От ста пятидесяти до ста семидесяти – скоростная выносливость, а если от ста семидесяти до двухсот – работаем над скоростью. Соответственно режимы: А, Б, В. Работа над скоростью – это периодические рывки, а скоростная выносливость – поддержание высокого темпа в течение всего матча. Отсюда и методика пауз для восстановления организма. Когда работаем над скоростью, должны обязательно опустить пульс до ста двадцати, дать полное восстановление, а не стартовать со ста пятьюдесятью. Когда работаем над скоростной выносливостью, то даем небольшую паузу – полторы-две минуты – и на уставший организм заставляем работать дальше. Тренер называет, например, режим Б – ребята бегут. Остановились – он сразу: возьмите пульс. Взяли. Ему говорят: пульс сто тридцать. Он: мы ничего не вырабатываем. Прибавить. Пробежали. Пульс сто сорок. Еще. Сто пятьдесят – вот в таком темпе и бегите. В таком темпе бегут и знают, что идет работа над выносливостью. Прибавить на двести метров. Пульс сто восемьдесят. Пауза спуск до ста пятидесяти. Опять…
Мы выпиваем, закусываем, балагурим, а Лобановский с Зеленцовым все по поводу режима Б – скоростной выносливости. Спорят, что эффективнее: гладкий бег с пульсом сто пятьдесят или упомянутый уже несколько раз квадрат шесть на шесть. Я не выдержал и говорю Зеленцову:
– Валер, вот ты работаешь над скоростной выносливостью. Например, квадрат шесть на шесть: пять попыток по пять минут с двухминутной паузой. А если сделаешь это упражнение, а после паузы другое с тем же пульсом, а потом третье. Мы вот сидим за столом, тебе необходимо определенное количество калорий. И представь, тебе дают на первое – щи, на второе щи, и на третье щи. Калории набрал, но ведь невкусно!
Все засмеялись, а у Лобановского сразу глаза загорелись: Зеленцов запиши! Чего ты так сидишь!…
Если вернуться к вышесказанному, то я тоже сторонник больших нагрузок, но с оговоркой, что эти нагрузки должны быть разнообразны и интересны. И по возможности – больше работы с мячом. Иначе футболист не поймет их необходимость, будет проклинать и тренера, и себя заодно. Поэтому, когда ребята поняли мои и свои задачи, им стало интересно, и у нас установились очень хорошие отношения.
В конце сезона 1973 года даже вышел такой случай. Киев боролся с Ереваном за золото. Вызывает меня Падолко и говорит:
– Мы должны проиграть «Динамо». Нам звонили из ЦК. Я отвечаю:
– Знаете что, я буду давать установку на победу. Я не могу так. Я их заставляю биться, наказываю – и вдруг сам начну. Могу сказать им: с вами хотел поговорить второй секретарь обкома. И уйти. А вы тогда им говорите, что хотите.
Не знаю, что там было, наверное, предупредил их, что надо сделать так, чтобы и народ ничего не понял. Потом подошли ко мне мужики: Гена Лихачев, Броварский, Поточняк и сказали:
– Валентин Борисыч, не переживайте, они нам в том сезоне обещали по тысяче рублей, а дали по семьсот, обманули. Мы им сказали, ну смотрите, настанет время, як мы будем играть.
Это было еще в первом круге, когда с Полосиным играли, киевляне не хотели рисковать и попросили два очка. Наши ответили: а вдруг выиграем, тогда нам по тысяче официально заплатят. Они им: мы сами вам дадим по тысяче. А потом решили, что слишком жирно, и дали по семьсот.
И вот играем мы с «Динамо» ничью. Хорошо, что еще в серии пенальти проиграли 4:5, но это же лотерея. Падолко был шокирован – звонили оттуда – и до самой серии пенальти хватался за сердце. Тогда-то надо мной и стали сгущаться тучи.
Большую моральную поддержку мне оказывал генеральный директор завода телевизоров «Электрон» Степан Остапович Петровский. Материальную он оказывал по долгу службы, поскольку завод непосредственно шефствовал над нами, там мы получали доплаты. Несмотря на такое отчество, он был русским. Строил этот завод и там остался. Говорил:
– Валентин, знаешь, когда я строил, сколько было мне предупреждений и угроз. Однако я же выжил и живу здесь. И теперь уже никаких проблем нет, я являюсь своим человеком.
Обставил Петровский мне квартиру мебелью, сделал пропуск на завод, там давали хорошие продукты. Помню, шинка такое копченое мясо было. Все, что получше, подешевле. Завод имел дом отдыха, и Степан Остапович мне разрешил, когда его самого не было, пользоваться своим домиком. Это в горах, на берегу озера, место – потрясающее.
