То, что они послали сюда Таула, руководствуясь наживой, а не стремлением свершить доброе дело, как нельзя лучше совпадает с пророчеством Марода: «Когда благородные мужи позабудут о чести».
Бевлин тяжело вздохнул, видя жестокие испытания впереди. Молодой рыцарь сидел тихо, погруженный в раздумье. Что-то в его позе, в его завороженности огнем глубоко тронуло мудреца. Рыцарь пытался одолеть какую-то душевную муку: каждый мускул его лица, каждое дыхание, слетавшее с его губ, свидетельствовали об этом. Бевлин мысленно дал зарок никогда не говорить Таулу об истинной причине, побудившей Вальдис послать его сюда.
— Итак, друг мой, — сказал Бевлин, — каково твое решение? Поможешь ли ты мне найти мальчика?
— Иного решения и быть не могло. — В голубых глазах Таула читалась покорность долгу. — Я исполню все, как ты велишь.
* * *
Баралис вошел в покои короля Лескета. Там собрались все участники охоты в одеждах, еще орошенных кровью вепря. Королева сидела у ложа короля, и тревога исказила ее лик, обычно холодный и надменный. Лекарь резал камзол короля, чтобы обнажить плечо, бормоча при этом подобающие молитвы.
— Что случилось? — спросил Баралис.
— Короля ранило стрелой. — Карвелл не поднимал глаз, словно чувствовал какую-то вину и за собой.
— Кто посмел совершить такое? — воскликнул Баралис с хорошо разыгранной нотой негодующего изумления. — Где эта стрела? Вы ее разглядели?
— Мейбор вынул ее, — ответил Карвелл.
— Да, это верно, — ступил вперед Мейбор, — но я в смятении отшвырнул ее прочь. — Он встретился глазами с Баралисом.
— Вы поступили неразумно, Мейбор. — Баралис обвел взглядом остальных. — А что, если стрела оказалась бы зазубренной? Вы причинили бы королю еще худший вред, удаляя ее.
Лорды отозвались одобрительным гулом, а в глазах Мейбора сверкнула ненависть.
— Почем вы знаете — может, стрела и впрямь была зазубрена? — спросил он, и все затихли, ожидая ответа Баралиса.
— Я узнал об этом, как только увидел рану короля, — зазубренная стрела не могла бы ее нанести. — Присутствующие закивали, вынужденные согласиться с этим. Баралис дал себе слово когда-нибудь разделаться с Мейбором — слишком опасно иметь такого сообщника. Более того, Баралис начинал подозревать, что Мейбор уже сожалеет об их сговоре. «Что ж, у меня в рукаве есть одна карта, о которой ты не знаешь, Мейбор, — подумал Баралис, — и сейчас я разыграю ее».
— Кто-нибудь еще видел стрелу? — спросил он тихо, чтобы заставить всех прислушаться к себе.
— Я видел, ваша милость, — сказал, выступив вперед, один из псарей. Лицо Мейбора сделалось пепельным.
— Кто ты? — Баралис прекрасно знал, кто он, — пару дней назад он заплатил этому человеку десять золотых, чтобы тот разыграл свою роль в нынешнем маленьком представлении.
— Я Хист, королевский псарь.
— И что же ты видел, Хист?
— Я не совсем уверен, ваша милость, но мне кажется, что на древке была двойная зарубка.
Мейбор протестующе вскинул руку, желая что-то сказать, но Баралис ему не позволил.
— Двойная зарубка! — вскричал он. — Мы все знаем, что хальки метят так свои стрелы.
Собравшиеся разразились криками:
— Хальки, проклятые изменники! Хальки подстрелили нашего короля!
— К дьяволу мир у Рог-Моста, — вставил Баралис.
— Отмщение!
Баралис счел, что время пришло.
— Объявим им войну! — вскричал он.
— Война! — взревели все в один голос.
Глава 2
— Нет, Боджер. Есть только один способ узнать, страстная женщина или нет, и узнается это не по величине ее титек. — Грифт откинулся к стене и заложил руки за голову с видом человека, готового поделиться сокровенным знанием.
— А как же тогда, Грифт? — Боджер придвинулся поближе с видом человека, готового внимать словам мудрости.
— По волосам на теле, Боджер. Чем баба волосатее, тем она горячее. Возьми старую вдову Харпит. У нее руки косматые, как козлиная задница, зато и в пылкости с ней никто не сравнится.
— Да на нее ж без слез не взглянешь, Грифт. У нее усы гуще, чем у меня.
— Вот именно, Боджер! Как раз поэтому мужик, с которым она ляжет в постель, должен почитать себя счастливым. — Грифт с озорной улыбкой сделал большой глоток эля. — А твоя Нелли — она как, волосатая?
— У моей Нелли ручки гладенькие, точно свежевзбитое масло.
— Ну тогда, Боджер, тебе на многое рассчитывать не приходится!
