Что ей до них… зачем ей столько крови?
Стиснув зубы и прищурясь, она смотрела на городскую стену, различая силуэты людей, в свой черед пристально разглядывавших ее. Отсюда шла дорога на Калимекку… и если они не возьмут этот город, не убьют его защитников и оставят вооруженных врагов за своей спиной, то окажутся зажатыми в гигантском капкане. И Даня, решившись, подняла руку:
— Лестницы вперед!
За таранами побежали толпы Шрамоносцев с лестницами, им было приказано, приставив лестницы, подняться на стены и ворваться в город во что бы то ни стало и невзирая ни на что. Возле каждой лестницы бежали по двадцать стрелков, которые должны были засыпать стрелами любого из врагов, кто посмеет высунуть голову из-за стены или попытается столкнуть лестницу вниз.
— Кротов вперед! — И к городу двинулись роющие Шрамоносцы — в войске их называли Кротами, — скрывавшие свои крошечные глазки от дневного света за кругляками полированного обсидиана. Они шли следом за лестницами и стрелками и, оказавшись неподалеку от стен, вне пределов досягаемости стрел, уткнулись носами в землю и начали рыть. Они проникнут в город снизу: пророют широкие ходы, по которым потом побегут воины, вынюхают арсеналы, где Увечные могут пополнить свое вооружение и тем самым лишить оружия и боеприпасов людей — защитников города.
Подняв золотое с красным знамя, Даня взмахнула им, давая знак двум отрядам летунов, которым предстояло облететь город кругом и напасть на защитников с тыла. Летуны несли с собой мешки с ядовитой пылью, которую Шрамоносцы со всеми предосторожностями собрали в ущелье, где она покрыла скалистую поверхность словно снег. Как это справедливо, подумала Даня, убивать врага его же собственным оружием.
Она сощурилась, увидев, как оба отряда летунов направились к уходившим из гавани кораблям. Даня едва различала темные силуэты крылатых, но не сомневалась в том, что всем, кто находится на судах, жить осталось считанные мгновения.
Надеюсь, они будут страдать, думала она. Надеюсь, они будут рыдать и просить милосердия. Надеюсь, им будет больно не меньше, чем мне.
Но их страданий слишком мало для нее. Никаких страданий этих людишек не хватит, чтобы искупить ее боль — сколько бы ни мучились они. Впрочем, теперь она знала, что ей более не придется страдать в одиночестве.
Дым поднимался кверху от руин Костан-Сельвиры, сотни мелких уличных стычек еще оглашали ночную тьму, а дотлевавшие пожарища еще вспыхивали то тут, то там огоньками глаз адских охотников. Израненный и окровавленный Ренен подозвал Хара, находившегося возле него все последние стоянки битвы.
— Беги, отнеси весть отцу в Кишмекку. Пусть узнает, что мы разбиты.
Младший брат доберется до Дома Галвеев, если только сумеет живым уйти из Костан-Сельвиры. Он известит Дугхалла о том, что ничто теперь не препятствует Шрамоносцам на их пути к Калимекке.
Хар кивнул. Ренен снял кольцо с пальца и, надев его на руку брата, сказал:
— Передай отцу, пусть он отдаст это моей матери. И скажи ему, что мы сделали все, что могли. Беги же.
Хар бросился вниз по ступеням Центральной башни, откуда Ренен руководил последними уличными боями. Темный и длинный туннель вел от башни за город, и Хар старался двигаться в этом мраке по возможности бесшумно, не смея даже зажечь свечу, чтобы не выдать себя.
Он шел, ощупывая влажные каменные стены, скользкие и поросшие мхом, не отрывая пальцев от стены, чтобы не терять ориентира. Хар шагал быстро, но не переходил на бег. До слуха его доносились тысячи звуков, каждый из которых мог создавать преследовавший его Шрамоносец. Ему казалось, что в любой момент какое-нибудь затаившееся впереди уродливое когтистое чудовище могло протянуть к нему лапу и вырвать его глаза или раскроить одним ударом череп. Какая-нибудь тварь могла даже повиснуть на потолке, поджидая, когда он окажется под нею, и тогда напасть сверху и высосать жизнь из его плоти.
Он видел таких страхолюдин, стоя возле Ренена на башне. Он видел, как двигались по улицам эти чудовища, видел, как падали люди, умиравшие страшной смертью, которая не могла бы представиться ему даже в кошмарном сне. Чудовища не знали пощады. Они никого не брали в плен, они не щадили никого живого. Погибли дети, которые были на кораблях, погибли их матери, больные, старики и старухи… свершилась месть за учиненное в ущелье побоище. Погибли дети. Погибли невинные. Так-то обходятся друг с другом разумные существа.
