Возможно, я несправедлив к ней - все-таки она бежала за ма-
шиной. Но я, как Астириос Македонский, греческий прорицатель со сто пят-
надцатой страницы моего атласа, который прочитал по печени жертвенного
цыпленка, что его хозяин Эпиранд убьет его, и тут же сказал ему об этом.
Я всегда знаю, кто причинит мне зло, хотя сам человек, может, еще и не
собирается.
Меня заперли в клетку, где держат всех, кого загребли, пока не успеют
рассортировать. Мне было неловко перед другими за свой прикид: белый
костюм от Эштера, брюки с отворотами, по моде, и классическая рубашка в
полоску с галстуком натурального шелка от Пьера Кардена, - но объяснить,
что меня забрали в день помолвки, я не успел, меня сразу повели на раз-
бирательство. И тут меня ждал сюрприз.
В кабинете комиссара я увидел Плас-Вандома, ювелира из Панье, у кото-
рого купил кольцо для Лилы, потому что подарок для невесты порядочные
люди не крадут, - так вот этот самый ювелир сидел в кресле, сложив ручки
на брюхе. Я выбирал престижную фирму, а когда на красном кожаном футляре
белыми буквами вытеснено "Плас-Вандом, Париж", - это солидно. "Садись!,
- приказывает мне комиссар. - То есть садитесь". Видно, префект наказал
ему, чтобы все было без сучка, без задоринки. Я сел. И тут Плас-Вандом
меня как обухом по голове огрел: я, говорит, ограбил его лавку. Комиссар
спросил, узнаю ли я футляр. Еще бы не узнать - они его нашли у меня в
кармане, когда обыскивали в кафе, я ведь не такой чурбан, чтобы дарить
невесте кольцо, едва успели сесть за стол. Но я за него заплатил, выло-
жил восемь с лишним тысяч, честь по чести! А Плас-Вандом уперся: цена
верная, но кольцо я у него, видите ли, украл.
Комиссар спросил, есть ли у меня чек. Я пожал плечами - не стану же я
дарить кольцо, завернутое в чек, что я, приличий не знаю! Он предупре-
дил, что все, что я скажу, может быть использовано против меня, и я сна-
чала чуть не засмеялся - вот и будь после этого честным! - а потом чуть
не заплакал, когда вспомнил, что чек-то я и не спросил, забыл - не так
часто что-нибудь покупаю.
- Cпросите, - говорю, - у Плас-Вандома, чек у него.
Хотя сам понимал: сказать такое - все равно что ничего не сказать.
Плас-Вандом вздохнул, покачал головой и воздел глаза к потолку. Тут я
вскочил и чуть ему не врезал, но меня удержали и усадили, разорвав по-
путно фирменный рукав, так что больше уж я не рыпался, спросил только,
когда вернется из отпуска Пиньоль, да и это было не очень удачно, они
только обозлились на меня, снова засунули в обезьянник, и там, в компа-
нии торчков, я разрыдался, как девочка, потому что такая несправедли-
вость случалась со мной первый раз в жизни.
Потом я подумал про атлас: он остался у меня в фургончике, который
даже не закрывается; если у меня его украдут, это будет еще хуже, чем
потеря Лилы; ее я любил просто так, потому что мы вместе выросли, атлас
же - бескорыстный подарок человека, который делился со мной знаниями, а
это самое главное на свете, это мои корни, моя связь с миром, и вот те-
перь у меня все отнимут, а галстук отнимать не стали, чтоб я сам убедил-
ся, какой я трус: вешаться не пожелал, зачем-то еще хотел жить.
День прошел, как будто перелистнулась страничка, притом пустая стра-
ничка. Обо мне все забыли, все, что у меня было, подошло к концу - хотя
и была-то самая малость. Впрочем, жаловаться не на что: девятнадцать лет
прожил и никому ничего плохого не сделал, не считая Плас-Вандома, кото-
рому свернул-таки шею, представив, что вилка - это его голова. Поэтому
варево, которое мне принесли, пришлось есть пальцами, так я отметил свою
помолвку, ну и ладно, пусть себе Лила станет шлюхой, пусть продается по
пять франков за кило живого веса, я так любил ее, так долго и так силь-
но, любил только ее одну, жизнь была так прекрасна, когда мы с Лилой ку-
пались в море в Ньолоне, и лучше бы старый Вазиль оставил меня гореть в
моем "аметисте" на фриунском повороте.
Наступила ночь, весь обезьянник дружно храпел, а я не мог глаз сомк-
нуть, перебирал в уме все, что случилось, что было и чего не было - лишь
бы не думать об атласе и совсем не упасть духом.
На другой день меня перевели в одиночную камеру. Явился какой-то тип
в темном костюме, попросил меня встать, повернуться, улыбнуться. Потом
облегченно вздохнул и сказал комиссару:
- Ну вот, этот подойдет!
