На базаре нелюдей было больше всего. Нет, не продавцов. Наблюдателей! По одному-два человека в черных плащах, в черных туфлях с сеткой розовых артерий на них – всегда находились около покупателей, стояли на всех входах и выходах базаров и рынков, бродили меж рядов, делая вид, что выискивают что-нибудь для покупки.
Около городских ворот теперь круглосуточно дежурили одни только нелюди.
Они были везде.
И Юсуп чувствовал, что с каждым днем их становится все больше и больше! Это как в математике, которую преподавал им Учитель Тыква-Н-До. Один упырь мог обратить в себе подобного трех человек за ночь. Новообращенные тут же начинали кусать других. И так до бесконечности. Правда, упырь не станет нападать на жилые дома или на людей, у которых крепкая вера, есть крест и прочие христианские принадлежности. Они пьют кровь только у тех, кто запоздал ночью домой, засиделся в кабаке, в общем, оказался один в окружении домов, темноты и нелюдей…
С учетом того, что Аиша появилась в Назараде на полторы недели раньше их маленького отряда, к сегодняшнему дню почти половина города могла быть нелюдями.
Еще почти неделя требовалась молодому упырю, чтобы стать полноправным членом кровососущей братии. Тогда ему выдавались ботинки, плащ; он получал множество привилегий. Такие упыри уже могли нападать на кого угодно без исключения. То есть совсем скоро Назарад мог перейти в полную власть того, кто захотел править миром.
Ну и амбиции же у этого Упыря!
В дверном проеме показалась Алаида. Одета она была в легкое платьице, волосы распущены, а на ногах – легкие сандалии.
Ильнур, оглядев ее с ног до головы, аж сглотнул. Да, Алаида определенно умела производить впечатление на окружающих.
Взгляд Юсупа на секунду задержался на красивых ее ножках, потом застыл на не менее прекрасном личике.
– Я готова! – весело сообщила Алаида, поигрывая зажатым в руке кожаным мешочком. – Заодно зайдем на базар и кое-что купим! У меня масла кончились! Где ты, мой умалишенный дедушка?..
Гиберт не любил турков. Невежественный, некультурный народ!
Подумать только: турки никогда не ели свинины, когда для Гиберта она была одним из любимых лакомств! Особенно запеченная с яблоками!
А еще Гиберта фон Клауссенца раздражали турецкие сабли, изогнутые полумесяцем на манер монгольских, с неудобной рукояткой. Гиберт разбирался в холодном оружии отлично, но на дух турецкие сабли не переносил, презрительно морщась при их виде.
Однако посол на то и посол, чтоб ехать туда, куда пошлет страна. А Гиберт, как истинный ариец, Родине поклонялся и втайне ее любил. При звуках торжественного марша на глаза его наворачивались мужские слезы, из приплюснутого носика начинало неизменно капать, и приходилось лезть во внутренний карман за платком.
Гиберт не был злым человеком, но любил деньги и не любил ленивых слуг. Последних порол каждый вечер плеткой, а особо провинившихся ставил на горох в угол. Такое наказание он обнаружил в русском городе Петербурге, и оно ему очень понравилось.
Слабостью Гиберта была, без сомнения, рыбалка. Кстати, турки не выносили рыбалки! Нет, с удочками да сетями – пожалуйста, но чтоб с динамитом да с пороховыми шашками – нет! Говорили – мол, это слишком жестоко, отсутствует своеобразный дух охоты… Как же отсутствует, когда вот он, Гиберт, ощущал его всегда, когда, спрятавшись среди камышей, наматывал леску на бочонок с порохом, поджигал фитиль и что есть духу швырял бомбу на середину озера! А как красиво было, когда бочонок взрывался, выбрасывая в воздух тонны воды вперемешку с водорослями, рыбой, камешками! Да и рыбы сколько угодно потом можно было насобирать да пожарить! Но турки не уважали этот способ и Гиберту фон Клауссенцу ни пороха, ни бочонков, ни тем более шнуров не давали. Вот и приходилось немцу томиться среди стен своего посольства в Назараде – есть, спать, разбирать государственные дела, ездить на аудиенции к турецкому $169are и изредка развлекаться в гостях у несравненной Аишы.
