Хотя Дитер Шмидт мог проследить свою родословную до требуемого 1750 года и доказать, что в расовом отношении он чистый немец, тем не менее этот эсэсовец стыдился своего происхождения.
Он любил кататься в элегантной штабной машине. Пока она в сопровождении двух мотоциклистов ехала по извилистым улицам, Дитер Шмидт был глубоко удовлетворен своим внешним видом и реакцией пешеходов, которые останавливались и смотрели, как мимо них проезжает хозяин.
– Остановите вон там, – резко приказал он шоферу, указывая стеком в сторону костела. – Я уже давно не наносил визита святому отцу.
Шофер расплылся в улыбке и остановил машину у ступенек костела Святого Амброжа. Шмидт поднялся по ступенькам и подождал наверху, пока два капрала, сопровождавшие его машину на мотоциклах, откроют перед ним дверь. Не снимая фуражки, он вошел. Только два крестьянина молились, стоя на коленях, церковь казалась большой, гулкой и покинутой. Шмидт оглядел символы, которые стал презирать: ритуальные предметы церковной службы, четки, святые дары. Этот костел отдавал католическим поповством. Он напоминал ему о страхах перед исповедью, проклятиях проповедника с кафедры, священников в рясах и всесилии церкви. Он терпел присутствие в Зофии костела и священников исключительно по одной причине: они помогали держать людей в рабском подчинении и невежестве.
Через некоторое время под сводчатым проходом показалась черная фигура отца Вайды. Короткий и плотный, Дитер Шмидт не выносил огромного и мускулистого священника.
– Добрый день, герр гауптштурмфюрер, – поздоровался отец Вайда на отличном немецком. – Чему обязан такой чести?
Дитер Шмидт ненавидел священника почти так же, как и Яна Шукальского. Этот человек был скользким. Несмотря на все свое католическое невежество, он не был лишен хитрости.
– Я давно не навещал вас, Вайда, и подумал, что это обстоятельство могло вызвать у вас беспокойство.
– Я действительно беспокоюсь за вас, герр гауптштурмфюрер. Я беспокоюсь о вашей душе. Вы пришли исповедаться?
Брови Шмидта взмыли вверх, и зазубренный шрам на его щеке на мгновение вспыхнул. Дай он волю своему гневу, и священник будет праздновать победу, но Шмидту было нелегко сдержаться.
– Вы, священники, все время любите говорить покровительственным тоном, – спокойно ответил он. – Почему вы всегда думаете о человеке с самой худшей стороны? Почему вы смотрите на человека и думаете, что он грешен? Разве не по-христиански считать, что он соткан только из добра? Вайда, вы должны больше верить человечеству.
Дитер прошел мимо священника и неторопливо направился к центральному проходу нефа. Топот его сапог, изредка сопровождаемый постукиванием стека по бедру, глухо отдавался на каменном полу. Подойдя к алтарю, он повернулся к Вайде. Священник наконец отреагировал едва заметной улыбкой.
– Нам просто известны слабости человека. Как и то обстоятельство, что никто не безгрешен, герр гауптштурмфюрер, нам всем предстоит дать ответ высшей силе.
Губа Шмидта искривилась в презрительной собачьей ухмылке.
– Как вы думаете, насколько силен будет ваш Бог, если я прикажу вас прямо сейчас расстрелять?
– Если вы прикажете расстрелять меня, герр гауптштурмфюрер, кто же уговорит жителей Зофии вести себя смирно, как овцы?
Ухмылка перешла в холодную улыбку.
– Вайда, мы понимаем друг друга, и это хорошо. Кормите их священными облатками и затуманивайте им мозги ладаном. Тогда жителям Зофии не придет в голову восстать против рейха. Хотя… – Он задумчиво несколько раз стукнул стеком себя по бедру. – Я уверен, Вайда, что, если бы в этом городе появились намеки на сопротивление, вы первым узнали бы о них, разве не так? Католики во всем признаются своим священникам. В этих кабинках, где вы сидите наподобие полубогов, молодые женщины шепотом признаются вам в самых тайных сексуальных желаниях, мужья и жены признаются в прелюбодеянии, партизаны рассказывают о планах восстания. А услышав о таких намерениях, Вайда, я не сомневаюсь, вы передали бы эту информацию мне. Я правильно понимаю?
– Герр гауптштурмфюрер, не мне нарушать тайну исповеди. Я дал клятву при посвящении в духовный сан, что никогда не раскрою то, что мне говорят прихожане во время исповеди.
Шмидт рассмеялся, его смех напомнил резкий крик дикого гуся.
– Вайда, было бы любопытно посмотреть, как вы сдержите эту клятву во время пыток. Священник, вы столь же уклончивы, сколь упрямы, но я не обижаюсь на вас. Проповедуйте смирение, и я позволю вам пожить еще какое-то время.
