Из-за дождя он не слышал стука стоявших возле камина часов, но видел качание маятника. Если бы у него была возможность вернуть время хотя бы на минуту назад и разжать объятия, он, несомненно, так бы и сделал. Но такой возможности у него не было. А кроме того, в момент, когда от Розы можно было ожидать проявления ее обычного кокетства, которое развязало бы Блэару руки, она вдруг показалась ему не менее пораженной случившимся, чем и он сам. Или же оказалась лучшей артисткой.
Наверху, в ее комнате стояла незажженная лампа, в темной тени угадывался комод, а постель была застелена хлопчатобумажными простынями, изношенными до такой степени, что по толщине они уже напоминали батист. Там, в его объятиях, она оказалась стройнее и бледнее, чем он ожидал. В длинном зеркале Блэару видно было едва прорисовывавшееся в темноте отражение ее спины.
После года вынужденного воздержания малейшее прикосновение отзывалось резким, сказочным возбуждением. «Все-таки потребность — форма безумия», — подумал Блэар. Он вошел в Розу с тем отчаянием, с каким утопающий пытается вынырнуть на поверхность. Ей было не больше девятнадцати или двадцати лет, однако она терпеливо ждала его. На ее молодом теле он чувствовал себя настоящим сатиром, пока, наконец, не утвердился как следует, и тогда лицо ее раскраснелось и он почувствовал, как ее ноги обхватывают его.
Как можно описать ощущение, возникающее от первого глотка после целого года жажды? Какая вообще связь между водой и состоянием души человека? В этом первобытном, главнейшем в жизни акте всегда поражает то, как два тела сливаются в единое целое; но Блэар был не меньше поражен и тем, с какой легкостью он полностью подчинился влиянию простой шахтерки и оказался в ее постели. Он видел ее почерневшее от угля лицо и руки, понимал, что и его кожа тоже постепенно становится в Уигане темнее; но все подавляли ее глаза, устремленные на него и торжествующе сияющие.
Над бровью у нее выступили капельки пота, они покатились вокруг глаз вниз, отчего белки стали казаться ярче, а зрачки темнее, взгляд ее притягивал и тянул куда-то вглубь. Разве должна необразованная девушка быть непременно пустой и поверхностной? В Розе обнаружилась глубина, к которой Блэар был совершенно не готов; и он рухнул в эту глубину. Даже не рухнул: нырнул с головой.
Боль куда-то ушла. Или же Блэар поднялся до таких высот, на которые боль просто не могла вслед за ним забраться. Там, на этих высотах, была только Роза, а сам он, как ему казалось, то с удовольствием исчезал куда-то, то появлялся снова, тело его напрягалось, становилось все тверже, как камень, и она льнула к этому камню, пока их обоих не пронзила дрожь и тела из камня не стали плотью.
— Сколько тебе лет? — спросила Роза.
— Тридцать или тридцать два, что-то около этого.
— Что-то?! Как это можно не знать?
Блэар пожал плечами.
— Я знала, что люди уезжают в Америку, чтобы начать там жизнь заново, — сказала она. — Но не думала, что они настолько забывают все прежнее.
— Я начал очень рано и много чего забыл.
— А где ты сейчас, ты знаешь?
— Да.
Роза зажгла лампу, сделав малюсенькое голубое пламя, и уселась, опершись спиной на горку наваленных в изголовье кровати подушек. Обнаженная, она демонстрировала — если это слово здесь подходит — полное отсутствие стыдливости. Если отвлечься от эмоций — в конце концов, Блэар все же инженер, — у нее было стройное, почти жилистое тело с остроконечными грудями и кустиком каштановых, не медно-рыжих, волос у основания живота. Глаза ее скользнули по собственному телу и встретились со взглядом Блэара, она смотрела не мигая и явно давая понять, что ему еще много с чем придется столкнуться и побороться.
— Я не Уиган имела в виду, — сказала она.
— Я понимаю.
Он сел в ногах кровати, опустив больную ногу на дощатый пол.
— Фло не будет еще час, а возможно, и всю ночь, — сказала Роза.
— И весь дом в твоем распоряжении? Как тебе это удается?
— Это мое дело.
— А ты девушка непростая.
— Тебе нужна была простушка?
— Мне вообще никто был не нужен. Я не за этим сюда пришел. Или, во всяком случае, думал, что иду не за этим.
— Тогда в чем же дело?
— Не знаю. — Он и сам не мог объяснить себе, почему протянул к ней руки. — Единственное, что я знаю, так это то, что твой ненормальный Билл носится где-то по дождю и ищет меня.
— Здесь ты в безопасности.
— Что-то я в этом не уверен.
— Хочешь уйти?