Оба весело расхохотались. Грифт наполнил чаши, и приятели на время умолкли, в блаженной тишине попивая эль. Ничего они так не любили, как, придя с холода после утреннего караула, посидеть над чашей с элем и почесать языком о зазорных делах. Не прочь они были и посплетничать.
— Слышь, Грифт, ночью я облегчался в фигурном саду и слышал, как лорд Мейбор лаялся со своей дочкой. Он даже оплеуху ей закатил.
— Мейбор уже не тот, каким был. С тех самых пор как началась эта проклятая война с хальками, он стал вспыльчив что твой порох — никогда не знаешь, что он сейчас выкинет. — Собутыльники обернулись на звук шагов. — А вот и юный Джек. Хочешь глоточек эля, парень?
— Не могу, Боджер, некогда.
— Если ты на свидание наладился, парень, — сказал Грифт, — стряхни сперва муку с волос.
— Это я нарочно, Грифт, — усмехнулся Джек. — Пусть девушки думают, что я седой и старый, вот как ты!
Ответа Джек не стал дожидаться. Он шел к Баралису и, как обычно, опаздывал. В последнее время королевский советник задерживал его подолгу, и Джеку часто приходилось переписывать до раннего утра. Он предполагал, что библиотеку, над которой он корпел, скоро надо будет вернуть законному владельцу, — вот Баралис и торопится переписать что осталось, вплоть до последней страницы. Так что Джек теперь днем пек, а по ночам писал. Для отдыха времени почти не оставалось, и несколько раз он чуть было не заснул за своим пюпитром.
Но он уже набил руку, и переписка давалась ему полегче. Прежде за день он едва одолевал страницу, а теперь мог справиться с десятью.
Появилась у Джека и греховная тайна. Теперь он мог прочесть каждое слово, которое переписывал. Пять зим прошло с тех пор, как Баралис подрядил его в качестве «слепого» писца но за это время «слепой» прозрел.
Прозревать он начал по прошествии трех лун. Джек начади различать знакомые слова и знаки. Но решительный перелом произошел год спустя, когда Баралис дал ему переписывать книгу с изображениями разных животных. Под каждым рисунком имелась подпись. Многих животных Джек знал: летучую мышь, обыкновенную мышь, медведя. До него стало доходить, что буквы под рисунками обозначают названия животных, и постепенно он научился разбирать простые слова — названия зверей, птиц и цветов.
Мало-помалу он стал понимать и другие слова — связующие, описательные, те, что составляют основу языка. С этих пор он понесся вперед во всю прыть, с жадностью усваивая все подряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Бевлин тяжело вздохнул, видя жестокие испытания впереди. Молодой рыцарь сидел тихо, погруженный в раздумье. Что-то в его позе, в его завороженности огнем глубоко тронуло мудреца. Рыцарь пытался одолеть какую-то душевную муку: каждый мускул его лица, каждое дыхание, слетавшее с его губ, свидетельствовали об этом. Бевлин мысленно дал зарок никогда не говорить Таулу об истинной причине, побудившей Вальдис послать его сюда.
— Итак, друг мой, — сказал Бевлин, — каково твое решение? Поможешь ли ты мне найти мальчика?
— Иного решения и быть не могло. — В голубых глазах Таула читалась покорность долгу. — Я исполню все, как ты велишь.
* * *
Баралис вошел в покои короля Лескета. Там собрались все участники охоты в одеждах, еще орошенных кровью вепря. Королева сидела у ложа короля, и тревога исказила ее лик, обычно холодный и надменный. Лекарь резал камзол короля, чтобы обнажить плечо, бормоча при этом подобающие молитвы.
— Что случилось? — спросил Баралис.
— Короля ранило стрелой. — Карвелл не поднимал глаз, словно чувствовал какую-то вину и за собой.
— Кто посмел совершить такое? — воскликнул Баралис с хорошо разыгранной нотой негодующего изумления. — Где эта стрела? Вы ее разглядели?
— Мейбор вынул ее, — ответил Карвелл.
— Да, это верно, — ступил вперед Мейбор, — но я в смятении отшвырнул ее прочь. — Он встретился глазами с Баралисом.
— Вы поступили неразумно, Мейбор. — Баралис обвел взглядом остальных. — А что, если стрела оказалась бы зазубренной? Вы причинили бы королю еще худший вред, удаляя ее.
Лорды отозвались одобрительным гулом, а в глазах Мейбора сверкнула ненависть.
— Почем вы знаете — может, стрела и впрямь была зазубрена? — спросил он, и все затихли, ожидая ответа Баралиса.
— Я узнал об этом, как только увидел рану короля, — зазубренная стрела не могла бы ее нанести. — Присутствующие закивали, вынужденные согласиться с этим. Баралис дал себе слово когда-нибудь разделаться с Мейбором — слишком опасно иметь такого сообщника. Более того, Баралис начинал подозревать, что Мейбор уже сожалеет об их сговоре. «Что ж, у меня в рукаве есть одна карта, о которой ты не знаешь, Мейбор, — подумал Баралис, — и сейчас я разыграю ее».
