Но это был мужчина с простым лицом и в простой одежде, с охапкой хвороста на плечах, и он приветственно помахал нам рукой, проходя мимо. Я оглянулся на Элен.
— Вот видишь, — сказала она.
Выше по склону мы наткнулись на скальный уступ.
— Смотри, — сказала Элен, — давай посидим здесь минутку.
Прямо под нами круто уходила вниз лесистая долина, почти заполненная стенами и красными крышами монастырских зданий. Теперь мне было видно, как огромно монастырское подворье. Оно угловатой скорлупой окружало церковь, купола которой светились на ярком солнце. Посредине поднималась башня Хрелио.
— Отсюда видно, как неприступна эта обитель. Представь себе, как часто враги рассматривали ее отсюда.
— А иногда и пилигримы, — напомнила мне Элен. — Для них это была твердыня духа, а не военное укрепление.
Она откинулась назад, на упавший ствол, разгладила юбку. Сумочка валялась рядом с ней. Она сняла шляпку, закатала рукава блузки, чтобы было прохладнее. Легкая испарина выступила у нее на лбу и на щеках. Сейчас ее лицо было таким, какое я больше всего любил: задумчивое выражение, взгляд, обращенный одновременно в себя и вовне. Глаза широко распахнуты, губы крепко сжаты: почему-то этот рассеянный взгляд был мне дороже, чем обращенный прямо на меня. Она по-прежнему носила на шее шарфик, хотя отметина, оставленная библиотекарем, превратилась уже в простой синяк. Под шарфиком поблескивал крестик. От ее резкой красоты я ощутил боль — не просто физического желания, но чего-то подобного трепету перед ее завершенностью. К ней нельзя было прикоснуться: моя, она была потеряна для меня.
— Элен, — заговорил я, не касаясь ее руки. Я не собирался говорить, но это было сильнее меня. — Я хочу тебя о чем-то попросить.
Она кивнула, не отрывая взгляда от священной обители внизу.
— Элен, ты выйдешь за меня замуж?
Она медленно обернулась ко мне, и я не мог понять, что выражает ее лицо: изумление, насмешку, удовольствие?
— Пол, — строго спросила она, — сколько времени мы знаем друг друга?
— Двадцать три дня, — вздохнул я, понимая, что представления не имею, как быть, если она откажется.
Но было уже поздно брать назад свои слова, откладывать разговор на потом. И даже если она ответит «нет», я не брошусь головой вниз с обрыва, не доведя до конца своих поисков, хотя искушение и велико.
— И ты думаешь, что знаешь меня?
— Вовсе нет, — упрямо буркнул я.
— И ты думаешь, я знаю тебя?
— Не уверен.
— Мы так мало времени провели вместе. Мы принадлежим совершенно разным мирам. — Теперь она улыбалась, словно желая смягчить жестокость своих слов.
— Кроме того, я всегда считала, что ни за что не выйду замуж. Я не создана для семьи. И что делать с этим? — Она коснулась своего горла. — Ты готов взять в жены женщину, помеченную адом?
— Я защитил бы тебя от любого дьявола, который посмел бы к тебе приблизиться.
— Тяжелая обуза… И как нам иметь детей, — теперь она смотрела на меня прямо и твердо, — зная, что им может передаться эта зараза?
Мне трудно было говорить сквозь подкативший к горлу комок.
— Так твой ответ — «нет» или мне можно будет попробовать еще раз?
Ее рука — я уже не мог представить себе жизни без этой руки с прямыми длинными пальцами, с нежной кожей на жестких костях — сомкнулась на моей, и я подумал мельком, что у меня нет кольца, чтобы надеть ей на палец.
Элен серьезно глядела на меня.
— Мой ответ: конечно, я выйду за тебя замуж.
После недель тщетных поисков другого любимого мной человека я был так поражен простотой этой победы, что не сумел ни заговорить, ни даже поцеловать ее. Мы молча сидели рядом, глядя вниз, на красный, золотой, серый огромный монастырь».
ГЛАВА 63
Барли вместе со мной разглядывал бедлам, оставленный отцом в номере, но он раньше меня приметил то, что я упустила из виду, — разбросанные по кровати бумаги и книги. Среди них мы нашли рассыпающийся на листочки экземпляр стокеровского «Дракулы», новенькую историю средневековых ересей во Франции и очень старый на вид том европейских преданий о вампирах.
Рядом с книгами лежали бумаги: заметки, сделанные рукой отца, и россыпь почтовых открыток, исписанных совершенно незнакомым почерком, красивыми темными чернилами, мелко и ровно. Мы с Барли в едином порыве — и опять как радовалась я, что не одна! — бросились рыться в бумагах, и в первую очередь меня потянуло собрать открытки. Их украшали марки радужного многоцветья стран: Португалия, Франция, Италия, Монако, Финляндия, Австрия. Марки были не погашены, без почтовых штемпелей. Порой письмо, начатое на одной открытке, переходило на следующую, на четыре-пять подряд, и на каждой был аккуратно проставлен номер. Больше всего поразила меня подпись: Элен Росси. И все были адресованы мне.