Аиша была, пожалуй, единственной, кого Гиберт уважал в Назараде. Она в совершенстве владела немецким, а манеры ее были столь великолепны, что сам Гиберт иногда сомневался: а достаточно ли вежлив он сам и не смотрится ли по сравнению с Аишей деревенским невежей? За несколько минут до встречи с Аишей он чувствовал неловкость и скованность, которые тотчас растворялась, стоило ему очутиться в ее обществе. И, конечно, Гиберт втайне был влюблен в Аишу. В нее просто невозможно было не влюбиться! Казалось, Аиша создана специально для того, чтобы мужчины за ней так и вились! Ослепительно белые длинные волосы и великолепная грудь приковывали к себе взгляды, а прекрасное личико и фигурка, наверное, будут единственным светлым воспоминанием Гиберта во всей этой поездке Так думал он сам, и ничто не могло помешать этим его мыслям.
Вот и сегодня вечером немецкий посол собирался навестить Аишу, чтобы поужинать с ней и, возможно, остаться на бал, который она давала у себя в замке по поводу дня рождения своего дядьки Ефана. Гиберт ни разу еще не видел дядьку, но по разговорам знал, что это очень образованный и знатный мужчина, пользующийся непререкаемым авторитетом и властью. И немецкому послу хотелось познакомиться с ним поближе, ибо он предполагал, что найдет в Ефане достойного собеседника.
В то утро Гиберт, как и обычно, после трапезы пошел в свой небольшой кабинет, чтобы к обеду разобраться со всеми делами и после недолгого сна, придающего сил, идти к Аише. Дел было не так много, но все они были связаны с кропотливыми и долгими подсчетами. А считать Гиберту не нравилось. Еще со школы. Были, конечно, у него счетоводы, но когда дело касалось денег, Гиберт никому довериться не мог. Он и себе-то доверял с трудом: руки, одурманенные блеском золота, могут независимо от мозга запихнуть за пазуху много лишнего, за что потом вовек не расплатишься.
Несколько часов Гиберт раскладывал на столе стопки монеток, считал их, записывал результат, к нему прибавлял прошлый, выводя таким образом итог.
И вдруг его потревожили.
– Герр фон Клауссенц… – с выражением великой покорности на лице в кабинет протиснулся лакей Ганс. Это был маленький, неприметный немец, ходивший всегда в потрепанной ливрее, с седым клоком волос на самом затылке и глубокими морщинами на щеках, что придавало ему сходство с породистой собакой. Ганс был невероятно робок, а когда врал, то жутко краснел, чем это самое вранье и выдавал. Именно поэтому он до сих пор не смог выбиться в люди и прозябал в лакеях, когда его соратники, с которыми он начинал, давно имели собственных лакеев и прислугу, ездили в каретах, запряженных четырьмя, а то и пятью лошадьми!
– …к вам… м-м-м… э… посетители!
– Посетители?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Около городских ворот теперь круглосуточно дежурили одни только нелюди.
Они были везде.
И Юсуп чувствовал, что с каждым днем их становится все больше и больше! Это как в математике, которую преподавал им Учитель Тыква-Н-До. Один упырь мог обратить в себе подобного трех человек за ночь. Новообращенные тут же начинали кусать других. И так до бесконечности. Правда, упырь не станет нападать на жилые дома или на людей, у которых крепкая вера, есть крест и прочие христианские принадлежности. Они пьют кровь только у тех, кто запоздал ночью домой, засиделся в кабаке, в общем, оказался один в окружении домов, темноты и нелюдей…
С учетом того, что Аиша появилась в Назараде на полторы недели раньше их маленького отряда, к сегодняшнему дню почти половина города могла быть нелюдями.
Еще почти неделя требовалась молодому упырю, чтобы стать полноправным членом кровососущей братии. Тогда ему выдавались ботинки, плащ; он получал множество привилегий. Такие упыри уже могли нападать на кого угодно без исключения. То есть совсем скоро Назарад мог перейти в полную власть того, кто захотел править миром.
Ну и амбиции же у этого Упыря!
В дверном проеме показалась Алаида. Одета она была в легкое платьице, волосы распущены, а на ногах – легкие сандалии.
Ильнур, оглядев ее с ног до головы, аж сглотнул. Да, Алаида определенно умела производить впечатление на окружающих.
Взгляд Юсупа на секунду задержался на красивых ее ножках, потом застыл на не менее прекрасном личике.
– Я готова! – весело сообщила Алаида, поигрывая зажатым в руке кожаным мешочком. – Заодно зайдем на базар и кое-что купим! У меня масла кончились! Где ты, мой умалишенный дедушка?..
Гиберт не любил турков. Невежественный, некультурный народ!
Подумать только: турки никогда не ели свинины, когда для Гиберта она была одним из любимых лакомств! Особенно запеченная с яблоками!
А еще Гиберта фон Клауссенца раздражали турецкие сабли, изогнутые полумесяцем на манер монгольских, с неудобной рукояткой. Гиберт разбирался в холодном оружии отлично, но на дух турецкие сабли не переносил, презрительно морщась при их виде.