— Нет.
— Вот и хорошо.
В голосах их звучало то возбуждение, какое объединяет двоих, отплывших на маленьком плоту от твердого берега в темноту, в бурное море и не имеющих при этом никакого плана действий. Она ведь ему не ровня, напомнил себе Блэар. Он побывал уже на четырех континентах, она всю свою жизнь провела возле шахты. Однако здесь, в постели, они казались ровней друг другу. И теперь ее претензии на отличие, индивидуальность — вроде бархатной ленты, которую она носила на голове, или даже брюк — уже не выглядели чем-то странным. Взгляд ее свидетельствовал об уме, интеллекте; впрочем, возможно, Блэару просто очень хотелось их обнаружить?
— Ты, наверное, привык жить как важная персона. Сможешь выдержать здесь всю ночь?
— Я привык жить как мертвец. Так что смогу, мне здесь даже очень нравится.
— «Жить как мертвец»? Отличное выражение, я понимаю, что ты хотел сказать. Иногда, когда я на шахте сортирую уголь, у меня возникает такое ощущение, будто я работаю прислугой в аду.
— Не любишь эту работу.
— Нет, почему? Вот работу на фабрике я бы не вынесла. Какой там шум! У меня есть подруги, которые уже почти оглохли. И в воздухе столько хлопковой пыли, что дышать невозможно! А ходить в юбке, когда вокруг все вертится и крутится? Или без ноги останешься, или задохнешься, или помрешь от чахотки. И платят меньше. Нет, мне еще повезло.
— Могла бы работать у кого-нибудь в доме.
— Служанкой! Это, конечно, престижней, но лучше уж я сохраню уважение к себе.
Разговор на время прервался — наверное, потому, подумал Блэар, что они совершенно не знали друг друга. «У нас нет ничего общего, мы не прошли через период взаимного обхаживания, нас просто внезапно потянуло друг к другу, как две планеты, оказавшиеся в пределах взаимного притяжения».
— И сколько служанок ты совратил?
— А скольких мужчин ты соблазнила?
Вместо ответа она только улыбнулась, как будто ее улыбка снимала все вопросы.
— А что, белые девушки действительно чем-то отличаются от черных? Или верно говорят, что в темноте все кошки серы?
— У меня было не так уж много женщин; но все они отличались друг от друга.
— Чем?
— Запахом, вкусом, ощущениями при прикосновении, жестами, походкой, телодвижениями, теплом.
— О Господи, да ты прямо ученый! А у меня какой вкус?
Он погладил рукой ее по боку, провел по животу, потом облизал ладонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Наверху, в ее комнате стояла незажженная лампа, в темной тени угадывался комод, а постель была застелена хлопчатобумажными простынями, изношенными до такой степени, что по толщине они уже напоминали батист. Там, в его объятиях, она оказалась стройнее и бледнее, чем он ожидал. В длинном зеркале Блэару видно было едва прорисовывавшееся в темноте отражение ее спины.
После года вынужденного воздержания малейшее прикосновение отзывалось резким, сказочным возбуждением. «Все-таки потребность — форма безумия», — подумал Блэар. Он вошел в Розу с тем отчаянием, с каким утопающий пытается вынырнуть на поверхность. Ей было не больше девятнадцати или двадцати лет, однако она терпеливо ждала его. На ее молодом теле он чувствовал себя настоящим сатиром, пока, наконец, не утвердился как следует, и тогда лицо ее раскраснелось и он почувствовал, как ее ноги обхватывают его.
Как можно описать ощущение, возникающее от первого глотка после целого года жажды? Какая вообще связь между водой и состоянием души человека? В этом первобытном, главнейшем в жизни акте всегда поражает то, как два тела сливаются в единое целое; но Блэар был не меньше поражен и тем, с какой легкостью он полностью подчинился влиянию простой шахтерки и оказался в ее постели. Он видел ее почерневшее от угля лицо и руки, понимал, что и его кожа тоже постепенно становится в Уигане темнее; но все подавляли ее глаза, устремленные на него и торжествующе сияющие.
Над бровью у нее выступили капельки пота, они покатились вокруг глаз вниз, отчего белки стали казаться ярче, а зрачки темнее, взгляд ее притягивал и тянул куда-то вглубь. Разве должна необразованная девушка быть непременно пустой и поверхностной? В Розе обнаружилась глубина, к которой Блэар был совершенно не готов; и он рухнул в эту глубину. Даже не рухнул: нырнул с головой.
