Потянул время. Дал себе последнюю отсрочку. А что тут можно было упустить? Если моё намерение приведёт хоть к каким-то переменам, можно будет сказать, что мне повезло. Если нет, то мне останется лишь обкричаться в надежде, что кто-нибудь меня услышит и поспешит на помощь – вот единственная альтернатива сокрушительной безысходности.
Я нащупал тот узелок у себя под брюшной стенкой. И нажал на него. На сей раз ничего не шевельнулось. Никакая искра не проскочила по проводу в тефлоновой оболочке внутри моей системы. Не было никакого спасения от скальпеля. Я со вздохом нащупал место, в котором предполагал наличие штекера, приставил туда шило, задержал дыхание и проткнул кожу.
Было страшно больно. Думаю, я даже закричал; по крайней мере, у меня осталось воспоминание о булькающем ощущении в горле и о том, что после этого я слегка охрип. Я проткнул кожу, почувствовал, как рана увлажнилась чем-то горячим – кровью, чем же ещё, и немалой, – и начал тыкать острой сталью в поиске имплантата. Наконец наткнулся на что-то твёрдое. Я вперился взглядом в потолок, дивясь, откуда там взялись тёмные облака, вдруг потянувшиеся надо мной, а сам продолжал ковыряться в собственном мясе, не получая никакого результата, кроме того, что весь мой живот становился всё более мокрым и липким. Внезапно появились мелкие мушки, которые обычно никогда не залетали в спальню. Отбросы на кухне казались им куда привлекательнее, но тут они носились надо мной и казались мне микроскопическими стервятниками. И тут наконец-то щёлкнуло.
Постепенно окоченение проходило, руки и ноги начали слушаться, правый глаз начал что-то видеть, всё тело стало приходить в движение, вызывая многоголосый, шипящий шум во всей мускулатуре. Как же это здорово, что можно отключить боль! Как хорошо, что можно остановить кровотечение! Я поднялся на ноги, обливаясь потом, окровавленный, и пошатываясь направился в ванную, где первым делом, зажав рану рукой, облегчил мочевой пузырь – ах, какое это неописуемое блаженство!
Потом я уселся на край ванны, осмотрел живот со всё ещё торчащим в нём шилом перочинного ножика и стал раздумывать, можно ли его снова вытащить без риска. Из предосторожности я сел на пол и занял устойчивое положение, прежде чем попытаться. И что же, паралич не вернулся. Не вернулся он и тогда, когда я отважно принялся проминать живот. Кажется, я заново вернулся к жизни.
Но оставлять это так всё же нельзя, сказал я себе, тщательно промывая рану прозрачным дезинфицирующим средством и накладывая на неё марлевый компресс. Ведь это может и повториться. Может, через год, а может, и завтра утром. И когда-нибудь мне не удастся привести себя в норму. Даже если впредь я каждую ночь буду засыпать в обнимку с ящиком инструментов.
Можно перенести телефон к кровати. И день, когда я больше не смогу привести себя в действие, станет днём капитуляции. В этот день они смогут забрать меня обратно. Поскольку предписания на случай, подобный сегодняшнему, были совершенно внятными и однозначными. Если бы я захотел действовать по инструкциям, я должен был бы сразу же, как только смою с рук кровь, без промедления позвонить подполковнику Рейли, и он немедленно направит меня обратно в Штаты на капитальный ремонт, безусловно по высшему разряду, на борту военного самолёта, который полетит специально из-за меня. Но только в одну сторону. Рейли установит за мной полный контроль и наблюдение, и смогу ли я когда-нибудь из-под него вырваться, ещё большой вопрос.
Поэтому я не собирался действовать по инструкциям. Информировать Рейли означало бы единым махом лишиться свободы, с таким трудом достигнутой, а этого мне хотелось меньше всего. Поэтому я хоть и смыл кровь с рук, но подполковнику Рейли звонить не стал.
Вместо этого я залепил свой компресс пластырем, вышел в прихожую и достал из тайника мобильный телефон. По своему стационарному телефону я звонил редко, а если звонил, то разговоры были незначительные, поскольку мне приходилось учитывать, что меня всё ещё прослушивают – разумеется, только из предосторожности. Мобильный же телефон я раздобыл себе окольным путём, его, насколько я мог судить, невозможно было бы идентифицировать как мой. А это давало мне уже другие возможности. Поскольку четырёхгранная дубинка и анонимный мобильник – это ещё не все вспомогательные средства, какими я обзавёлся.
Я набрал номер доктора О'Ши.