В тени послышались шаркающие шаги, и оба мужчины увидели фигуру в капюшоне – из-за колонн появился брат Михаль, францисканский монах, приехавший сюда днем раньше. Он нес кадильницу к алтарю.
– Кто это? – спросил Шмидт, дав знак двум охранникам, стоявшим в глубине церкви, задержать монаха.
– Это францисканец, о котором я сообщал вам в своем докладе. Его монастырь у границы Чехии был уничтожен, и он пришел сюда в поисках убежища.
– Ах да, тот глухонемой.
Три гестаповца внимательно разглядывали согбенное тело брата Михаля. От страха у того плечи подались вперед. Тень от капюшона сутаны скрывала верхнюю часть его лица. Нижнюю часть скрывала борода.
– Вайда, у вас есть этот тип, да еще и гробовщик, получается настоящий паноптикум.
Капралы, прижавшие дула своих автоматов к дрожавшему телу монаха, расхохотались.
– От него есть какая-нибудь польза?
– Да. Он умеет красиво писать. Он умеет реставрировать картины. Костел остро нуждается в…
– Вайда, я слишком ценю свое время, чтобы болтать о ваших уродливых любимцах. Не забудьте то, что я говорил о партизанах, а когда сегодня будете ложиться спать, вспомните о моем предупреждении. Гм, конечно, если только у вас не обнаружится еще один любимец, которого вы возьмете к себе в постель.
Капралы снова рассмеялись и следом за своим командиром пошли к выходу. Отец Вайда и брат Михаль смотрели им вслед, и, когда большая дубовая дверь открылась и захлопнулась за ними, оба переглянулись.
В следующие четыре дня на Марию Душиньскую легли все заботы о больнице. Обход больных, неотложные операции, прием родов и продолжение инъекций протеуса требовали столько времени и сил, что ей не оставалось времени подумать о собственном одиночестве и досадовать по поводу того, что с Рождества она ничего не слышала о Максе Гартунге. Тяжелее всего было переносить вечера. Она лежала в холодной постели и слышала, как шуршит снег, падая на оконные стекла. В такие мгновения она думала о нем, а с каждым днем отсутствия Яна и молчания Макса на сердце у нее становилось все тоскливее.
Пока не было Шукальского, Мария брала пробы крови у всех, кому они с самого начала делали инъекции, упаковывала их и отправляла в Варшаву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Он любил кататься в элегантной штабной машине. Пока она в сопровождении двух мотоциклистов ехала по извилистым улицам, Дитер Шмидт был глубоко удовлетворен своим внешним видом и реакцией пешеходов, которые останавливались и смотрели, как мимо них проезжает хозяин.
– Остановите вон там, – резко приказал он шоферу, указывая стеком в сторону костела. – Я уже давно не наносил визита святому отцу.
Шофер расплылся в улыбке и остановил машину у ступенек костела Святого Амброжа. Шмидт поднялся по ступенькам и подождал наверху, пока два капрала, сопровождавшие его машину на мотоциклах, откроют перед ним дверь. Не снимая фуражки, он вошел. Только два крестьянина молились, стоя на коленях, церковь казалась большой, гулкой и покинутой. Шмидт оглядел символы, которые стал презирать: ритуальные предметы церковной службы, четки, святые дары. Этот костел отдавал католическим поповством. Он напоминал ему о страхах перед исповедью, проклятиях проповедника с кафедры, священников в рясах и всесилии церкви. Он терпел присутствие в Зофии костела и священников исключительно по одной причине: они помогали держать людей в рабском подчинении и невежестве.
Через некоторое время под сводчатым проходом показалась черная фигура отца Вайды. Короткий и плотный, Дитер Шмидт не выносил огромного и мускулистого священника.
– Добрый день, герр гауптштурмфюрер, – поздоровался отец Вайда на отличном немецком. – Чему обязан такой чести?
Дитер Шмидт ненавидел священника почти так же, как и Яна Шукальского. Этот человек был скользким. Несмотря на все свое католическое невежество, он не был лишен хитрости.
– Я давно не навещал вас, Вайда, и подумал, что это обстоятельство могло вызвать у вас беспокойство.
– Я действительно беспокоюсь за вас, герр гауптштурмфюрер. Я беспокоюсь о вашей душе. Вы пришли исповедаться?
Брови Шмидта взмыли вверх, и зазубренный шрам на его щеке на мгновение вспыхнул. Дай он волю своему гневу, и священник будет праздновать победу, но Шмидту было нелегко сдержаться.