Боль куда-то ушла. Или же Блэар поднялся до таких высот, на которые боль просто не могла вслед за ним забраться. Там, на этих высотах, была только Роза, а сам он, как ему казалось, то с удовольствием исчезал куда-то, то появлялся снова, тело его напрягалось, становилось все тверже, как камень, и она льнула к этому камню, пока их обоих не пронзила дрожь и тела из камня не стали плотью.
— Сколько тебе лет? — спросила Роза.
— Тридцать или тридцать два, что-то около этого.
— Что-то?! Как это можно не знать?
Блэар пожал плечами.
— Я знала, что люди уезжают в Америку, чтобы начать там жизнь заново, — сказала она. — Но не думала, что они настолько забывают все прежнее.
— Я начал очень рано и много чего забыл.
— А где ты сейчас, ты знаешь?
— Да.
Роза зажгла лампу, сделав малюсенькое голубое пламя, и уселась, опершись спиной на горку наваленных в изголовье кровати подушек. Обнаженная, она демонстрировала — если это слово здесь подходит — полное отсутствие стыдливости. Если отвлечься от эмоций — в конце концов, Блэар все же инженер, — у нее было стройное, почти жилистое тело с остроконечными грудями и кустиком каштановых, не медно-рыжих, волос у основания живота. Глаза ее скользнули по собственному телу и встретились со взглядом Блэара, она смотрела не мигая и явно давая понять, что ему еще много с чем придется столкнуться и побороться.
— Я не Уиган имела в виду, — сказала она.
— Я понимаю.
Он сел в ногах кровати, опустив больную ногу на дощатый пол.
— Фло не будет еще час, а возможно, и всю ночь, — сказала Роза.
— И весь дом в твоем распоряжении? Как тебе это удается?
— Это мое дело.
— А ты девушка непростая.
— Тебе нужна была простушка?
— Мне вообще никто был не нужен. Я не за этим сюда пришел. Или, во всяком случае, думал, что иду не за этим.
— Тогда в чем же дело?
— Не знаю. — Он и сам не мог объяснить себе, почему протянул к ней руки. — Единственное, что я знаю, так это то, что твой ненормальный Билл носится где-то по дождю и ищет меня.
— Здесь ты в безопасности.
— Что-то я в этом не уверен.
— Хочешь уйти?
— Нет.
— Вот и хорошо.
В голосах их звучало то возбуждение, какое объединяет двоих, отплывших на маленьком плоту от твердого берега в темноту, в бурное море и не имеющих при этом никакого плана действий. Она ведь ему не ровня, напомнил себе Блэар. Он побывал уже на четырех континентах, она всю свою жизнь провела возле шахты. Однако здесь, в постели, они казались ровней друг другу. И теперь ее претензии на отличие, индивидуальность — вроде бархатной ленты, которую она носила на голове, или даже брюк — уже не выглядели чем-то странным. Взгляд ее свидетельствовал об уме, интеллекте; впрочем, возможно, Блэару просто очень хотелось их обнаружить?
— Ты, наверное, привык жить как важная персона. Сможешь выдержать здесь всю ночь?
— Я привык жить как мертвец. Так что смогу, мне здесь даже очень нравится.
— «Жить как мертвец»? Отличное выражение, я понимаю, что ты хотел сказать. Иногда, когда я на шахте сортирую уголь, у меня возникает такое ощущение, будто я работаю прислугой в аду.
— Не любишь эту работу.
— Нет, почему? Вот работу на фабрике я бы не вынесла. Какой там шум! У меня есть подруги, которые уже почти оглохли. И в воздухе столько хлопковой пыли, что дышать невозможно! А ходить в юбке, когда вокруг все вертится и крутится? Или без ноги останешься, или задохнешься, или помрешь от чахотки. И платят меньше. Нет, мне еще повезло.
— Могла бы работать у кого-нибудь в доме.
— Служанкой! Это, конечно, престижней, но лучше уж я сохраню уважение к себе.
Разговор на время прервался — наверное, потому, подумал Блэар, что они совершенно не знали друг друга. «У нас нет ничего общего, мы не прошли через период взаимного обхаживания, нас просто внезапно потянуло друг к другу, как две планеты, оказавшиеся в пределах взаимного притяжения».
— И сколько служанок ты совратил?
— А скольких мужчин ты соблазнила?
Вместо ответа она только улыбнулась, как будто ее улыбка снимала все вопросы.
— А что, белые девушки действительно чем-то отличаются от черных? Или верно говорят, что в темноте все кошки серы?
— У меня было не так уж много женщин; но все они отличались друг от друга.
— Чем?
— Запахом, вкусом, ощущениями при прикосновении, жестами, походкой, телодвижениями, теплом.
— О Господи, да ты прямо ученый! А у меня какой вкус?
Он погладил рукой ее по боку, провел по животу, потом облизал ладонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123