Радостным, теплым получалось это прощальное утро! Тиина, увидев его улыбающимся, поняла, конечно, мало, но у нее словно растаяли в глазах две холодные острые льдинки: — Ничего, гость дорогой, Мирко Вилкович. На что девушке думать? Ей ждать положено, пока… Что «пока», Тиина не договорила. Улыбнулась только в ответ Мирко да выпорхнула во двор. Сноп солнечного света входил через раздвинутое окошко. Немногочисленные пылинки — в доме было чисто подметено и вымыто — кружились, отблескивая в этом луче. Солнце будто звало его, протягивая теплую и сильную ладонь. Мирко вышел ему навстречу: дверь, как водится, выходила на полуденную сторону.
Он пошел к коням — они, как всегда, обрадовались новому хозяину. С шестерыми, а то и с семерыми, Мирко должен был сегодня распроститься. Белого и вороного он, конечно же, возьмет с собой. А вот кто будет третьим? Пожалуй, надо оставить гнедого — таких любят на Вольных Полях. Кажется, именно на нем восседал тот бородач, который был похож на полянина.
Мирко задал коням корма, побеседовал с хозяйским стариком Ярри, а потом вспомнил о дивной красоты гуслях, найденных в седельной сумке. Не успел он показать их Юкке Античу — тот бы уж сказал, на что они способны, кому служили и что делать с ними дальше. Впрочем, было еще не поздно. Мирко никогда не играл на гуслях, но эти выглядели так завлекательно, как будто серебряные струны просили: тронь, а уж мы подхватим, сами заиграем, да такое, что и не слыхивали здешние места. И Мирко решился попробовать. Не такой был сегодня день, чтобы звук струны, даже извлеченный неумелой рукой, мог его испортить. Сначала он никак не мог уразуметь, как же пристроить эти гусли: в Мякищах их клали на колени, кантеле возлагали так же. С этими так не получалось. Мирко вертел их по-всякому — ничего не выходило. Он уж думал просто щипнуть струну, но тут наконец гусли, словно услышав его мысли, не потерпели такого кощунства, и сами собой установились так, как следует. Мирко припал на правое колено, поставил гусли на левое бедро, левой же рукой взялся за часть рамы, идущую вверх, а правой тронул наконец ближнюю струну. Чистый, необычайный звук разнесся над двором, и по нему одному Мирко осознал, что не здесь должно ему звучать. Нет, не плох был двор Юкки Виипунена, только струна звала совсем в другие места — туда, где старая брошенная крепость на черном утесе говорила с аметистовым морем зачарованным голосом. В том неведомом краю звенели серебряные струны, там лежали на кольце (три разных камня, соединенных посредине лучами, похожими и на солнечное колесо, и на знак Грома, там звенели колокольцами обручи Кулана Мабидуна, там глядели неуступчиво друг на друга связанные единым телом кони-змеи его гривны. «Вот куда идти надо разгадку искать!» — озарило его. За Камень, к волькам — может, живут они там еще, не всех перебили ругии, может, помнят, что значит тот странный, встречающийся то и дело на пути Мирко знак — уж не от вольков ли привез дядя Неупокой свою глазную повязку с непонятными буквами? А может, знают они имя той богини, что зажгла в сердце у Мирко огонь, который был отдан на следующую ночь Риите? Может статься, и так. Но путь к закатным странам лежал все равно через Смолянку, Хойру, Радослав и Вольные Поля. Древняя Северная дорога, шедшая когда-то через Мякищи, была давно заброшена. Она затерялась в камнях и боярышнике и поросла страшными седыми легендами.
Мирко, однако, не пугало никакое расстояние. Теперь он молил об одном: скорее бы настал полдень. Как же медленно тянулось время — как сладкий березовый сок крупными, долго набухающими каплями падает в привязанный к стволу туес, так и мгновения, срываясь в бездну вечности, гулко ударялись о ее невидимое дно. И тут же думалось, что каждое мгновение — это несделанный шаг по пути на юг. Мирко успел уже расчесать коням гривы и хвосты, почистить их гладкие бока и копыта, накормить, дать воды. Он уже несколько раз сложил-переложил все вещи в своем заплечном коробе, проверил прочность лука и стрел, надежность тетивы, посмотрел, надо ли заточить нож, хотя знал, что нож наточен острее некуда. Наконец, он сложил седельные сумы, наполнив их отборным овсом, щедро пожалованным Юккой. В отдельную суму поместил он гусли, для которых нашелся небольшой, крепко скроенный, обшитый изнутри войлоком и шелком мешок. Туда же положил нож — тростниковый лист с насечкой, — клетчатые шерстяные накидки и платок на шею. Мякша не брезговал вещами поверженного им воина: все было взято в честном бою — во всяком случае, со стороны Мирко тот бой был честным.