– Вы, священники, все время любите говорить покровительственным тоном, – спокойно ответил он. – Почему вы всегда думаете о человеке с самой худшей стороны? Почему вы смотрите на человека и думаете, что он грешен? Разве не по-христиански считать, что он соткан только из добра? Вайда, вы должны больше верить человечеству.
Дитер прошел мимо священника и неторопливо направился к центральному проходу нефа. Топот его сапог, изредка сопровождаемый постукиванием стека по бедру, глухо отдавался на каменном полу. Подойдя к алтарю, он повернулся к Вайде. Священник наконец отреагировал едва заметной улыбкой.
– Нам просто известны слабости человека. Как и то обстоятельство, что никто не безгрешен, герр гауптштурмфюрер, нам всем предстоит дать ответ высшей силе.
Губа Шмидта искривилась в презрительной собачьей ухмылке.
– Как вы думаете, насколько силен будет ваш Бог, если я прикажу вас прямо сейчас расстрелять?
– Если вы прикажете расстрелять меня, герр гауптштурмфюрер, кто же уговорит жителей Зофии вести себя смирно, как овцы?
Ухмылка перешла в холодную улыбку.
– Вайда, мы понимаем друг друга, и это хорошо. Кормите их священными облатками и затуманивайте им мозги ладаном. Тогда жителям Зофии не придет в голову восстать против рейха. Хотя… – Он задумчиво несколько раз стукнул стеком себя по бедру. – Я уверен, Вайда, что, если бы в этом городе появились намеки на сопротивление, вы первым узнали бы о них, разве не так? Католики во всем признаются своим священникам. В этих кабинках, где вы сидите наподобие полубогов, молодые женщины шепотом признаются вам в самых тайных сексуальных желаниях, мужья и жены признаются в прелюбодеянии, партизаны рассказывают о планах восстания. А услышав о таких намерениях, Вайда, я не сомневаюсь, вы передали бы эту информацию мне. Я правильно понимаю?
– Герр гауптштурмфюрер, не мне нарушать тайну исповеди. Я дал клятву при посвящении в духовный сан, что никогда не раскрою то, что мне говорят прихожане во время исповеди.
Шмидт рассмеялся, его смех напомнил резкий крик дикого гуся.
– Вайда, было бы любопытно посмотреть, как вы сдержите эту клятву во время пыток. Священник, вы столь же уклончивы, сколь упрямы, но я не обижаюсь на вас. Проповедуйте смирение, и я позволю вам пожить еще какое-то время.
В тени послышались шаркающие шаги, и оба мужчины увидели фигуру в капюшоне – из-за колонн появился брат Михаль, францисканский монах, приехавший сюда днем раньше. Он нес кадильницу к алтарю.
– Кто это? – спросил Шмидт, дав знак двум охранникам, стоявшим в глубине церкви, задержать монаха.
– Это францисканец, о котором я сообщал вам в своем докладе. Его монастырь у границы Чехии был уничтожен, и он пришел сюда в поисках убежища.
– Ах да, тот глухонемой.
Три гестаповца внимательно разглядывали согбенное тело брата Михаля. От страха у того плечи подались вперед. Тень от капюшона сутаны скрывала верхнюю часть его лица. Нижнюю часть скрывала борода.
– Вайда, у вас есть этот тип, да еще и гробовщик, получается настоящий паноптикум.
Капралы, прижавшие дула своих автоматов к дрожавшему телу монаха, расхохотались.
– От него есть какая-нибудь польза?
– Да. Он умеет красиво писать. Он умеет реставрировать картины. Костел остро нуждается в…
– Вайда, я слишком ценю свое время, чтобы болтать о ваших уродливых любимцах. Не забудьте то, что я говорил о партизанах, а когда сегодня будете ложиться спать, вспомните о моем предупреждении. Гм, конечно, если только у вас не обнаружится еще один любимец, которого вы возьмете к себе в постель.
Капралы снова рассмеялись и следом за своим командиром пошли к выходу. Отец Вайда и брат Михаль смотрели им вслед, и, когда большая дубовая дверь открылась и захлопнулась за ними, оба переглянулись.
В следующие четыре дня на Марию Душиньскую легли все заботы о больнице. Обход больных, неотложные операции, прием родов и продолжение инъекций протеуса требовали столько времени и сил, что ей не оставалось времени подумать о собственном одиночестве и досадовать по поводу того, что с Рождества она ничего не слышала о Максе Гартунге. Тяжелее всего было переносить вечера. Она лежала в холодной постели и слышала, как шуршит снег, падая на оконные стекла. В такие мгновения она думала о нем, а с каждым днем отсутствия Яна и молчания Макса на сердце у нее становилось все тоскливее.
Пока не было Шукальского, Мария брала пробы крови у всех, кому они с самого начала делали инъекции, упаковывала их и отправляла в Варшаву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89