Но тут в сезоне семьдесят четвертого года команда, «к несчастью», заиграла, пошла в десятку. И мне стали приходить записки другого рода, причем в директивной форме. В перерыве: «Снимите этого, поставьте того, плохо у вас играет центральный. Поставьте Жирова». Жиров очень нравился секретарю. А ведь до этого мне не мешали.
И тогда я сказал:
– Степан Остапович, надо мне заканчивать.
Словом, пришлось расстаться. Хотя с ребятами, повторяю, отношения были прекрасные. На следующий год я приезжал во Львов с ЦСКА, с Тарасовым. Встречался, обнимался с соперниками у всех на глазах. Анатолий Владимирович поглядывал на это с неодобрением. Но сыграли мы очень хорошо, хоть и ничья была. Тарасов успокоился:
– Валентин, ты заслужил рюмку коньяка, заходи.
Мы выпили по рюмке коньяка, он говорит: «Ложимся спать».
А наутро улетать, я в аэропорту к Капличному подхожу и говорю: «Володь, дай семечек». Ждали посадку на самолет. Он мне дал, я хожу, грызу. Тарасов отзывает и начинает отчитывать:
– Валентин, я так сожалею, что выпил с вами вчера рюмку коньяку. Вы дали игрокам повод подумать, что вы сегодня закусываете.
12. Молодой лейтенант
Так уж получилось, что в 1975 году в мою жизнь буквально ворвался Анатолий Владимирович Тарасов. На двадцать лет он стал моим отцом, наставником и просто близким другом.
Мы с ним жили в соседних подъездах, до моего отъезда встречались на уровне: «Здравствуй, как дела, до свидания». А после возвращения из Львова он меня первым успокоил:
– Чего ты переживаешь? И меня снимали, всех снимали. Снимают только хороших тренеров, плохие обычно остаются. Спорная фраза, но приятно услышать ее из уст великого тренера. Месяца три я привыкал к дому после четырехлетнего отсутствия, а где-то перед Новым годом, мы встретились с Тарасовым во дворе, возле его «Волги». Он признавал только «Волгу», даже позже никаких иномарок. Говорил, если что-нибудь в ней сломается, сунешь туда любую железяку, и машина поехала. Тарасов меня и спрашивает:
– Как дела, Валентин? По работе не скучаешь?
– Да нет, Анатолий Владимирович. Все нормально. В семью приехал, хоть немного отдохну.
– А я хочу с тобой поговорить. Зайди ко мне завтра часов в семь.
Я вслух прикидываю:
– Хорошо, в семь часов… значит, у меня там встреча в три, в четыре я должен… Он перебивает:
– Какая встреча?! В семь утра.
Это невыносимая черта характера Тарасова, одна из многих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Мы выпиваем, закусываем, балагурим, а Лобановский с Зеленцовым все по поводу режима Б – скоростной выносливости. Спорят, что эффективнее: гладкий бег с пульсом сто пятьдесят или упомянутый уже несколько раз квадрат шесть на шесть. Я не выдержал и говорю Зеленцову:
– Валер, вот ты работаешь над скоростной выносливостью. Например, квадрат шесть на шесть: пять попыток по пять минут с двухминутной паузой. А если сделаешь это упражнение, а после паузы другое с тем же пульсом, а потом третье. Мы вот сидим за столом, тебе необходимо определенное количество калорий. И представь, тебе дают на первое – щи, на второе щи, и на третье щи. Калории набрал, но ведь невкусно!
Все засмеялись, а у Лобановского сразу глаза загорелись: Зеленцов запиши! Чего ты так сидишь!…
Если вернуться к вышесказанному, то я тоже сторонник больших нагрузок, но с оговоркой, что эти нагрузки должны быть разнообразны и интересны. И по возможности – больше работы с мячом. Иначе футболист не поймет их необходимость, будет проклинать и тренера, и себя заодно. Поэтому, когда ребята поняли мои и свои задачи, им стало интересно, и у нас установились очень хорошие отношения.
В конце сезона 1973 года даже вышел такой случай. Киев боролся с Ереваном за золото. Вызывает меня Падолко и говорит:
– Мы должны проиграть «Динамо». Нам звонили из ЦК. Я отвечаю:
– Знаете что, я буду давать установку на победу. Я не могу так. Я их заставляю биться, наказываю – и вдруг сам начну. Могу сказать им: с вами хотел поговорить второй секретарь обкома. И уйти. А вы тогда им говорите, что хотите.