Комиссар сказал мне "спасибо", и они вышли из камеры. От нечего де-
лать я подумал о Мамаду М'Ба, герое эфиопской легенды, и стал представ-
лять, как меня поведут продавать на рынок рабов, но у меня ничего не
вышло. Перед глазами стоял Ражко, его улыбка, его гитара, его проворные
пальцы. Он научил меня моему ремеслу, Лила наверняка была бы с ним
счастлива, а он умер ни за что ни про что. Я мысленно просил у него про-
щения.
Наконец появился Пиньоль, вышел из отпуска. Я думал, он меня отпус-
тит, но не тут-то было, я сразу это понял по его кислой физиономии. Он
сказал, что дело не во мне лично, я должен понять. Я сказал, что все по-
нимаю, кроме подлости Плас-Вандома. А он сказал, что Плас-Вандом - это
только деталь. Вот как? Что ж, я согласился, главное - мой атлас. И поп-
росил его сходить ко мне, а он говорит: незачем, его коллеги уже ходили,
собирались сделать обыск, а там ничего нет.
- Совсем ничего?
Он положил руку мне на плечо. У меня уже кто-то "побывал", и по тому,
как он произнес это "побывал", мне все стало ясно... Значит, остался
только фургончик, пустой каркас. Специально спрашивать про атлас я не
стал - зачем лишний раз расстраиваться. У нас, как у зверей: пока ты со
всеми, тебе помогают, но если ты ранен - тебя прикончат в интересах
стаи. Ничего не попишешь.
Пиньоль добавил еще, что документы у меня хуже некуда. Такая грубая
фальшивка - прямое издевательство. Я ничего не ответил, ведь получал-то
я их у Плас-Вандома, скажешь - еще хуже будет, что я докажу без чека!
Ювелир работал на два фронта, это все знали, и краденым приторговывал, и
в полицию стучал. У него небось была рука в префектуре, куда мне с ним
тягаться!
- Тебя отправят домой, Азиз.
Я поблагодарил, но отказался: никакого "дома" у меня больше не было,
Лилу я потерял, так что пусть лучше судят.
- Да нет, Азиз. "Домой" - значит на родину.
- На какую родину?
- В Марокко.
Сначала я ничего не понял, но потом сообразил: действительно, в пас-
порте я значился марокканцем, а мог бы с таким же успехом оказаться ту-
нисцем, алжирцем или сирийцем, было бы правдоподобно, а кто я на самом
деле - никто не знает.
- Понимаешь, им нужен пример. И они обязаны выслать тебя на родину.
Ну, это уж извините! Послужить примером я готов, но хватит того, что
всю жизнь я считался иностранцем в своей стране, ехать в чужую, где меня
будут считать своим, я не собирался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
шиной. Но я, как Астириос Македонский, греческий прорицатель со сто пят-
надцатой страницы моего атласа, который прочитал по печени жертвенного
цыпленка, что его хозяин Эпиранд убьет его, и тут же сказал ему об этом.
Я всегда знаю, кто причинит мне зло, хотя сам человек, может, еще и не
собирается.
Меня заперли в клетку, где держат всех, кого загребли, пока не успеют
рассортировать. Мне было неловко перед другими за свой прикид: белый
костюм от Эштера, брюки с отворотами, по моде, и классическая рубашка в
полоску с галстуком натурального шелка от Пьера Кардена, - но объяснить,
что меня забрали в день помолвки, я не успел, меня сразу повели на раз-
бирательство. И тут меня ждал сюрприз.
В кабинете комиссара я увидел Плас-Вандома, ювелира из Панье, у кото-
рого купил кольцо для Лилы, потому что подарок для невесты порядочные
люди не крадут, - так вот этот самый ювелир сидел в кресле, сложив ручки
на брюхе. Я выбирал престижную фирму, а когда на красном кожаном футляре
белыми буквами вытеснено "Плас-Вандом, Париж", - это солидно. "Садись!,
- приказывает мне комиссар. - То есть садитесь". Видно, префект наказал
ему, чтобы все было без сучка, без задоринки. Я сел. И тут Плас-Вандом
меня как обухом по голове огрел: я, говорит, ограбил его лавку. Комиссар
спросил, узнаю ли я футляр. Еще бы не узнать - они его нашли у меня в
кармане, когда обыскивали в кафе, я ведь не такой чурбан, чтобы дарить
невесте кольцо, едва успели сесть за стол. Но я за него заплатил, выло-
жил восемь с лишним тысяч, честь по чести! А Плас-Вандом уперся: цена
верная, но кольцо я у него, видите ли, украл.
Комиссар спросил, есть ли у меня чек. Я пожал плечами - не стану же я
дарить кольцо, завернутое в чек, что я, приличий не знаю! Он предупре-
дил, что все, что я скажу, может быть использовано против меня, и я сна-
чала чуть не засмеялся - вот и будь после этого честным! - а потом чуть
не заплакал, когда вспомнил, что чек-то я и не спросил, забыл - не так
часто что-нибудь покупаю.
- Cпросите, - говорю, - у Плас-Вандома, чек у него.
Хотя сам понимал: сказать такое - все равно что ничего не сказать.