– Это Дуэйн, – сказал я, дождавшись его ответа. – Мне срочно нужна ваша помощь.
– Понял, – сказал он. – Можете прийти ко мне в приёмную?
– К счастью, да.
– Тогда приходите в одиннадцать. – И он без лишних слов положил трубку.
У Рейли случился бы удар, если бы он узнал, что я здесь доверительно наблюдаюсь у местного врача общего профиля – гражданского! И его бы, без сомнения, подкосило, если бы он узнал, что доктор О'Ши делал рентгеновские снимки моего тела. Снимки моего тела в один миллиард долларов, за которое немало людей на этой планете отвалили бы немереные суммы денег. Но, как я уже сказал, доктор О'Ши пользуется моим доверием.
Я протопал назад в ванную комнату, снял окровавленную пижаму и бросил её в ванну. Потом намочил тряпку, вытер кровь со ступней и направился в спальню, идя по своим тёмным следам и по цепочке густых красных капель. Постель имела такой вид, будто безумный убийца-маньяк только что расправился в ней со своей последней жертвой. Я стянул всё, простыни тоже бросил в ванну и залил холодной водой. Кровь можно отстирать только холодной водой, это я хорошо усвоил.
Было почти девять, когда я принялся вытирать с пола следы крови.
2
Ты жалуешься и не хочешь понять, что во всём, на что ты в обиде, плохо только одно: твоё собственное недовольство и твои обиды. У человека есть только одно несчастье: если в его жизни есть вещи, которые он воспринимает как несчастье.
Сенека. Нравственные письма
Выйдя в холодное, солнечное субботнее утро, я чувствовал себя не лучшим образом. Не было никакой гарантии, что на улице со мной не повторится то, что произошло ночью в моих внутренностях. Правда, в этом случае меня бы нашли и, скорее всего, доставили именно туда, куда я и направлялся, к доктору О'Ши, но я бы привлёк к себе ненужное внимание. А если бы я к этому стремился, лучше уж сразу позвонить Рейли. Поэтому я больше прислушивался к онемению в ногах и к сдержанному биению пульса в ране на животе, чем к погоде. Дул сильный, с солоноватым привкусом ветер и трепал мою широкую куртку и просторную рубашку, под которыми я привык прятать моё бросающееся в глаза телосложение. Мой искусственный глаз слезился. Такое он иногда проделывал. Местечко, в котором я живу уже больше десяти лет, называется Дингл; небольшой рыбацкий порт на одноимённом полуострове на юго-западе Ирландии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Я нащупал тот узелок у себя под брюшной стенкой. И нажал на него. На сей раз ничего не шевельнулось. Никакая искра не проскочила по проводу в тефлоновой оболочке внутри моей системы. Не было никакого спасения от скальпеля. Я со вздохом нащупал место, в котором предполагал наличие штекера, приставил туда шило, задержал дыхание и проткнул кожу.
Было страшно больно. Думаю, я даже закричал; по крайней мере, у меня осталось воспоминание о булькающем ощущении в горле и о том, что после этого я слегка охрип. Я проткнул кожу, почувствовал, как рана увлажнилась чем-то горячим – кровью, чем же ещё, и немалой, – и начал тыкать острой сталью в поиске имплантата. Наконец наткнулся на что-то твёрдое. Я вперился взглядом в потолок, дивясь, откуда там взялись тёмные облака, вдруг потянувшиеся надо мной, а сам продолжал ковыряться в собственном мясе, не получая никакого результата, кроме того, что весь мой живот становился всё более мокрым и липким. Внезапно появились мелкие мушки, которые обычно никогда не залетали в спальню. Отбросы на кухне казались им куда привлекательнее, но тут они носились надо мной и казались мне микроскопическими стервятниками. И тут наконец-то щёлкнуло.
Постепенно окоченение проходило, руки и ноги начали слушаться, правый глаз начал что-то видеть, всё тело стало приходить в движение, вызывая многоголосый, шипящий шум во всей мускулатуре. Как же это здорово, что можно отключить боль! Как хорошо, что можно остановить кровотечение! Я поднялся на ноги, обливаясь потом, окровавленный, и пошатываясь направился в ванную, где первым делом, зажав рану рукой, облегчил мочевой пузырь – ах, какое это неописуемое блаженство!
Потом я уселся на край ванны, осмотрел живот со всё ещё торчащим в нём шилом перочинного ножика и стал раздумывать, можно ли его снова вытащить без риска. Из предосторожности я сел на пол и занял устойчивое положение, прежде чем попытаться. И что же, паралич не вернулся. Не вернулся он и тогда, когда я отважно принялся проминать живот. Кажется, я заново вернулся к жизни.
