— Апчхи-и-и! — Проснувшись, в груди заворочалась боль. Но не резкая, а вполне терпимая.
— Будь здоров! — тотчас произносит на удивление обходительный джинн. Это настораживает.
Зрение постепенно адаптируется к тусклому, мерцающему свету.
Приподнявшись на локтях, я, несмотря на легкое головокружение и дикую слабость, нахожу в себе силы осмотреться.
Ложе, на котором я возлежу, расположено на небольшом возвышении, покрытом, словно живым ковром, крупными орхидеями. Их белесые, почти прозрачные цветки загадочно сияют в лунном свете и распространяют тот пресыщенный сладостью аромат, от которого хочется раскатисто чихнуть.
— Апчхи!.. Ой!
— Будь здоров! — Тут как тут возник джинн, окончательно утвердив меня в подозрениях по его адресу. Либо заболел, либо… теряюсь в догадках, что еще могло так на него повлиять. А он, словно задавшись целью окончательно убедить меня в обоснованности этих сомнений, любезно спрашивает: — У тебя, часом, не насморк?
— Нет.
— А то я средство хорошее знаю.
— Пурген? — с подозрением интересуюсь я, вспомнив старый врачебный анекдот.
— А… Нет. Мятный чай с медом диких пчел и молоком верблюдиц.
— Тоже диких?
— Кого?
— Верблюдиц.
— Зачем? Лучше домашних.
— А есть разница? — удивился я.
— Вай! А ты пробовал доить дикую верблюдицу? — всплеснул руками джинн.
— Нет, — честно признался я. — Впрочем, домашних тоже не доил.
— Процесс тот же, но пока поймаешь… весь мокрый будешь.
— Вспотеешь?
— Оплюет.
— Понятно, — говорю я и возвращаясь к изучению обстановки.
У основания устланного орхидеями холма блестит узкая полоска воды, по гладкой поверхности которой неспешно дрейфуют кувшинки с ядовито-желтыми цветками и широкими листьями. На выпуклой поверхности некоторых из этих листьев трепетно полощут мягким пламенем медленно тающие свечи. Отражаясь в воде, крохотные огоньки многократно множатся, образуя вокруг холма кольцо живого света, которое словно делит весь мир на две части. Та, что внутри, — четкая, реальная, а та, что снаружи, — едва различимая, наполненная космической нереальностью. Застывшие в нелепом нагромождении фигуры — сразу и не сообразишь, что это такое. Деревья не деревья… Разве что какая-то особая карликовая разновидность, лишенная к тому же признаков листвы.
— Джинн, где мы?
Призрачная субстанция нахмурилась, озабоченно сдвинув над переносицей стремительно разросшиеся брови:
— Мы это уже проходили.
— Когда? — удивился я. — Не помню.
— Так…
Джинн потянулся, громко хрустнув отложениями солей в суставах.
«Как это у него получается?» — невольно задумался я.
— Так… так… так…
Сняв тюбетейку, джинн засунул ее в карман шаровар. Взамен извлек и тотчас надел белый помятый халат и остроконечную шапку, украшенную изображениями звезд двух видов: пятиконечных красных и шестиконечных белых. Обслюнявив палец, джинн поднял его над головой и замер, вслух ведя отсчет от единицы. На счете тринадцать он опустил руку и многозначительно изрек:
— Ветер северо-восточный. Если, конечно, север — вон там, а там — восток. Следовательно, юг находится за моей спиной, а запад — где-то там.
— Только не нужно чертить меридианы, — попросил я чересчур активного джинна.
— О чем ты? — обеспокоился он. — Я пытаюсь установить первопричины твоей потери памяти.
— Может, ты просто мне скажешь, где мы находится?
— А может, все же…
— Просто ответь.
— Я не знаю, где мы находимся. Потому что…
— Почему?
— Чтобы гарантировать сохранение тайны нашего местонахождения, — сделав страшные глаза, ответил он.
— От кого тайны? — шепотом уточнил я, настороженно озираясь по сторонам.
— От твоей тетушки…
— Она здесь?! — дернулся я. Потревоженная рана отозвалась болью. Испуганные мысли, панически завывая, бросились врассыпную.
— Откуда мне знать? Я ее даже не видел никогда… Хотя бы портрет показал.
— Постой-постой! Если ты ее не видел, почему решил, что она здесь?
— Я решил?
— Ты. Так она здесь?
— Откуда она тут возьмется? Нет, конечно.
— А к чему тогда тайны?
— Именно для того, чтобы ее здесь не было.
— Ничего не понимаю.
— Это последствия потери памяти. Ну помнишь, ты открыл мой сосуд?
— Помню.
— Потом желания загадал…
— Все это я помню. Местами несколько смутно, но… Что случилось после того, как меня ранило стрелой?
— Много чего, — недовольно ответил джинн. — Зачем притворяешься, что не помнишь, где находишься?
— Но я и правда не помню. Я был без сознания. Что это за место? Цветы, плавающие свечи?
— Ах вот ты о чем… Совсем меня с толку сбил своими глупыми вопросами. Это храм дня Великого дракона и храм ночи Великого дракона.
— Храм дня и ночи драконов?
— Нет. Храм дня Великого дракона и храм ночи Великого дракона.
— Два в одном?
— Наверно… тсс…
— Что… — начал было я, но джинн, приложив палец к губам и заговорщицки подмигнув, заставил меня замолчать.
Проследив за его взглядом, ставшим каким-то маслянисто-глуповатым, я обернулся и обнаружил осторожно крадущуюся фигуру, закутанную с головой в длинную накидку. Появившись из сада сказочных деревьев, незнакомец приблизился к берегу небольшого озерца, располагавшегося на значительном удалении от изголовья моего ложа. Наличие и расположение изголовья предполагается исключительно теоретически, по местонахождению моей головы, поскольку практически ложе представляет собой ровную прямоугольную площадку два на три, без каких-либо выступающих деталей. Замерев у самой кромки воды, пришелец сбросил накидку, явив взорам свою несомненную принадлежность к прекрасной половине человечества. Неспешно разоблачаясь, ночная гостья не старалась выглядеть соблазнительно, поскольку не знала о двух парах любопытных глаз, она без всякого кокетства завораживала своей полной женственности грациозностью.
Джинн, причмокивая губами, едва различимо бормочет:
— Вай… Вай… Какой персик… Вчера смотрел — хотелось скушать, сегодня смотрю — еще больше хочется… скушать.
Раскинув руки, незнакомка запрокидывает голову, отчего ее длинные, тяжелые волосы сияющей волной струятся по спине, и замирает, нежась в лунном свете. Секунды проносятся непрерывной чередой, а я не могу отвести от нее восхищенного взора. Что-то есть в этом колдовское, первозданно прекрасное. Очаровательная девушка в мягком лунном сиянии. Она опускает руки и делает маленький шаг вперед. Узкая ступня опускается на лунную дорожку, бегущую по поверхности озера. По воде разбегаются круги, раскачивая кувшинки. Только у этих желтых цветков на листьях не горят свечи. А жаль… Еще шажок. Прелестница плавно скользит по поверхности озера, идя яко посуху.
Затекшая в неудобном положении шея стрельнула судорогой. Дернувшись, я едва не заорал, пронзенный резкой болью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99