Ужас едва не парализовал Хара, и только мысль о том, что чудовища скорее всего могут находиться позади него, а не впереди, преследуя, а не поджидая, заставляла его двигаться дальше.
В Калимекку, думал он, в Калимекку, к Дугхаллу, тот должен узнать горькие вести.
В Калимекку. В Калимекке безопасно, если я только сумею добраться до нее. В Калимекку.
Хар не знал, сколько времени он провел под землей и как далеко зашел, но внезапно туннель резко пошел вверх, и он оказался в лесу — в самом сердце джунглей. Он заплакал, когда свежий воздух коснулся его мокрых щек, а потом посмотрел вверх и увидел над головой звезды, подмаргивавшие ему сквозь просветы между ветвями.
Хар понял, что никогда в жизни больше не сможет войти в тесное, мрачное подземелье, ни за что в мире не согласится вновь ощутить скользкое прикосновение мха и сырого камня, а звуки редкой капели и стоны ветра, завывающего в каменном коридоре, заставят его с удвоенной силой стремиться к свету, очагу, к людям.
Он бежал через джунгли на север, на север, к обетованной безопасности Калимекки.
Вся Костан-Сельвира досталась ей. Даня объезжала улицы на своем лорраге и, разглядывая мертвых людей, грудами лежавших на земле, размахивала своей увечной рукой и с восторгом указывала на трупы.
— Вы убили бы меня, — кричала она. — Я никогда не смогла бы стать одной из вас, ведь так? Но я жива, а вы умерли! Умерли!
Мертвецы смотрели на нее немигающими глазами, на лицах их отражались пережитые ими ужас, боль и страдания, и чем дальше она углублялась в город, тем меньше радости ей приносило это. Наконец на одной из улиц она увидела детей — похожих друг на друга девочек, конечно сестер, одинаково подстриженных и одетых… Они лежали на земле аккуратным рядком. Их было восемь, самой младшей не исполнилось, наверное, и трех лет, самой старшей едва ли было больше шестнадцати. Мертвые дети были облачены в нарядные платья, их цвета и кружева выдавали принадлежность к Семье.
На их месте могли оказаться и Галвеи, здесь могла бы лежать сама Даня и три ее сестры. Темные волосы, темные глаза, невысокие… она каждый день видела почти те же черты, те же детали облика в собственном зеркале. Юные лица безмолвно обвиняли ее, и она ожгла убитых яростным взором.
— Для этого я и нахожусь здесь, — сказала она себе, отъезжая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Стиснув зубы и прищурясь, она смотрела на городскую стену, различая силуэты людей, в свой черед пристально разглядывавших ее. Отсюда шла дорога на Калимекку… и если они не возьмут этот город, не убьют его защитников и оставят вооруженных врагов за своей спиной, то окажутся зажатыми в гигантском капкане. И Даня, решившись, подняла руку:
— Лестницы вперед!
За таранами побежали толпы Шрамоносцев с лестницами, им было приказано, приставив лестницы, подняться на стены и ворваться в город во что бы то ни стало и невзирая ни на что. Возле каждой лестницы бежали по двадцать стрелков, которые должны были засыпать стрелами любого из врагов, кто посмеет высунуть голову из-за стены или попытается столкнуть лестницу вниз.
— Кротов вперед! — И к городу двинулись роющие Шрамоносцы — в войске их называли Кротами, — скрывавшие свои крошечные глазки от дневного света за кругляками полированного обсидиана. Они шли следом за лестницами и стрелками и, оказавшись неподалеку от стен, вне пределов досягаемости стрел, уткнулись носами в землю и начали рыть. Они проникнут в город снизу: пророют широкие ходы, по которым потом побегут воины, вынюхают арсеналы, где Увечные могут пополнить свое вооружение и тем самым лишить оружия и боеприпасов людей — защитников города.
Подняв золотое с красным знамя, Даня взмахнула им, давая знак двум отрядам летунов, которым предстояло облететь город кругом и напасть на защитников с тыла. Летуны несли с собой мешки с ядовитой пылью, которую Шрамоносцы со всеми предосторожностями собрали в ущелье, где она покрыла скалистую поверхность словно снег. Как это справедливо, подумала Даня, убивать врага его же собственным оружием.
Она сощурилась, увидев, как оба отряда летунов направились к уходившим из гавани кораблям. Даня едва различала темные силуэты крылатых, но не сомневалась в том, что всем, кто находится на судах, жить осталось считанные мгновения.
Надеюсь, они будут страдать, думала она. Надеюсь, они будут рыдать и просить милосердия. Надеюсь, им будет больно не меньше, чем мне.
Но их страданий слишком мало для нее. Никаких страданий этих людишек не хватит, чтобы искупить ее боль — сколько бы ни мучились они. Впрочем, теперь она знала, что ей более не придется страдать в одиночестве.
