Блага в надежде, что видел только начало.
— Нет тут ничего! — говорит Битман, ему не по себе.— За месяц подыщу вам место, которое вас устроит.
— За две недели,— вставляет Блага и показывает Битману пачку крупных козырей.
— Ожиданием сыт не будешь, правда же? Чудо за три дня! — шутит Битман: благовские козыри ему явно нравятся.
Блага не смеется.
Ян Требатицкий входит в почтальонову дверь двухдверного канталичовского дома. В руках сжимает открытку от Ежо.
Канталич уписывает говяжью вырезку со сметанной подливкой прямо из пол-литровой банки с буро-желтой наклейкой.
— Приятного аппетита,— желает Требатицкий вместо приветствия.
— Гм-гм-гм,— шамкает почтальон и глазами спрашивает, в чем дело.
— Больше не пишите и не приносите мне этих «ежовинок»,— кладет Требатицкий открытку рядом с жалкими остатками вырезки, за которой увиваются настырные домашние мухи.
Канталич проглатывает последний кусок, запивает пивом из зеленой бутылки.
— Вам уже не грустно?
Требатицкий качает головой.
— Лучше йогурт куплю.
— Йогурт? — прыскает Канталич. Сам-то он еще ни разу в жизни не взял его в рот. Для чего только все эти кашки-бражки? Разве что для увечных.
— Принимаю такие лекарства, к которым нужен йогурт. Или кефир,— объясняет Требатицкий.
— Ага,— кивает Канталич, ибо о кефире слышит впервые.— Понял.
Требатицкий достает десять крон.
— Забудьте обо всем, Канталич.
— Не требуется,— прячет Канталич монету в стол.— Я и знать ни о чем не знаю! А найдете мне какого другого клиента — не обижусь.
— Попытаюсь,— обещает нетвердо Требатицкий и прощается. Идет по деревне, будто вся деревня принадлежит ему. Он ведь мужчина, как и положено быть, он уважает себя, не нужен ему уже выдуманный Ежо, Властё, Дюшо... Теперь у него живая Магда.
На доске висит последнее письмо и колет глаза Каталин Месарошовой, возвращающейся с «балдежа».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31