— Принцессу уберешь…
И ничего не поменялось вокруг: также шумно обсуждались за столом невероятные достоинства академика Трофимова, перемещались официанты с новыми порциями выпивки и еды, переговаривались охранники по радио-телефонам, постреливали березовые поленья совсем по-английски в камине, над которым, на полке, странно сохраняя стеарин, горели белые свечи в массивных бронзовых подсвечниках, хороший тенор-саксофонист в цифровой аудиосистеме на стенах негромко импровизировал на темы Рея Чарлза «Hard Times»…
— Ш-шутишь… — Доктор Спиркин стал краснеть лицом и опять суетливо задвигался в кресле: — Не впрягай…
А Ковбой-Трофим сидел неподвижно и молчал, и глядел отстраненно в огонь…, а потом вдруг увидел дымящуюся сигару в руках и привычно небрежно, неглядя бросил в близкий камин напротив… и промахнулся… Ударившись о решетку и рассыпав кучу искр, сигара крутанулась по ковру и замерла, едко дымя. И сразу все замедлилось, будто недавнее яблоко в полете к медведю, что еще стоит с подносом в руках у дверей, а потом и вовсе остановилось, как горящая сигара на ковре, и стихли голоса за столом, и неизвестный музыкант перестал дуть в саксофон, оборвав цифровую объемную мелодию в середине фразы…
— В пятницу — утренняя институтская конференция, — сказал Ковбой, не реагируя на растерянность Спиркина, странно наступившую вдруг тишину и отсутствие движений за столом, поглощенный всецело тлеющей сигарой на ковре толстого ворса. — Планируется разбор истории болезни Рывкина…, актера или писателя…, что демонстрирует патофизиологические чудеса последний месяц то с почками, то с возрастом своим…
Он поднял голову и внимательно посмотрел на бывшего ученика. — Лопухина не должна появляться на службе ни в пятницу…, ни в другие дни недели… никогда… Найди помещение подходящее, чтоб подержать несколько дней… Может чудо какое случится за это время… Библию читай: «А одновременно приготовь помещение: ибо, надеюсь, что по молитвам вашим буду дарован вам…».
— Ты что, Глебушка…, — онемевшими губами спросил доктор Спиркин, — Принцессу собрался мочить…? Моими руками…? — Он продолжал свой истеричный шепот, готовый вот-вот сорваться в обреченный крик, безуспешно пытаясь встроить себя в систему Ковбой-Трофимовых ценностей, и с трудом сдерживался и говорил, и говорил, боясь остановиться, словно пауза становилась бы обязательством…, и бросал короткие взгляды на далекого медведя у дверей, словно ждал, что тот подойдет к ним сейчас с подносом, на котором лежит моченое яблоко, и жизнь вернется в прежнюю привычную колею…, почти беззаботную, необычайно комфортабельную, с нечастыми похищениями людей, насильственными операциями…, но не такими ужасающими, как эта…, задуманная Ковбоем…
Спиркин еще раз недолго посмотрел на медведя, продираясь сквозь запахи горящих поленьев в камине, жареной дичи, дорогого алкоголя, тлеющей сигары… А потом вдруг запахло отчаянием, так ярко и сильно, будто сказал сведущий кто: «Саркома позвоночника запущенная у вас, Анатоль Борисыч…. и жить осталось вам всего ничего…», и сразу мучительно-привычно заболела спина, будто горят там поленья каминные, выжигая все в малом тазу, мешая дышать и вытесняя ненужные запахи…, и понял, смиряясь, что медведь с подносом у дверей не подойдет никогда, и сказал обреченно:
— Значит, не смог расколоть Принцессу…
— А ты смог?! — взвился Ковбой-Трофим. — Ты никогда раньше не спорил, выполняя мои распоряжения… и у нас потому никогда не было проблем… Какого черта поташил ее в Третьяковку, придурок?! Уж лучше б в Консерваторию, если рассчитывал на могучую силу искусства… Помнишь, как пестрил нагло в кабаке загородном с Лопухиной, со мной…, как все запреты мои порушил и колоться стал, как фраер последний, что накопил на паровоз…
— Не по кайфу шуршишь, Глебушка… Не по кайфу… Она ведь почти царских кровей…, не чета нам… и говорит, и делает лишь то, что считает нужным и правильным, хоть выучили мы ее и втянули в дела пакостные…
—
Знаешь, сказала что в музее про меня? «Не может человек так прекрасно разбирающийся в живописи и так глубоко и пронзительно мыслящий быть мерзавцем…». Стало быть может… и значится в четверг тогда…
Спиркин встал легко и свободно с кресла, не касаясь колен руками, словно не было жуткой боли в пояснице и малом тазу, демонстрируя молодость и силу, склонился к продолжавшей тлеть на ковре сигаре, поднял и бросил в камин, и собрался, не оборачиваясь двинуться к выходу, чтоб поскорее усесться в любимый вседорожник и вдохнуть глубоко успокаивающие запахи дорогой кожи…, но повернулся медленно к учителю и произнес:
— А может, кабан этот дикий, Глебушка, знал зверинным чутьем своим про задуманное тобой и помешать хотел…, а не смог…
Глава IX. Врачу, исцелися сам.
— Здравствуйте, Митенька! — нервно сказал доктор Спиркин, входя в кабинет заведующего Виварием, привычно неудивляясь пьяному коллеге, что держа в руке стакан с мутным спиртом, тупо смотрел на шахматы перед собой.
— Ключи от подвала, пожалуйста! — Спиркин протянул руку, а Митя вдруг увидал шахматы и обрадованно задумался над ними…
— Дмитрий Федорович! — Спиркин тянул его из-за стола, ожесточаясь.
…Положив ключи в карман, он вынул деньги, протянул Мите: — До Универсама на Соколе вам ходу, — бросил быстрый изучающий взгляд на шахматы, — пятнадцать минут. Купите себе нормальные выпивку и еду…, и возвращайтесь побыстрей, чтоб не замерзнуть. — Он посмотрел в темное окно на невидимые деревья и добавил: — Холодно сегодня… Минусовая температура… — И вышел.
Помешкав недолго и кое-как одевшись Митя тоже двинул к выходу, стараясь удержать в голове постоянно растворяющуюся мысль про деньги на нормальную выпивку… Еда его давно не интересовала…
Выйдя и обогнув Виварий он двинулся к Универсаму через парк и вскоре повстречал возвращавшегося в Цех Марка Рывкина, что на минуту притормозил возле фонтана с медной Нюрой, удивленно поглядевшей на него, когда приложился к горлышку бутылки… Митя тоже отпил и взял его с собой в поход к Универсаму…
А когда возвращались обратно, увидали умирающего Фрэта, лежащего на боку в свете уличного фонаря, и маленький и толстый, с театральным пафосом и хорошо артикулируя, прокричал:
— Гляди-ты! Дишит поганец… Порода какая странная… Дорогая, наверно… — и достал сморщенный от холода пенис, похожий на карандаш и стал шумно мочиться…
— Здесь тебе будет хорошо, Принцесса, — сказал доктор Спиркин и сел в ободранное кресло, глядя, как его молодцы, сняв с головы Лопухиной глухую наволочку, выкрашенную кем-то в черный цвет, старательно прикрепляют к лодыжке наручник, соединенный длинной цепью с металлической скобой, вбитой глубоко в стену…
— Мне холодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70