Однако посол на то и посол, чтоб ехать туда, куда пошлет страна. А Гиберт, как истинный ариец, Родине поклонялся и втайне ее любил. При звуках торжественного марша на глаза его наворачивались мужские слезы, из приплюснутого носика начинало неизменно капать, и приходилось лезть во внутренний карман за платком.
Гиберт не был злым человеком, но любил деньги и не любил ленивых слуг. Последних порол каждый вечер плеткой, а особо провинившихся ставил на горох в угол. Такое наказание он обнаружил в русском городе Петербурге, и оно ему очень понравилось.
Слабостью Гиберта была, без сомнения, рыбалка. Кстати, турки не выносили рыбалки! Нет, с удочками да сетями – пожалуйста, но чтоб с динамитом да с пороховыми шашками – нет! Говорили – мол, это слишком жестоко, отсутствует своеобразный дух охоты… Как же отсутствует, когда вот он, Гиберт, ощущал его всегда, когда, спрятавшись среди камышей, наматывал леску на бочонок с порохом, поджигал фитиль и что есть духу швырял бомбу на середину озера! А как красиво было, когда бочонок взрывался, выбрасывая в воздух тонны воды вперемешку с водорослями, рыбой, камешками! Да и рыбы сколько угодно потом можно было насобирать да пожарить! Но турки не уважали этот способ и Гиберту фон Клауссенцу ни пороха, ни бочонков, ни тем более шнуров не давали. Вот и приходилось немцу томиться среди стен своего посольства в Назараде – есть, спать, разбирать государственные дела, ездить на аудиенции к турецкому $169are и изредка развлекаться в гостях у несравненной Аишы.
Аиша была, пожалуй, единственной, кого Гиберт уважал в Назараде. Она в совершенстве владела немецким, а манеры ее были столь великолепны, что сам Гиберт иногда сомневался: а достаточно ли вежлив он сам и не смотрится ли по сравнению с Аишей деревенским невежей? За несколько минут до встречи с Аишей он чувствовал неловкость и скованность, которые тотчас растворялась, стоило ему очутиться в ее обществе. И, конечно, Гиберт втайне был влюблен в Аишу. В нее просто невозможно было не влюбиться! Казалось, Аиша создана специально для того, чтобы мужчины за ней так и вились! Ослепительно белые длинные волосы и великолепная грудь приковывали к себе взгляды, а прекрасное личико и фигурка, наверное, будут единственным светлым воспоминанием Гиберта во всей этой поездке Так думал он сам, и ничто не могло помешать этим его мыслям.
Вот и сегодня вечером немецкий посол собирался навестить Аишу, чтобы поужинать с ней и, возможно, остаться на бал, который она давала у себя в замке по поводу дня рождения своего дядьки Ефана. Гиберт ни разу еще не видел дядьку, но по разговорам знал, что это очень образованный и знатный мужчина, пользующийся непререкаемым авторитетом и властью. И немецкому послу хотелось познакомиться с ним поближе, ибо он предполагал, что найдет в Ефане достойного собеседника.
В то утро Гиберт, как и обычно, после трапезы пошел в свой небольшой кабинет, чтобы к обеду разобраться со всеми делами и после недолгого сна, придающего сил, идти к Аише. Дел было не так много, но все они были связаны с кропотливыми и долгими подсчетами. А считать Гиберту не нравилось. Еще со школы. Были, конечно, у него счетоводы, но когда дело касалось денег, Гиберт никому довериться не мог. Он и себе-то доверял с трудом: руки, одурманенные блеском золота, могут независимо от мозга запихнуть за пазуху много лишнего, за что потом вовек не расплатишься.
Несколько часов Гиберт раскладывал на столе стопки монеток, считал их, записывал результат, к нему прибавлял прошлый, выводя таким образом итог.
И вдруг его потревожили.
– Герр фон Клауссенц… – с выражением великой покорности на лице в кабинет протиснулся лакей Ганс. Это был маленький, неприметный немец, ходивший всегда в потрепанной ливрее, с седым клоком волос на самом затылке и глубокими морщинами на щеках, что придавало ему сходство с породистой собакой. Ганс был невероятно робок, а когда врал, то жутко краснел, чем это самое вранье и выдавал. Именно поэтому он до сих пор не смог выбиться в люди и прозябал в лакеях, когда его соратники, с которыми он начинал, давно имели собственных лакеев и прислугу, ездили в каретах, запряженных четырьмя, а то и пятью лошадьми!
– …к вам… м-м-м… э… посетители!
– Посетители?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90