Стороннему человеку подумалось бы, что парень не иначе как поспешает на подмогу к бьющимся где-то с врагом товарищам-родовичам — так лихорадочно собирался мякша в дальнюю дорогу. Тем не менее от внимательного взгляда Мирко не ускользнула ни одна мелочь: все было проверено, собрано, завязано и сложено так, чтобы не промокло, не порвалось, не просыпалось, не подвело в самый неподходящий миг, чтобы никакая неурядица в пути не застигла врасплох.
Закончив все сборы, Мирко присел на завалинку. Квохтали во дворе куры, пришел и разлегся у ног Юсси, подставив свою голову с острыми стоячими ушами, — почеши, мол, не откажи псу в удовольствии! Но усидеть на месте Мирко не мог — у него словно работало внутри мельничное колесо, безостановочно вращаемое текущей водой, которая не кончится, покуда не иссякнет река. И он опять натаскал воды, наколол дров — теперь хозяевам на тридцать дней хватит, полил огород, сорняки повыдергал. Крета, наблюдавшая за ним из окошка, когда отрывалась от шитья, только головой качала: какая это муха гостя укусила? Неужто зазноба ждет его на Вольных Полях? Да вроде не бывал он там ни разу. Странно.
Тиина тоже все время до полудня была занята: то кур покормить, то коз вывести на лужайку, привязать к колышку, пусть пасутся, а потом в клеть, к станку ткацкому — ловить, не упускать светлые солнечные часы. Осенью и зимой при лучине работать тяжко, глаза скоро устают. Мирко оставался наедине с самим собой, и ему никто не мешал мечтать о Риите.
Наконец настал полдень. Тиина и Крета занялись приготовлением обеда. Конечно, не забыли и про гостя: всего, что можно только дать в дальнюю дорогу, собрали женщины в плетеный короб — только хиитола умели делать такие, в которых можно и воду, ровно в котелке, на огне кипятить: короб не сгорит и мимо не просочится ни капли. Того, что испортится быстро, положили не много, чтобы успел съесть, всего другого — поболее. Главным лакомством были медовые лепешки, которые не портились очень долго.
Пришедшие с поля Юкка, Ахти и поденщики застали Мирко приводящим в порядок старого Ярри, хотя уж ему-то были возданы все возможные почести, какие способен заработать конь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Он пошел к коням — они, как всегда, обрадовались новому хозяину. С шестерыми, а то и с семерыми, Мирко должен был сегодня распроститься. Белого и вороного он, конечно же, возьмет с собой. А вот кто будет третьим? Пожалуй, надо оставить гнедого — таких любят на Вольных Полях. Кажется, именно на нем восседал тот бородач, который был похож на полянина.
Мирко задал коням корма, побеседовал с хозяйским стариком Ярри, а потом вспомнил о дивной красоты гуслях, найденных в седельной сумке. Не успел он показать их Юкке Античу — тот бы уж сказал, на что они способны, кому служили и что делать с ними дальше. Впрочем, было еще не поздно. Мирко никогда не играл на гуслях, но эти выглядели так завлекательно, как будто серебряные струны просили: тронь, а уж мы подхватим, сами заиграем, да такое, что и не слыхивали здешние места. И Мирко решился попробовать. Не такой был сегодня день, чтобы звук струны, даже извлеченный неумелой рукой, мог его испортить. Сначала он никак не мог уразуметь, как же пристроить эти гусли: в Мякищах их клали на колени, кантеле возлагали так же. С этими так не получалось. Мирко вертел их по-всякому — ничего не выходило. Он уж думал просто щипнуть струну, но тут наконец гусли, словно услышав его мысли, не потерпели такого кощунства, и сами собой установились так, как следует. Мирко припал на правое колено, поставил гусли на левое бедро, левой же рукой взялся за часть рамы, идущую вверх, а правой тронул наконец ближнюю струну. Чистый, необычайный звук разнесся над двором, и по нему одному Мирко осознал, что не здесь должно ему звучать. Нет, не плох был двор Юкки Виипунена, только струна звала совсем в другие места — туда, где старая брошенная крепость на черном утесе говорила с аметистовым морем зачарованным голосом. В том неведомом краю звенели серебряные струны, там лежали на кольце (три разных камня, соединенных посредине лучами, похожими и на солнечное колесо, и на знак Грома, там звенели колокольцами обручи Кулана Мабидуна, там глядели неуступчиво друг на друга связанные единым телом кони-змеи его гривны. «Вот куда идти надо разгадку искать!» — озарило его. За Камень, к волькам — может, живут они там еще, не всех перебили ругии, может, помнят, что значит тот странный, встречающийся то и дело на пути Мирко знак — уж не от вольков ли привез дядя Неупокой свою глазную повязку с непонятными буквами? А может, знают они имя той богини, что зажгла в сердце у Мирко огонь, который был отдан на следующую ночь Риите? Может статься, и так. Но путь к закатным странам лежал все равно через Смолянку, Хойру, Радослав и Вольные Поля. Древняя Северная дорога, шедшая когда-то через Мякищи, была давно заброшена. Она затерялась в камнях и боярышнике и поросла страшными седыми легендами.
