Сесиль, при всех ее танцах-шманцах, глубоких вырезах и заводном характере, на самом деле очень стеснительная. А я из тех, кто подмечает каждое движение вокруг и никогда не способен забыть, где находится. Но факт остается фактом: в то утро мне это удалось, и вдруг обнаружилось, что мы с Сесиль целуемся и обнимаемся за столиком в кафе, будто парочка школьников, которая силится отвоевать себе чуть-чуть интимности в общественном месте.
Когда Сесиль ушла в туалет, я залпом прикончил кофе. Остаток времени я потратил на то, чтобы привести в порядок одежду и мысли. «Ты счастливый человек», – сказал голос с сильным техасским акцентом прямо у меня за спиной. Я обернулся. За соседним столиком сидел пожилой человек в бейсболке. Все время, пока мы целовались, до него было рукой подать. Мы терлись друг о друга и постанывали прямо в его омлет с беконом и даже не замечали. Получилось очень неловко, не было никакого способа извиниться и не сделать еще хуже. Так что я застенчиво ему улыбнулся и покачал головой.
«Нет, в самом деле, – продолжил старик, – мало кому удается сохранить это после свадьбы. Многие люди женятся, и это просто исчезает». «Как вы сказали, – я снова улыбнулся, – я счастливый человек». «Я тоже, – засмеялся старик и продемонстрировал руку с обручальным кольцом, – я тоже. Мы вместе сорок два года, а мне еще и не начало приедаться. Знаешь, из-за работы я все время летаю в командировки, – так вот, каждый раз, когда я уезжаю от нее, говорю тебе, мне просто плакать хочется». «Сорок два года! – вежливо присвистнул я. – Она, должно быть, просто чудо». «Да», – кивнул старик. Я видел, что он подумывает вытащить фотографию, и испытал облегчение, когда он отказался от этой мысли. С каждой минутой ситуация становилась все более неловкой, хоть и было ясно, что он желает мне добра. «У меня есть три правила, – улыбнулся старик, – три железных правила, которые помогают мне это сохранить. Хочешь, расскажу?» «Конечно», – сказал я и жестом попросил у официантки еще кофе. «Первое, – старик помахал пальцем в воздухе, – каждый день я пытаюсь найти в ней что-нибудь новое, что я в ней люблю, пусть даже совсем крошечное. Ну, знаешь, – как она берет телефонную трубку, как ее голос становится тоньше, когда она притворяется, будто не знает, о чем я говорю, – всякое такое». «Каждый день? – спросил я. – Вам, наверное, нелегко». «Вполне легко, – усмехнулся старик, – особенно когда привыкаешь. Второе правило – каждый раз, когда я встречаюсь с детьми, а сейчас уже и с внуками, я говорю себе, что половина моей любви к ним, – это на самом деле любовь к ней, потому что они – наполовину она». «Последнее правило, – продолжил он, когда Сесиль уже вернулась из туалета и уселась рядом со мной, – возвращаясь из поездки, я всегда привожу своей жене подарок, даже если уезжаю только на один день». Я снова кивнул и пообещал, что запомню. Сесиль посмотрела на нас обоих немножко растерянно, потому что я вообще-то не из тех, кто заводит беседы в общественных местах, и старик, видимо, это понял, встал и собрался уходить. Он притронулся к шляпе и сказал мне: «Продолжай в том же духе», потом отвесил легкий поклон Сесиль и ушел. «Моя жена? – усмехнулась Сесиль и состроила гримаску. – Продолжай в том же духе?» «Все фигня, – я погладил ее по руке. – Он просто увидел обручальное кольцо у меня на пальце». «Аааа, – Сесиль поцеловала меня в щеку. – Он показался мне странноватым».
