Не засыпай, склонившись над тарелкой с макаронами в сердце бетонного склепа, погребенного на глубине шести метров под землей, я знаю, ты теряешь счет времени, когда единовластно царствуешь в самом сердце бункера над наследием человечества, но сейчас не время ослаблять хватку. Впрочем, нет, лучше засыпай, если уж мой голос не доходит до твоего сознания во время молитв. Ты стар, Дамиано, твои силы на исходе, ты остался совсем один, и груз хранимых тобой тайн слишком тяготит тебя, все прочие свидетели тех событий уже отошли в мир иной, и ты скоро последуешь за ними. Мы оба это знаем, прекрасно знаем, почему преемник Иоанна Павла I доверил тебе настолько почетный, насколько и неизвестный широким кругам пост, пост, не значащийся в папском ежегоднике, пост, ледяной воздух которого подтачивает твои легкие с каждым вдохом, пост, который должен был бы убить тебя еще лет двадцать назад, – и ты умрешь, Дамиано Фабиани, ты сможешь умереть, потому что твоя месть вот-вот свершится. Ты помешаешь понтифику причислить меня к лику святых, и это перевернет расстановку сил в следующем конклаве; реакционно настроенные кардиналы, которым ты обещал, что нимб святого не увенчает голову индейца, единодушно проголосуют за твоего ставленника, и ты – они даже ничего и не успеют заподозрить – исполнишь волю твоего друга, Иоанна Павла I, новым Папой станет истинный реформатор, бедняк среди таких же бедняков, и ты уже с высоты небес, как ты любишь выражаться, пошлешь их всех подальше, если, конечно, сможешь осуществить задуманное. Мое положение слишком незначительно, чтобы я мог что-либо обещать, но все же прислушайся к моим словам, Дамиано. Не останавливайся так близко от цели.
Вот так, ты погружаешься в сон, я завладеваю твоим разумом и чувствую, что ты слышишь меня. Ты должен немедленно отозвать доктора Натали Кренц и направить на задание нового офтальмолога. Почему бы не профессора Манневиля, владельца клиники, где она работает? Насколько я понял, у них очень натянутые отношения, и он наверняка придет в восторг от возможности опровергнуть ее заключения. Разве нет? Если нам повезет, он, ко всему прочему, окажется расистом и разделит чувство отвращения, которое я внушаю доброй трети Римской курии. Как думаешь, Дамиано? Ты согласен?
Глухой гул заставляет его вздрогнуть. Кто-то пришел на аудиенцию. Он ежится, долго откашливается, откладывает копию Библии Гутенберга с готическими письменами – древнейшую книгу в мире, оригинал которой навеки запечатан в одном из встроенных в стену обшарпанных стальных сейфов. Потом ощупью находит пульт от установленного слева от него экрана. Появляется изображение безобразно увеличенной головы кардинала Солендейта: камера наблюдения установлена слишком высоко над входной дверью. Он нажимает на другую кнопку, чтобы приказать швейцарским гвардейцам еще минут пять попридержать префекта Конгрегации обрядов снаружи.
Да нет же, Дамиано, не трать времени на этого угрюмого и сварливого, так пагубно влияющего на тебя старика. Этого лжеца, притворяющегося твоим другом и ставящего тебе подножки еще со времен семинарии. Обернись, факс уже здесь, прочти его, хорошенько обдумай, вспомни о непродолжительном сне, помогшем тебе советом… Не расходуй свою энергию на церковные склоки с этим кислолицым человечком, при каждой встрече пробуждающим твою язву!
Наконец-то ты заметил факс. Ты подхватываешь его, надеваешь очки и читаешь.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Выдается по требованию
Я, нижеподписавшаяся Натали Кренц, доктор медицинских наук, удостоверяю, что в результате проведенного мной сегодня офтальмоскопического исследования глаз, проявившихся на полотне, называемом «тильмой Хуана Диего», мной были обнаружены, помимо отражений, подчиняющихся закону Пуркинье-Самсона, признаки артериальной микроциркуляции крови.