Но оставлять это так всё же нельзя, сказал я себе, тщательно промывая рану прозрачным дезинфицирующим средством и накладывая на неё марлевый компресс. Ведь это может и повториться. Может, через год, а может, и завтра утром. И когда-нибудь мне не удастся привести себя в норму. Даже если впредь я каждую ночь буду засыпать в обнимку с ящиком инструментов.
Можно перенести телефон к кровати. И день, когда я больше не смогу привести себя в действие, станет днём капитуляции. В этот день они смогут забрать меня обратно. Поскольку предписания на случай, подобный сегодняшнему, были совершенно внятными и однозначными. Если бы я захотел действовать по инструкциям, я должен был бы сразу же, как только смою с рук кровь, без промедления позвонить подполковнику Рейли, и он немедленно направит меня обратно в Штаты на капитальный ремонт, безусловно по высшему разряду, на борту военного самолёта, который полетит специально из-за меня. Но только в одну сторону. Рейли установит за мной полный контроль и наблюдение, и смогу ли я когда-нибудь из-под него вырваться, ещё большой вопрос.
Поэтому я не собирался действовать по инструкциям. Информировать Рейли означало бы единым махом лишиться свободы, с таким трудом достигнутой, а этого мне хотелось меньше всего. Поэтому я хоть и смыл кровь с рук, но подполковнику Рейли звонить не стал.
Вместо этого я залепил свой компресс пластырем, вышел в прихожую и достал из тайника мобильный телефон. По своему стационарному телефону я звонил редко, а если звонил, то разговоры были незначительные, поскольку мне приходилось учитывать, что меня всё ещё прослушивают – разумеется, только из предосторожности. Мобильный же телефон я раздобыл себе окольным путём, его, насколько я мог судить, невозможно было бы идентифицировать как мой. А это давало мне уже другие возможности. Поскольку четырёхгранная дубинка и анонимный мобильник – это ещё не все вспомогательные средства, какими я обзавёлся.
Я набрал номер доктора О'Ши.
– Это Дуэйн, – сказал я, дождавшись его ответа. – Мне срочно нужна ваша помощь.
– Понял, – сказал он. – Можете прийти ко мне в приёмную?
– К счастью, да.
– Тогда приходите в одиннадцать. – И он без лишних слов положил трубку.
У Рейли случился бы удар, если бы он узнал, что я здесь доверительно наблюдаюсь у местного врача общего профиля – гражданского! И его бы, без сомнения, подкосило, если бы он узнал, что доктор О'Ши делал рентгеновские снимки моего тела. Снимки моего тела в один миллиард долларов, за которое немало людей на этой планете отвалили бы немереные суммы денег. Но, как я уже сказал, доктор О'Ши пользуется моим доверием.
Я протопал назад в ванную комнату, снял окровавленную пижаму и бросил её в ванну. Потом намочил тряпку, вытер кровь со ступней и направился в спальню, идя по своим тёмным следам и по цепочке густых красных капель. Постель имела такой вид, будто безумный убийца-маньяк только что расправился в ней со своей последней жертвой. Я стянул всё, простыни тоже бросил в ванну и залил холодной водой. Кровь можно отстирать только холодной водой, это я хорошо усвоил.
Было почти девять, когда я принялся вытирать с пола следы крови.
2
Ты жалуешься и не хочешь понять, что во всём, на что ты в обиде, плохо только одно: твоё собственное недовольство и твои обиды. У человека есть только одно несчастье: если в его жизни есть вещи, которые он воспринимает как несчастье.
Сенека. Нравственные письма
Выйдя в холодное, солнечное субботнее утро, я чувствовал себя не лучшим образом. Не было никакой гарантии, что на улице со мной не повторится то, что произошло ночью в моих внутренностях. Правда, в этом случае меня бы нашли и, скорее всего, доставили именно туда, куда я и направлялся, к доктору О'Ши, но я бы привлёк к себе ненужное внимание. А если бы я к этому стремился, лучше уж сразу позвонить Рейли. Поэтому я больше прислушивался к онемению в ногах и к сдержанному биению пульса в ране на животе, чем к погоде. Дул сильный, с солоноватым привкусом ветер и трепал мою широкую куртку и просторную рубашку, под которыми я привык прятать моё бросающееся в глаза телосложение. Мой искусственный глаз слезился. Такое он иногда проделывал. Местечко, в котором я живу уже больше десяти лет, называется Дингл; небольшой рыбацкий порт на одноимённом полуострове на юго-западе Ирландии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78