Не знаю, что там было, наверное, предупредил их, что надо сделать так, чтобы и народ ничего не понял. Потом подошли ко мне мужики: Гена Лихачев, Броварский, Поточняк и сказали:
– Валентин Борисыч, не переживайте, они нам в том сезоне обещали по тысяче рублей, а дали по семьсот, обманули. Мы им сказали, ну смотрите, настанет время, як мы будем играть.
Это было еще в первом круге, когда с Полосиным играли, киевляне не хотели рисковать и попросили два очка. Наши ответили: а вдруг выиграем, тогда нам по тысяче официально заплатят. Они им: мы сами вам дадим по тысяче. А потом решили, что слишком жирно, и дали по семьсот.
И вот играем мы с «Динамо» ничью. Хорошо, что еще в серии пенальти проиграли 4:5, но это же лотерея. Падолко был шокирован – звонили оттуда – и до самой серии пенальти хватался за сердце. Тогда-то надо мной и стали сгущаться тучи.
Большую моральную поддержку мне оказывал генеральный директор завода телевизоров «Электрон» Степан Остапович Петровский. Материальную он оказывал по долгу службы, поскольку завод непосредственно шефствовал над нами, там мы получали доплаты. Несмотря на такое отчество, он был русским. Строил этот завод и там остался. Говорил:
– Валентин, знаешь, когда я строил, сколько было мне предупреждений и угроз. Однако я же выжил и живу здесь. И теперь уже никаких проблем нет, я являюсь своим человеком.
Обставил Петровский мне квартиру мебелью, сделал пропуск на завод, там давали хорошие продукты. Помню, шинка такое копченое мясо было. Все, что получше, подешевле. Завод имел дом отдыха, и Степан Остапович мне разрешил, когда его самого не было, пользоваться своим домиком. Это в горах, на берегу озера, место – потрясающее.
Но тут в сезоне семьдесят четвертого года команда, «к несчастью», заиграла, пошла в десятку. И мне стали приходить записки другого рода, причем в директивной форме. В перерыве: «Снимите этого, поставьте того, плохо у вас играет центральный. Поставьте Жирова». Жиров очень нравился секретарю. А ведь до этого мне не мешали.
И тогда я сказал:
– Степан Остапович, надо мне заканчивать.
Словом, пришлось расстаться. Хотя с ребятами, повторяю, отношения были прекрасные. На следующий год я приезжал во Львов с ЦСКА, с Тарасовым. Встречался, обнимался с соперниками у всех на глазах. Анатолий Владимирович поглядывал на это с неодобрением. Но сыграли мы очень хорошо, хоть и ничья была. Тарасов успокоился:
– Валентин, ты заслужил рюмку коньяка, заходи.
Мы выпили по рюмке коньяка, он говорит: «Ложимся спать».
А наутро улетать, я в аэропорту к Капличному подхожу и говорю: «Володь, дай семечек». Ждали посадку на самолет. Он мне дал, я хожу, грызу. Тарасов отзывает и начинает отчитывать:
– Валентин, я так сожалею, что выпил с вами вчера рюмку коньяку. Вы дали игрокам повод подумать, что вы сегодня закусываете.
12. Молодой лейтенант
Так уж получилось, что в 1975 году в мою жизнь буквально ворвался Анатолий Владимирович Тарасов. На двадцать лет он стал моим отцом, наставником и просто близким другом.
Мы с ним жили в соседних подъездах, до моего отъезда встречались на уровне: «Здравствуй, как дела, до свидания». А после возвращения из Львова он меня первым успокоил:
– Чего ты переживаешь? И меня снимали, всех снимали. Снимают только хороших тренеров, плохие обычно остаются. Спорная фраза, но приятно услышать ее из уст великого тренера. Месяца три я привыкал к дому после четырехлетнего отсутствия, а где-то перед Новым годом, мы встретились с Тарасовым во дворе, возле его «Волги». Он признавал только «Волгу», даже позже никаких иномарок. Говорил, если что-нибудь в ней сломается, сунешь туда любую железяку, и машина поехала. Тарасов меня и спрашивает:
– Как дела, Валентин? По работе не скучаешь?
– Да нет, Анатолий Владимирович. Все нормально. В семью приехал, хоть немного отдохну.
– А я хочу с тобой поговорить. Зайди ко мне завтра часов в семь.
Я вслух прикидываю:
– Хорошо, в семь часов… значит, у меня там встреча в три, в четыре я должен… Он перебивает:
– Какая встреча?! В семь утра.
Это невыносимая черта характера Тарасова, одна из многих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52