— Считай, мы опять в доме незабвенного Павла Михайловича, — и увидев, что не понимает, добавил: — В художественной галлерее Палмихалыча Третьякова…, в Третьяковке, Принцесса. В том же Малявинском зале… и тот же самый вопрос задаю… Что сотворила ты Рывкину…? Говори! А в обмен на честный ответ, как обещал, избавлю от опеки лягавых. Чтоб тебе понятней было: просто выведу из игры со следователем-важняком, что так продуктивно копает под тебя… — Он волновался или боялся чего-то гораздо сильнее, чем она.
Почувствовав это, Лопухина уселась на такую же неудобную высокую металлическую табуретку, положила ногу на ногу, чтоб он мог видеть бедра, распрямила спину и свела лопатки за спиной, и в вырезе темного, почти черного, банного халата показались крупные на худеньком теле вздернутые груди с нежно-розовыми, как у девочки, сосками, и сказала:
— А если промолчу?
— Не советую, — неуверенно сказал доктор Спиркин и стал расстегивать пальто. — Где у тебя водка, Принцесса?
— Ну уж нет! — возразила Лопухина, чувствуя, как ею овладевает ярость. — Вы, ведь, не за водкой заполночь явились сюда!
— Не за водкой… За тобой… И если не выложишь все, как на духу, про эксперимент, пойдешь со мной… А не пойдешь, силой увезу… Женщины — цветы жизни. Их либо в воду, либо в землю… — Он все еще нервничал или трусил и поэтому говорил банальности, и не очень убедительно, и ей было не страшно пока.
Она подошла к окну, повернула частые полоски шторы, и посмотрела на темный двор с редкими корявыми деревьями, уродливыми клумбами и гаражами, и стадом машин, припаркованных кое-как, и спросила негромко:
— Что мне делать, Фрэт? Ты говорил, что как самурай видишь разумом, а не глазами…
— Не парься, Хеленочка! Рывкин нашелся… Буцкает с Митей водку, будто всего сорок годков ему… Утром обещался быть… А придурку этому выложи все, что требует. Не думаю, что сразу побежит в институт патентов с твоей идеей. А еще, похоже, не врет про следователей и способен вытащить тебя из ямы уголовной… Спрашиваешь как? — удивился Фрэт. — Будто сама не знаешь: за деньги большие, конечно, которые в Москве называют бабками… Молчишь?
— Как быстро ты успел стать сукиным сыном, — горестно сказала Лопухина.
— Не кричи, Хеленочка, а то сейчас народ сюда повалит… Я, ведь, и есть сукин сын по жизни, потому как не совсем из пробирки…, хоть генетики из лаборатории в Питсбурге, штат Пенсильвания, сильно постарались… Однако мои нравственные устои также высоки, как и до погрузки в Боинг, что доставил нас сюда…, и твой полукриминальный менеджмент в Отделении, и такие же эксперименты надо мной и Марком Рывкиным не считаю… праведными или крестным ходом, даже если сильно зажмурюсь…
— Гугенот! — обиделась Лопухина. — Нас в институте заставляли учить наизусть пошлое, как мне тогда казалось, высказывание приписываемое Маркса про, что «в науке нет широкой столбовой дороги и только тот может достигнуть ее сияющих верших, — мы предпочитали говорить „зияющих“, — кто не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам…».