Барли, заглядывавший мне через плечо, заразился моим изумлением, и мы рядышком присели на край кровати. Первая карточка была из Рима: с черно-белой фотографией останков Форума.
«Май 1962 г. Доченька моя любимая!
На каком языке писать тебе, дитя моего сердца и тела, не виденное пять лет? Все эти годы мы могли бы говорить с тобой на особом языке взглядов и поцелуев, лепета и улыбок. Мне так тяжело думать о том, что я потеряла, что сегодня я не могу больше писать, хотя только начала.
Твоя любящая мама Элен Росси».
На второй, цветной, хотя уже выгоревшей открытке были цветы в вазах: «Jardins de Boboli» — Сады Боболи… Боболи.
«Май 1962 г. Доченька моя любимая!
Скажу тебе по секрету: я ненавижу английский. Английский — это грамматические упражнения или хрестоматия по литературе.
В душе я чувствую, что мне было бы легче говорить с тобой на своем языке — на венгерском, или даже на языке, который цветет в глубине моего венгерского, — на румынском. Румынский — язык врага, которого я преследую, но даже он не осквернил для меня этого языка. Если бы ты сейчас сидела у меня на коленях, глядя на утренний сад, я могла бы дать тебе первый урок: "Ма numesc… " — и потом мы бы снова и снова шепотом повторяли твое имя на нежном, мягком языке, языке твоей мамы. Я рассказала бы тебе, что румынский — язык отважных, добрых и печальных людей: пастухов и крестьян, язык твоей бабушки, чью жизнь он погубил издалека. Я бы называла тебе имена красивых вещей, которые узнала от нее: звезд над ее ночной деревней, огоньков на реке. " Ma numesc… " Я сказала тебе это, и счастье слишком велико для одного дня.
Твоя любящая мама Элен Росси».
Мы с Барли посмотрели друг на друга, и он нежно обнял меня рукой за плечо.
ГЛАВА 64
«Стойчева мы застали за тем же столом.
Он был очень взволнован. Ранов сидел напротив него, стуча пальцами по столу и поглядывая на документы, которые откладывал в сторону профессор. Вид у него был необычайно раздраженный: по-видимому, Стойчев не удовлетворил его любопытства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
— Вот видишь, — сказала она.
Выше по склону мы наткнулись на скальный уступ.
— Смотри, — сказала Элен, — давай посидим здесь минутку.
Прямо под нами круто уходила вниз лесистая долина, почти заполненная стенами и красными крышами монастырских зданий. Теперь мне было видно, как огромно монастырское подворье. Оно угловатой скорлупой окружало церковь, купола которой светились на ярком солнце. Посредине поднималась башня Хрелио.
— Отсюда видно, как неприступна эта обитель. Представь себе, как часто враги рассматривали ее отсюда.
— А иногда и пилигримы, — напомнила мне Элен. — Для них это была твердыня духа, а не военное укрепление.
Она откинулась назад, на упавший ствол, разгладила юбку. Сумочка валялась рядом с ней. Она сняла шляпку, закатала рукава блузки, чтобы было прохладнее. Легкая испарина выступила у нее на лбу и на щеках. Сейчас ее лицо было таким, какое я больше всего любил: задумчивое выражение, взгляд, обращенный одновременно в себя и вовне. Глаза широко распахнуты, губы крепко сжаты: почему-то этот рассеянный взгляд был мне дороже, чем обращенный прямо на меня. Она по-прежнему носила на шее шарфик, хотя отметина, оставленная библиотекарем, превратилась уже в простой синяк. Под шарфиком поблескивал крестик. От ее резкой красоты я ощутил боль — не просто физического желания, но чего-то подобного трепету перед ее завершенностью. К ней нельзя было прикоснуться: моя, она была потеряна для меня.
— Элен, — заговорил я, не касаясь ее руки. Я не собирался говорить, но это было сильнее меня. — Я хочу тебя о чем-то попросить.
Она кивнула, не отрывая взгляда от священной обители внизу.
— Элен, ты выйдешь за меня замуж?
Она медленно обернулась ко мне, и я не мог понять, что выражает ее лицо: изумление, насмешку, удовольствие?
— Пол, — строго спросила она, — сколько времени мы знаем друг друга?
— Двадцать три дня, — вздохнул я, понимая, что представления не имею, как быть, если она откажется.
Но было уже поздно брать назад свои слова, откладывать разговор на потом. И даже если она ответит «нет», я не брошусь головой вниз с обрыва, не доведя до конца своих поисков, хотя искушение и велико.