Плас-Вандом вздохнул, покачал головой и воздел глаза к потолку. Тут я
вскочил и чуть ему не врезал, но меня удержали и усадили, разорвав по-
путно фирменный рукав, так что больше уж я не рыпался, спросил только,
когда вернется из отпуска Пиньоль, да и это было не очень удачно, они
только обозлились на меня, снова засунули в обезьянник, и там, в компа-
нии торчков, я разрыдался, как девочка, потому что такая несправедли-
вость случалась со мной первый раз в жизни.
Потом я подумал про атлас: он остался у меня в фургончике, который
даже не закрывается; если у меня его украдут, это будет еще хуже, чем
потеря Лилы; ее я любил просто так, потому что мы вместе выросли, атлас
же - бескорыстный подарок человека, который делился со мной знаниями, а
это самое главное на свете, это мои корни, моя связь с миром, и вот те-
перь у меня все отнимут, а галстук отнимать не стали, чтоб я сам убедил-
ся, какой я трус: вешаться не пожелал, зачем-то еще хотел жить.
День прошел, как будто перелистнулась страничка, притом пустая стра-
ничка. Обо мне все забыли, все, что у меня было, подошло к концу - хотя
и была-то самая малость. Впрочем, жаловаться не на что: девятнадцать лет
прожил и никому ничего плохого не сделал, не считая Плас-Вандома, кото-
рому свернул-таки шею, представив, что вилка - это его голова. Поэтому
варево, которое мне принесли, пришлось есть пальцами, так я отметил свою
помолвку, ну и ладно, пусть себе Лила станет шлюхой, пусть продается по
пять франков за кило живого веса, я так любил ее, так долго и так силь-
но, любил только ее одну, жизнь была так прекрасна, когда мы с Лилой ку-
пались в море в Ньолоне, и лучше бы старый Вазиль оставил меня гореть в
моем "аметисте" на фриунском повороте.
Наступила ночь, весь обезьянник дружно храпел, а я не мог глаз сомк-
нуть, перебирал в уме все, что случилось, что было и чего не было - лишь
бы не думать об атласе и совсем не упасть духом.
На другой день меня перевели в одиночную камеру. Явился какой-то тип
в темном костюме, попросил меня встать, повернуться, улыбнуться. Потом
облегченно вздохнул и сказал комиссару:
- Ну вот, этот подойдет!
Комиссар сказал мне "спасибо", и они вышли из камеры. От нечего де-
лать я подумал о Мамаду М'Ба, герое эфиопской легенды, и стал представ-
лять, как меня поведут продавать на рынок рабов, но у меня ничего не
вышло. Перед глазами стоял Ражко, его улыбка, его гитара, его проворные
пальцы. Он научил меня моему ремеслу, Лила наверняка была бы с ним
счастлива, а он умер ни за что ни про что. Я мысленно просил у него про-
щения.
Наконец появился Пиньоль, вышел из отпуска. Я думал, он меня отпус-
тит, но не тут-то было, я сразу это понял по его кислой физиономии. Он
сказал, что дело не во мне лично, я должен понять. Я сказал, что все по-
нимаю, кроме подлости Плас-Вандома. А он сказал, что Плас-Вандом - это
только деталь. Вот как? Что ж, я согласился, главное - мой атлас. И поп-
росил его сходить ко мне, а он говорит: незачем, его коллеги уже ходили,
собирались сделать обыск, а там ничего нет.
- Совсем ничего?
Он положил руку мне на плечо. У меня уже кто-то "побывал", и по тому,
как он произнес это "побывал", мне все стало ясно... Значит, остался
только фургончик, пустой каркас. Специально спрашивать про атлас я не
стал - зачем лишний раз расстраиваться. У нас, как у зверей: пока ты со
всеми, тебе помогают, но если ты ранен - тебя прикончат в интересах
стаи. Ничего не попишешь.
Пиньоль добавил еще, что документы у меня хуже некуда. Такая грубая
фальшивка - прямое издевательство. Я ничего не ответил, ведь получал-то
я их у Плас-Вандома, скажешь - еще хуже будет, что я докажу без чека!
Ювелир работал на два фронта, это все знали, и краденым приторговывал, и
в полицию стучал. У него небось была рука в префектуре, куда мне с ним
тягаться!
- Тебя отправят домой, Азиз.
Я поблагодарил, но отказался: никакого "дома" у меня больше не было,
Лилу я потерял, так что пусть лучше судят.
- Да нет, Азиз. "Домой" - значит на родину.
- На какую родину?
- В Марокко.
Сначала я ничего не понял, но потом сообразил: действительно, в пас-
порте я значился марокканцем, а мог бы с таким же успехом оказаться ту-
нисцем, алжирцем или сирийцем, было бы правдоподобно, а кто я на самом
деле - никто не знает.
- Понимаешь, им нужен пример. И они обязаны выслать тебя на родину.
Ну, это уж извините! Послужить примером я готов, но хватит того, что
всю жизнь я считался иностранцем в своей стране, ехать в чужую, где меня
будут считать своим, я не собирался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22