Мирко, однако, не пугало никакое расстояние. Теперь он молил об одном: скорее бы настал полдень. Как же медленно тянулось время — как сладкий березовый сок крупными, долго набухающими каплями падает в привязанный к стволу туес, так и мгновения, срываясь в бездну вечности, гулко ударялись о ее невидимое дно. И тут же думалось, что каждое мгновение — это несделанный шаг по пути на юг. Мирко успел уже расчесать коням гривы и хвосты, почистить их гладкие бока и копыта, накормить, дать воды. Он уже несколько раз сложил-переложил все вещи в своем заплечном коробе, проверил прочность лука и стрел, надежность тетивы, посмотрел, надо ли заточить нож, хотя знал, что нож наточен острее некуда. Наконец, он сложил седельные сумы, наполнив их отборным овсом, щедро пожалованным Юккой. В отдельную суму поместил он гусли, для которых нашелся небольшой, крепко скроенный, обшитый изнутри войлоком и шелком мешок. Туда же положил нож — тростниковый лист с насечкой, — клетчатые шерстяные накидки и платок на шею. Мякша не брезговал вещами поверженного им воина: все было взято в честном бою — во всяком случае, со стороны Мирко тот бой был честным.
Стороннему человеку подумалось бы, что парень не иначе как поспешает на подмогу к бьющимся где-то с врагом товарищам-родовичам — так лихорадочно собирался мякша в дальнюю дорогу. Тем не менее от внимательного взгляда Мирко не ускользнула ни одна мелочь: все было проверено, собрано, завязано и сложено так, чтобы не промокло, не порвалось, не просыпалось, не подвело в самый неподходящий миг, чтобы никакая неурядица в пути не застигла врасплох.
Закончив все сборы, Мирко присел на завалинку. Квохтали во дворе куры, пришел и разлегся у ног Юсси, подставив свою голову с острыми стоячими ушами, — почеши, мол, не откажи псу в удовольствии! Но усидеть на месте Мирко не мог — у него словно работало внутри мельничное колесо, безостановочно вращаемое текущей водой, которая не кончится, покуда не иссякнет река. И он опять натаскал воды, наколол дров — теперь хозяевам на тридцать дней хватит, полил огород, сорняки повыдергал. Крета, наблюдавшая за ним из окошка, когда отрывалась от шитья, только головой качала: какая это муха гостя укусила? Неужто зазноба ждет его на Вольных Полях? Да вроде не бывал он там ни разу. Странно.
Тиина тоже все время до полудня была занята: то кур покормить, то коз вывести на лужайку, привязать к колышку, пусть пасутся, а потом в клеть, к станку ткацкому — ловить, не упускать светлые солнечные часы. Осенью и зимой при лучине работать тяжко, глаза скоро устают. Мирко оставался наедине с самим собой, и ему никто не мешал мечтать о Риите.
Наконец настал полдень. Тиина и Крета занялись приготовлением обеда. Конечно, не забыли и про гостя: всего, что можно только дать в дальнюю дорогу, собрали женщины в плетеный короб — только хиитола умели делать такие, в которых можно и воду, ровно в котелке, на огне кипятить: короб не сгорит и мимо не просочится ни капли. Того, что испортится быстро, положили не много, чтобы успел съесть, всего другого — поболее. Главным лакомством были медовые лепешки, которые не портились очень долго.
Пришедшие с поля Юкка, Ахти и поденщики застали Мирко приводящим в порядок старого Ярри, хотя уж ему-то были возданы все возможные почести, какие способен заработать конь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131