В связи с этим я заявляю о невозможности утверждать, что абсолютно реалистичное воспроизведение вышеупомянутых окулярных процессов может являться результатом работы художника, в каком бы веке он ни жил. Дисторсия отражений, повторяющих линию изгиба роговицы в полном соответствии с аналогичным явлением в человеческом глазе, не позволяет при нынешнем уровне развития науки и в рамках моей специальности дать научное объяснение возможности подобного явления на плоской поверхности.
Дамиано снимает очки, улыбается, комкает листок и отправляет его в бумагоуничтожитель. И это все? Боже мой, да как же устроены эти кардиналы? Уже монсеньор Сумаррага был при моей жизни сущей загадкой для меня, с этой его придумкой заточить меня ради освобождения моего народа. Четыре века прошло с тех пор, а я бы не сказал, что мое взаимопонимание с церковными властями улучшилось.
Фабиани берет тарелку с макаронами, открывает одну из металлических заслонок, включает подъемник для подачи блюд из кухни, поправляет на плечах шерстяной плед, помогающий ему выдерживать постоянно поддерживаемую температуру в восемнадцать градусов, заложив руки за спину и низко опустив голову, ходит взад-вперед по залу с сейфами, пересчитывая глазами плитки мрамора на полу. Он вспоминает, как, впрочем, и каждый раз, когда я гощу в его мыслях, о десяти днях счастья, которые ему довелось познать на земле, тем летом 1978 года, когда через две недели после своего избрания Иоанн Павел I вызвал его, тогда простого епископа, секретаря Префектуры по экономическим вопросам, чтобы поручить ему провести расследование финансовой деятельности банка Ватикана.
Каждую ночь, сидя в кабинете, днем занимаемом монсеньором Марчинкусом, Дамиано тщательнейшим образом изучал счетные книги, находил следы мошенничества, подложные документы, свидетельства отмывания денег и их оттока в банки стран, именуемых налоговым раем. Каждое утро, ровно без четверти пять, в момент пробуждения Папы, он поднимался в его покои, чтобы за чашкой кофе отчитаться о проделанной за ночь работе. Доверие, оказываемое ему Иоанном Павлом I, и их общее стремление в корне изменить порядки Ватикана, вынудить его отказаться от бесполезной роскоши, биржевых спекуляций, тайных связей с мафией и явного лицемерия, давало этим двум уроженцам североитальянской горной Венеции обманчивое ощущение того, что торжество евангельского учения над торговцами, занявшими храм Божий, было все еще возможно.
Так продолжалось до одиннадцатого дня, когда без четверти пять епископ Фабиани обнаружил Папу отравленным, сидящим на постели. Он тотчас вызвал кардинала-госсекретаря, который первым делом взял с него клятву молчать, прямо у него на глазах спрятал в карман таблетки от пониженного давления с ночного столика, следом за этим забрал завещание понтифика, изъял из письменного стола все бумаги, касающиеся эпохальных декретов, которые тот собирался огласить, и приказал немедленно приступить к бальзамированию тела, чтобы избежать вскрытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Вот так, ты погружаешься в сон, я завладеваю твоим разумом и чувствую, что ты слышишь меня. Ты должен немедленно отозвать доктора Натали Кренц и направить на задание нового офтальмолога. Почему бы не профессора Манневиля, владельца клиники, где она работает? Насколько я понял, у них очень натянутые отношения, и он наверняка придет в восторг от возможности опровергнуть ее заключения. Разве нет? Если нам повезет, он, ко всему прочему, окажется расистом и разделит чувство отвращения, которое я внушаю доброй трети Римской курии. Как думаешь, Дамиано? Ты согласен?
Глухой гул заставляет его вздрогнуть. Кто-то пришел на аудиенцию. Он ежится, долго откашливается, откладывает копию Библии Гутенберга с готическими письменами – древнейшую книгу в мире, оригинал которой навеки запечатан в одном из встроенных в стену обшарпанных стальных сейфов. Потом ощупью находит пульт от установленного слева от него экрана. Появляется изображение безобразно увеличенной головы кардинала Солендейта: камера наблюдения установлена слишком высоко над входной дверью. Он нажимает на другую кнопку, чтобы приказать швейцарским гвардейцам еще минут пять попридержать префекта Конгрегации обрядов снаружи.