— И ты думаешь, что знаешь меня?
— Вовсе нет, — упрямо буркнул я.
— И ты думаешь, я знаю тебя?
— Не уверен.
— Мы так мало времени провели вместе. Мы принадлежим совершенно разным мирам. — Теперь она улыбалась, словно желая смягчить жестокость своих слов.
— Кроме того, я всегда считала, что ни за что не выйду замуж. Я не создана для семьи. И что делать с этим? — Она коснулась своего горла. — Ты готов взять в жены женщину, помеченную адом?
— Я защитил бы тебя от любого дьявола, который посмел бы к тебе приблизиться.
— Тяжелая обуза… И как нам иметь детей, — теперь она смотрела на меня прямо и твердо, — зная, что им может передаться эта зараза?
Мне трудно было говорить сквозь подкативший к горлу комок.
— Так твой ответ — «нет» или мне можно будет попробовать еще раз?
Ее рука — я уже не мог представить себе жизни без этой руки с прямыми длинными пальцами, с нежной кожей на жестких костях — сомкнулась на моей, и я подумал мельком, что у меня нет кольца, чтобы надеть ей на палец.
Элен серьезно глядела на меня.
— Мой ответ: конечно, я выйду за тебя замуж.
После недель тщетных поисков другого любимого мной человека я был так поражен простотой этой победы, что не сумел ни заговорить, ни даже поцеловать ее. Мы молча сидели рядом, глядя вниз, на красный, золотой, серый огромный монастырь».
ГЛАВА 63
Барли вместе со мной разглядывал бедлам, оставленный отцом в номере, но он раньше меня приметил то, что я упустила из виду, — разбросанные по кровати бумаги и книги. Среди них мы нашли рассыпающийся на листочки экземпляр стокеровского «Дракулы», новенькую историю средневековых ересей во Франции и очень старый на вид том европейских преданий о вампирах.
Рядом с книгами лежали бумаги: заметки, сделанные рукой отца, и россыпь почтовых открыток, исписанных совершенно незнакомым почерком, красивыми темными чернилами, мелко и ровно. Мы с Барли в едином порыве — и опять как радовалась я, что не одна! — бросились рыться в бумагах, и в первую очередь меня потянуло собрать открытки. Их украшали марки радужного многоцветья стран: Португалия, Франция, Италия, Монако, Финляндия, Австрия. Марки были не погашены, без почтовых штемпелей. Порой письмо, начатое на одной открытке, переходило на следующую, на четыре-пять подряд, и на каждой был аккуратно проставлен номер. Больше всего поразила меня подпись: Элен Росси. И все были адресованы мне.
Барли, заглядывавший мне через плечо, заразился моим изумлением, и мы рядышком присели на край кровати. Первая карточка была из Рима: с черно-белой фотографией останков Форума.
«Май 1962 г. Доченька моя любимая!
На каком языке писать тебе, дитя моего сердца и тела, не виденное пять лет? Все эти годы мы могли бы говорить с тобой на особом языке взглядов и поцелуев, лепета и улыбок. Мне так тяжело думать о том, что я потеряла, что сегодня я не могу больше писать, хотя только начала.
Твоя любящая мама Элен Росси».
На второй, цветной, хотя уже выгоревшей открытке были цветы в вазах: «Jardins de Boboli» — Сады Боболи… Боболи.
«Май 1962 г. Доченька моя любимая!
Скажу тебе по секрету: я ненавижу английский. Английский — это грамматические упражнения или хрестоматия по литературе.
В душе я чувствую, что мне было бы легче говорить с тобой на своем языке — на венгерском, или даже на языке, который цветет в глубине моего венгерского, — на румынском. Румынский — язык врага, которого я преследую, но даже он не осквернил для меня этого языка. Если бы ты сейчас сидела у меня на коленях, глядя на утренний сад, я могла бы дать тебе первый урок: "Ма numesc… " — и потом мы бы снова и снова шепотом повторяли твое имя на нежном, мягком языке, языке твоей мамы. Я рассказала бы тебе, что румынский — язык отважных, добрых и печальных людей: пастухов и крестьян, язык твоей бабушки, чью жизнь он погубил издалека. Я бы называла тебе имена красивых вещей, которые узнала от нее: звезд над ее ночной деревней, огоньков на реке. " Ma numesc… " Я сказала тебе это, и счастье слишком велико для одного дня.
Твоя любящая мама Элен Росси».
Мы с Барли посмотрели друг на друга, и он нежно обнял меня рукой за плечо.
ГЛАВА 64
«Стойчева мы застали за тем же столом.
Он был очень взволнован. Ранов сидел напротив него, стуча пальцами по столу и поглядывая на документы, которые откладывал в сторону профессор. Вид у него был необычайно раздраженный: по-видимому, Стойчев не удовлетворил его любопытства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188