— Кто-нибудь еще видел стрелу? — спросил он тихо, чтобы заставить всех прислушаться к себе.
— Я видел, ваша милость, — сказал, выступив вперед, один из псарей. Лицо Мейбора сделалось пепельным.
— Кто ты? — Баралис прекрасно знал, кто он, — пару дней назад он заплатил этому человеку десять золотых, чтобы тот разыграл свою роль в нынешнем маленьком представлении.
— Я Хист, королевский псарь.
— И что же ты видел, Хист?
— Я не совсем уверен, ваша милость, но мне кажется, что на древке была двойная зарубка.
Мейбор протестующе вскинул руку, желая что-то сказать, но Баралис ему не позволил.
— Двойная зарубка! — вскричал он. — Мы все знаем, что хальки метят так свои стрелы.
Собравшиеся разразились криками:
— Хальки, проклятые изменники! Хальки подстрелили нашего короля!
— К дьяволу мир у Рог-Моста, — вставил Баралис.
— Отмщение!
Баралис счел, что время пришло.
— Объявим им войну! — вскричал он.
— Война! — взревели все в один голос.
Глава 2
— Нет, Боджер. Есть только один способ узнать, страстная женщина или нет, и узнается это не по величине ее титек. — Грифт откинулся к стене и заложил руки за голову с видом человека, готового поделиться сокровенным знанием.
— А как же тогда, Грифт? — Боджер придвинулся поближе с видом человека, готового внимать словам мудрости.
— По волосам на теле, Боджер. Чем баба волосатее, тем она горячее. Возьми старую вдову Харпит. У нее руки косматые, как козлиная задница, зато и в пылкости с ней никто не сравнится.
— Да на нее ж без слез не взглянешь, Грифт. У нее усы гуще, чем у меня.
— Вот именно, Боджер! Как раз поэтому мужик, с которым она ляжет в постель, должен почитать себя счастливым. — Грифт с озорной улыбкой сделал большой глоток эля. — А твоя Нелли — она как, волосатая?
— У моей Нелли ручки гладенькие, точно свежевзбитое масло.
— Ну тогда, Боджер, тебе на многое рассчитывать не приходится!
Оба весело расхохотались. Грифт наполнил чаши, и приятели на время умолкли, в блаженной тишине попивая эль. Ничего они так не любили, как, придя с холода после утреннего караула, посидеть над чашей с элем и почесать языком о зазорных делах. Не прочь они были и посплетничать.
— Слышь, Грифт, ночью я облегчался в фигурном саду и слышал, как лорд Мейбор лаялся со своей дочкой. Он даже оплеуху ей закатил.
— Мейбор уже не тот, каким был. С тех самых пор как началась эта проклятая война с хальками, он стал вспыльчив что твой порох — никогда не знаешь, что он сейчас выкинет. — Собутыльники обернулись на звук шагов. — А вот и юный Джек. Хочешь глоточек эля, парень?
— Не могу, Боджер, некогда.
— Если ты на свидание наладился, парень, — сказал Грифт, — стряхни сперва муку с волос.
— Это я нарочно, Грифт, — усмехнулся Джек. — Пусть девушки думают, что я седой и старый, вот как ты!
Ответа Джек не стал дожидаться. Он шел к Баралису и, как обычно, опаздывал. В последнее время королевский советник задерживал его подолгу, и Джеку часто приходилось переписывать до раннего утра. Он предполагал, что библиотеку, над которой он корпел, скоро надо будет вернуть законному владельцу, — вот Баралис и торопится переписать что осталось, вплоть до последней страницы. Так что Джек теперь днем пек, а по ночам писал. Для отдыха времени почти не оставалось, и несколько раз он чуть было не заснул за своим пюпитром.
Но он уже набил руку, и переписка давалась ему полегче. Прежде за день он едва одолевал страницу, а теперь мог справиться с десятью.
Появилась у Джека и греховная тайна. Теперь он мог прочесть каждое слово, которое переписывал. Пять зим прошло с тех пор, как Баралис подрядил его в качестве «слепого» писца но за это время «слепой» прозрел.
Прозревать он начал по прошествии трех лун. Джек начади различать знакомые слова и знаки. Но решительный перелом произошел год спустя, когда Баралис дал ему переписывать книгу с изображениями разных животных. Под каждым рисунком имелась подпись. Многих животных Джек знал: летучую мышь, обыкновенную мышь, медведя. До него стало доходить, что буквы под рисунками обозначают названия животных, и постепенно он научился разбирать простые слова — названия зверей, птиц и цветов.
Мало-помалу он стал понимать и другие слова — связующие, описательные, те, что составляют основу языка. С этих пор он понесся вперед во всю прыть, с жадностью усваивая все подряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140