Да нет же, Дамиано, не трать времени на этого угрюмого и сварливого, так пагубно влияющего на тебя старика. Этого лжеца, притворяющегося твоим другом и ставящего тебе подножки еще со времен семинарии. Обернись, факс уже здесь, прочти его, хорошенько обдумай, вспомни о непродолжительном сне, помогшем тебе советом… Не расходуй свою энергию на церковные склоки с этим кислолицым человечком, при каждой встрече пробуждающим твою язву!
Наконец-то ты заметил факс. Ты подхватываешь его, надеваешь очки и читаешь.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Выдается по требованию
Я, нижеподписавшаяся Натали Кренц, доктор медицинских наук, удостоверяю, что в результате проведенного мной сегодня офтальмоскопического исследования глаз, проявившихся на полотне, называемом «тильмой Хуана Диего», мной были обнаружены, помимо отражений, подчиняющихся закону Пуркинье-Самсона, признаки артериальной микроциркуляции крови.
В связи с этим я заявляю о невозможности утверждать, что абсолютно реалистичное воспроизведение вышеупомянутых окулярных процессов может являться результатом работы художника, в каком бы веке он ни жил. Дисторсия отражений, повторяющих линию изгиба роговицы в полном соответствии с аналогичным явлением в человеческом глазе, не позволяет при нынешнем уровне развития науки и в рамках моей специальности дать научное объяснение возможности подобного явления на плоской поверхности.
Дамиано снимает очки, улыбается, комкает листок и отправляет его в бумагоуничтожитель. И это все? Боже мой, да как же устроены эти кардиналы? Уже монсеньор Сумаррага был при моей жизни сущей загадкой для меня, с этой его придумкой заточить меня ради освобождения моего народа. Четыре века прошло с тех пор, а я бы не сказал, что мое взаимопонимание с церковными властями улучшилось.
Фабиани берет тарелку с макаронами, открывает одну из металлических заслонок, включает подъемник для подачи блюд из кухни, поправляет на плечах шерстяной плед, помогающий ему выдерживать постоянно поддерживаемую температуру в восемнадцать градусов, заложив руки за спину и низко опустив голову, ходит взад-вперед по залу с сейфами, пересчитывая глазами плитки мрамора на полу. Он вспоминает, как, впрочем, и каждый раз, когда я гощу в его мыслях, о десяти днях счастья, которые ему довелось познать на земле, тем летом 1978 года, когда через две недели после своего избрания Иоанн Павел I вызвал его, тогда простого епископа, секретаря Префектуры по экономическим вопросам, чтобы поручить ему провести расследование финансовой деятельности банка Ватикана.
Каждую ночь, сидя в кабинете, днем занимаемом монсеньором Марчинкусом, Дамиано тщательнейшим образом изучал счетные книги, находил следы мошенничества, подложные документы, свидетельства отмывания денег и их оттока в банки стран, именуемых налоговым раем. Каждое утро, ровно без четверти пять, в момент пробуждения Папы, он поднимался в его покои, чтобы за чашкой кофе отчитаться о проделанной за ночь работе. Доверие, оказываемое ему Иоанном Павлом I, и их общее стремление в корне изменить порядки Ватикана, вынудить его отказаться от бесполезной роскоши, биржевых спекуляций, тайных связей с мафией и явного лицемерия, давало этим двум уроженцам североитальянской горной Венеции обманчивое ощущение того, что торжество евангельского учения над торговцами, занявшими храм Божий, было все еще возможно.
Так продолжалось до одиннадцатого дня, когда без четверти пять епископ Фабиани обнаружил Папу отравленным, сидящим на постели. Он тотчас вызвал кардинала-госсекретаря, который первым делом взял с него клятву молчать, прямо у него на глазах спрятал в карман таблетки от пониженного давления с ночного столика, следом за этим забрал завещание понтифика, изъял из письменного стола все бумаги, касающиеся эпохальных декретов, которые тот собирался огласить, и приказал немедленно приступить к бальзамированию тела, чтобы избежать вскрытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50