— Не думаю, что Маркс имел в виду полубандитскую научную деятельность…, как, между прочим, и Микельанджело — почечную трансплантологию, когда говорил о добре и зле. Одно точно знаю: более всего был прав Пушкин, написав: «Наука сокращает нам опыт быстротекущей жизни…». Будто тебя имел в виду… — Фрэт гнул свое без перерыва: — У него, если внимательно читать, так же гениально написано почти про все в нас сегодняшних… А у слова «полукриминальный» или «полубандитский» такой же смысл, как у «немножко беременный», — Но осуждать тебя не берусь, и не из-за Маркса, и не из-за того, что люблю, как никого и никогда…, надеюсь, чувствуешь это… Но потому еще, что получила результат фантастический:.., ту самую индульгенцию, про которую вспоминала недавно…, и нет лучшего подтверждения этому, чем пьяный в стельку Марк Борисович Рывкин, розовый, совсем здоровый, переполненный театральным юмором… Я прагматик… Делай, что делала, если считаешь это правильным…, а полицию следователь Волошин и так приведет, когда поймет, что пришло время… Тогда и станешь горевать, и отвечать перед собой и законом, а травить душу раньше времени нечего, хоть это у нас русских в крови… Вспомни, как говорила, что любовь заставляет человека совершать такое…, такой крестный ход в оба конца…
— Человека, Фрэт! Не собаку… Даже если она гугенот…
— Посмотри на меня внимательно! — сказал вдруг Фрэт, будто сидел, уложив зад на задние лапы, в кухне перед Лопухиной.
Елена у окна не шевельнулась, но напряглась вся, глядя сквозь стекло на знакомый двор, автоматически отыскивая глазами машину свою, и увидала подле нее мужчину в длинном пальто без шапки, что стоял неподвижно и смотрел на нее, и уже почти узнавая его, и собираясь замахать сверху руками или открыть окно и закричать, почувствовала, как крепкие пальцы докторы Спиркина сжали плечо и потянули к себе…
Она высвободила руку и не глядя на Спиркина вернулась в гостинную, мгновение помешкала, присела к обеденному столу, отодвинув стул с гнутыми ножками, и, откинувшись на удобную спинку, впервые за вечер внимательно посмотрела на бывшего коллегу, и хотела улыбнуться, но не смогла…
А он, стоя посреди комнаты, почти забыв о миссии своей убийственной и машине с помошниками-молодцами внизу, любовался молодой женщиной, что удивительно прямо сидела перед ним в мокром купальном халате, под которым не было ничего, только прекрасное тело, с которым мог сейчас делать все, что угодно, потому как заполучил безграничную власть над ней и безнаказанность в придачу. Однако не спешил, не понимая странной своей нерешительности, даже смятения, будто успел поменяться с ней местами и теперь последняя представительница старинного дворянского рода российского, станет говорить про то, что его собственный язык не поворачивается пока сказать…
Он не был близко знаком с людьми, подобными Лопухиной… Однажды, давным-давно шлепнул по заду ее мать, Анну, как почти автоматически шлепал тогда всех молодых сестер клиники. Она даже не дернулась, а повернулась медленно и посмотрела, и в тот же миг такой леденящий холод и выжигающий душу стыд охватили его, что уже никогда не пытался повторить это… Он и в младшей Лопухиной, которую вдвоем с Ковбоем втянул в бандитский хирургический бизнес, чувствовал неимоверную силу духа, достоинство и благородство, которых не сломить угрозами, как ни старайся, потому что не испугается и станет делать только то, что считает нужным, и значит, и в правду, остается одно: либо в воду, либо в землю, и сказал, будто мимоходом:
— Не скажешь, что имплантировала Рывкину, мои люди его просто умыкнут из Отделения.
Она не сразу поняла, про что он, а когда дошел смысл сказанного, окаменела, запамятовав, что Рывкин пьет водку с Митей в Виварии, и забывая дышать уже почти видела, как в каком-то грязном подвале они вскрывают Рывкину живот, чтоб найти, вернувшую молодость матку беременной женщины, которую всего месяц назад поздней ночью доставили в Виварий в контейнере-холодильнике Спиркинские молодцы…, и не смогли найти, потому что имплантирован был лишь маленький кусочек эндометрия с крошечным человеческим зародышем, не успевшим сильно подрасти в животе мужчины… А потом они убьют Рывкина, не забыв, наверное, взять почки для гистологического исследования…
— А если бы нашли… или я рассказала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70