Дым поднимался кверху от руин Костан-Сельвиры, сотни мелких уличных стычек еще оглашали ночную тьму, а дотлевавшие пожарища еще вспыхивали то тут, то там огоньками глаз адских охотников. Израненный и окровавленный Ренен подозвал Хара, находившегося возле него все последние стоянки битвы.
— Беги, отнеси весть отцу в Кишмекку. Пусть узнает, что мы разбиты.
Младший брат доберется до Дома Галвеев, если только сумеет живым уйти из Костан-Сельвиры. Он известит Дугхалла о том, что ничто теперь не препятствует Шрамоносцам на их пути к Калимекке.
Хар кивнул. Ренен снял кольцо с пальца и, надев его на руку брата, сказал:
— Передай отцу, пусть он отдаст это моей матери. И скажи ему, что мы сделали все, что могли. Беги же.
Хар бросился вниз по ступеням Центральной башни, откуда Ренен руководил последними уличными боями. Темный и длинный туннель вел от башни за город, и Хар старался двигаться в этом мраке по возможности бесшумно, не смея даже зажечь свечу, чтобы не выдать себя.
Он шел, ощупывая влажные каменные стены, скользкие и поросшие мхом, не отрывая пальцев от стены, чтобы не терять ориентира. Хар шагал быстро, но не переходил на бег. До слуха его доносились тысячи звуков, каждый из которых мог создавать преследовавший его Шрамоносец. Ему казалось, что в любой момент какое-нибудь затаившееся впереди уродливое когтистое чудовище могло протянуть к нему лапу и вырвать его глаза или раскроить одним ударом череп. Какая-нибудь тварь могла даже повиснуть на потолке, поджидая, когда он окажется под нею, и тогда напасть сверху и высосать жизнь из его плоти.
Он видел таких страхолюдин, стоя возле Ренена на башне. Он видел, как двигались по улицам эти чудовища, видел, как падали люди, умиравшие страшной смертью, которая не могла бы представиться ему даже в кошмарном сне. Чудовища не знали пощады. Они никого не брали в плен, они не щадили никого живого. Погибли дети, которые были на кораблях, погибли их матери, больные, старики и старухи… свершилась месть за учиненное в ущелье побоище. Погибли дети. Погибли невинные. Так-то обходятся друг с другом разумные существа.
Ужас едва не парализовал Хара, и только мысль о том, что чудовища скорее всего могут находиться позади него, а не впереди, преследуя, а не поджидая, заставляла его двигаться дальше.
В Калимекку, думал он, в Калимекку, к Дугхаллу, тот должен узнать горькие вести.
В Калимекку. В Калимекке безопасно, если я только сумею добраться до нее. В Калимекку.
Хар не знал, сколько времени он провел под землей и как далеко зашел, но внезапно туннель резко пошел вверх, и он оказался в лесу — в самом сердце джунглей. Он заплакал, когда свежий воздух коснулся его мокрых щек, а потом посмотрел вверх и увидел над головой звезды, подмаргивавшие ему сквозь просветы между ветвями.
Хар понял, что никогда в жизни больше не сможет войти в тесное, мрачное подземелье, ни за что в мире не согласится вновь ощутить скользкое прикосновение мха и сырого камня, а звуки редкой капели и стоны ветра, завывающего в каменном коридоре, заставят его с удвоенной силой стремиться к свету, очагу, к людям.
Он бежал через джунгли на север, на север, к обетованной безопасности Калимекки.
Вся Костан-Сельвира досталась ей. Даня объезжала улицы на своем лорраге и, разглядывая мертвых людей, грудами лежавших на земле, размахивала своей увечной рукой и с восторгом указывала на трупы.
— Вы убили бы меня, — кричала она. — Я никогда не смогла бы стать одной из вас, ведь так? Но я жива, а вы умерли! Умерли!
Мертвецы смотрели на нее немигающими глазами, на лицах их отражались пережитые ими ужас, боль и страдания, и чем дальше она углублялась в город, тем меньше радости ей приносило это. Наконец на одной из улиц она увидела детей — похожих друг на друга девочек, конечно сестер, одинаково подстриженных и одетых… Они лежали на земле аккуратным рядком. Их было восемь, самой младшей не исполнилось, наверное, и трех лет, самой старшей едва ли было больше шестнадцати. Мертвые дети были облачены в нарядные платья, их цвета и кружева выдавали принадлежность к Семье.
На их месте могли оказаться и Галвеи, здесь могла бы лежать сама Даня и три ее сестры. Темные волосы, темные глаза, невысокие… она каждый день видела почти те же черты, те же детали облика в собственном зеркале. Юные лица безмолвно обвиняли ее, и она ожгла убитых яростным взором.
— Для этого я и нахожусь здесь, — сказала она себе, отъезжая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108