Во время обратного полета я сидел один на целых трех креслах, но, как всегда, не сумел заснуть. Я думал о нашей сделке со швейцарцами и не слишком верил, что она склеится, и еще я думал об игровой приставке с инфракрасным джойстиком и другими причиндалами, которую купил для Рои. Когда я думал о Рои, я старался все время помнить, что половина моей любви к нему – это на самом деле моя любовь к Мире, а потом попытался найти что-нибудь крошечное, что я в ней люблю, – ее как бы безразличную мордочку, когда она ловит меня на лжи. Я даже купил ей подарок в «дьюти-фри» самолета – новые французские духи, о которых молодая улыбчивая стюардесса сказала, что их сейчас покупают все подряд, даже она сама ими пользуется. «Вы зацените, – сказала стюардесса и протянула мне загорелую руку ладонью вверх. – Разве не потрясный запах?» Ее рука пахла совершенно прекрасно.
Рабин умер
Вчера ночью умер Рабин. Его задавило мотороллером с лодкой на прицепе. Рабин умер на месте. Водитель мотороллера получил тяжелые травмы и потерял сознание, приехала «скорая» и забрала его в больницу. До Рабина они даже не дотронулись, потому что он был мертвый и ничего нельзя было сделать. И тогда мы с Тираном взяли его и похоронили у меня во дворе. Потом я плакал, а Тиран закурил и сказал мне, чтобы я перестал, потому что его раздражает, когда я плачу. Но я не перестал, и через минуту он уже тоже плакал. Потому что как бы я ни любил Рабина – он любил его еще больше. Потом мы пошли к Тирану домой, и на лестничной площадке ждал полицейский, который хотел Тирана арестовать, потому что водитель мотороллера, уже пришедший в сознание, донес врачам в больнице, что Тиран бил его по каске палкой. Полицейский спросил Тирана, почему он плакал, и Тиран ему сказал: «Кто плакал, ты, полицай, псих фашистский?» Полицейский закатил Тирану оплеуху, а папа Тирана вышел и потребовал у полицейского его личные данные, а полицейский отказался их сообщить, и за пять минут отовсюду повылезли чуть ли не тридцать человек. Полицейский велел им успокоиться, а они сказали, чтоб он сам успокоился, и начали толкаться, и чуть не подрались опять.
В конце концов полицейский ушел, а папа Тирана усадил нас обоих в салоне, дал нам «Спрайта» и велел Тирану объяснить, что случилось, быстро, пока полицейский не вернулся с подкреплением. Тиран сказал, что он побил одного человека палкой, и что этот человек заслужил, и что он донес в полицию. Папа Тирана спросил, чем именно человек это заслужил, и я сразу увидел, что он сердится. Тогда я сказал ему, что этот, с мотороллером, начал первый, потому что он наехал своей лодкой на Рабина, а потом обругал нас и дал мне пощечину. И папа Тирана спросил, правда ли это, а Тиран не ответил, но кивнул. Я видел, что он смертельно хочет сигарету, но боится курить рядом с папой.
Рабина мы нашли на площади. Мы сразу его увидели, как только вышли из автобуса. Он был тогда совсем крошкой и дрожал от холода. Я, Тиран и еще одна девочка, которую мы там встретили, – герлскаут из «Цеила», – мы пошли искать ему молока, но в «Эспрессо-баре» нам не захотели ничего дать, а в «Бюргер-ранче» молока не было, потому что они соблюдают кашрут. Наконец мы нашли лавочку на Фришмана, там нам дали пакет молока и пустую баночку из-под творога, и мы налили ему молока, и он все вылакал в один присест, а девочка из «Цеила», которую звали Авишаг, сказала, что мы должны назвать его «Шалом», потому что Рабин умер за мир, и Тиран кивнул и попросил у нее телефон, а она сказала, что Тиран очень милый, но у нее есть бойфренд-солдат, и, когда она ушла, Тиран погладил малыша и сказал, что в жизни не согласится назвать его «Шалом», потому что «Шалом» – это какое-то йеменское имя, и что мы назовем его Рабин, а она может идти на хуй к своему солдату, потому что лицо у нее, может, и красивое, но фигура вся кривая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32