Так я подбадривала сама себя, идя вдоль нижнего холла на той половине дома, где жила Фрици. Сначала я миновала кухню, потом примыкавшую к ней маленькую столовую. Комната, когда-то служившая гостиной, была превращена в спальню. Я остановилась в дверях, поглядев сначала на женщину, лежавшую на кровати, а потом на Кейт Салуэй, склонившуюся над ней. Ни та, ни другая меня не заметили, и у меня была возможность оглядеть комнату. Она несколько удивила меня, ибо обстановка, которой тетя Фрици себя окружила, открыла мне какие-то новые стороны ее личности.
Это была светлая веселая комната, окна которой, выходившие на лужайку, были распахнуты так широко, что с этой стороны лесные деревья не могли подступиться к дому. Возле окна рос только старый дуб, и хотя сероватые березы, обрамлявшие лес, были отсюда видны, они находились на достаточно большом расстоянии от дома. Заоконная зелень как бы повторялась на обоях, покрытых растительным узором, изображавшим виноградную лозу. Этот узор, в свою очередь, словно бы подражал пышно разросшемуся вьющемуся растению на подоконнике. Мягкий ковер бы тоже зеленым, но более светлого оттенка, а занавеси, хорошо гармонировавшие с внутренним убранством, были желтые. Здесь не было никакого потемневшего от времени антиквариата, никаких фамильных ценностей. Веселая мебель была изготовлена из дешевого кленового дерева, а постель, на которой лежала тетя Фрици, представляла собой современную кровать, ножки которой украшали машинной работы ананасы. Только камин с золотисто-каштановой полкой над ним и плитками вокруг него – типичные образцы старинного нью-хемпширского интерьера – принадлежали прошлому.
Кейт приложила палец к губам и подошла ко мне.
– Не тревожьте ее, бедняжку. Ей было ужасно плохо.
– Давайте я немного побуду около нее, – предложила я. – Я знаю, что у вас есть дела.
У нее самой был довольно скверный вид, хотя она, судя по всему, успела промыть глаза холодной водой и накрасить губы.
– Можете долго не задерживаться, – прошептала Кейт. – Она уже почти спит. Вы сказали бабушке о своем желании уехать?
– Сказала. Она заявила: нет, я повторила свое: да! Вот так-то обстоят дела. Я уеду при первой же возможности.
Кейт кивнула, но мне показалось, я ее не убедила. В отличие от меня она привыкла подчиняться воле Джулии Горэм.
Когда она ушла, я приблизилась к постели и остановилась, глядя на тетю Фрици. Она сняла с себя свои рюши образца 1920 года и надела утренний туалет – просторное платье-рубашку из материи, на которой беспорядочно были смешаны ярко-зеленый и желтый цвета. Платье сидело на ней неуклюже и явно было выбрано потому, что подходило по цвету к обоям с его узором из переплетающихся листьев.
"Интересно, – подумала я, – вышила ли она на каком-нибудь потайном шве голубую розочку?"
Я заметила, что ресницы ее слегка подрагивают, и обратила внимание на трогательный признак женской суетности: кое-где они были подведены тушью. Как ни странно, этот факт отозвался болью в моем сердце, ибо он означал, что, несмотря ни на что, тетя Фрици никогда полностью не теряла надежды. В ее стареющем теле жило словно бы попавшееся в силки молодое существо, быть может слегка сбитое с толку тем, как быстро мелькают годы, приносящие с собой внешние перемены, в то время как юная женщина остается по-прежнему в заключении.
Когда она открыла глаза и посмотрела на меня, я подтащила к постели стул и села около нее.
– Тетя Фрици, это я – Малли. Если хотите, я посижу с вами, пока вы не заснете.
В ее глазах, по-прежнему поразительно синих, не было и тени сонливости.
– Хорошо, – сказала она и села. – Правда, вам придется долго ждать, пока я засну. Мне хотелось улучить момент, чтобы поговорить с вами, когда поблизости не будет остальных представителей клана.
Она говорила абсолютно разумно, так же как и вчера вечером. По-видимому, седативное лекарство еще не начало действовать. Она как будто прочла мои мысли, потому что, разжав руку, протянула ее ко мне. На ладони лежали две белые таблетки.
– Я так устала их глотать! – сказала Фрици. – Хорошо, что Уэйн и Кейт были так поглощены обсуждением моего состояния, а то бы они заметили, что я глотаю только воду.
Она потянулась к стакану на тумбочке возле кровати и бросила туда таблетки. Потом взбила подушку и села, прислонившись к изголовью кровати. Лицо у нее было грустное. Я с удивлением поймала себя на мысли, что в ее поступках не было никакой ребяческой проказливости – скорее, это была хитрая уловка женщины, которой приходилось бороться хоть за какую-то степень свободы для себя.
– Почему вы не сказали им, что не совершали никаких жестоких фокусов с канарейкой? – спросила я.
Она посмотрела на меня своими ясными глазами.
– Спасибо тебе, Малли, дорогая, – с достоинством произнесла она. – Я знала, что ты мне поверишь. Но что касается остальных, мои отрицания не привели бы ни к чему хорошему. Ты думаешь, я не знаю, что они ничего от меня не хотят, кроме одного, чтобы я оставалась глупой, беспомощной и ничего не помнящей?
Было настолько очевидно, что она полностью владеет всеми своими чувствами и сознанием, что меня охватил настоящий ужас. Ужас, смешанный с отчаянием. Если якобы безумное состояние Фрици было навязано ей извне, если она оставалась пленницей чужих иллюзий, то тут творилась еще большая несправедливость, чем я думала.
И опять она оказалась достаточно проницательной, чтобы догадаться о направлении моих мыслей.
– У тебя такой потрясенный вид, Малли, дорогая – не надо! Не реагируй так. Ты понимаешь, они не так уж сильно заблуждаются. Иногда у меня бывают настоящие приступы злобы, и в таких случаях я действительно потом не помню, что я творила во время приступа. Я прекрасно понимаю, что время от времени шарики у меня в мозгу работают не так, как надо. Но когда я пытаюсь быть по-настоящему разумной и рассудительной, они отмахиваются от меня, что бы я ни сказала. Никто не желает меня по-настоящему выслушать. Кроме Криса и доктора Уэйна. Доктор Уэйн – мой друг. Но я знаю, что и на него я не могу рассчитывать – из-за мамы. Дело в том, что он в первую очередь ее друг. Из-за своего отца и из-за всего того, что она для него сделала, а также из-за того, что она сделала для самого Уэйна. Но все это относится к тому времени, которое мне лучше не пытаться вспомнить. Это было время, когда я шила белое платье с вышитыми на нем голубыми розочками.
Ее худые руки, бывшие когда-то хорошенькими пухлыми ручками Фрици Вернон, начали сжиматься и разжиматься. Я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку, и почувствовала мягкую сморщенную кожу под своими губами.
– Рада, что нашла вас, – сказала я.
Она улыбнулась мне какой-то трепетной улыбкой.
– Конечно, я знаю об опасности, которая всегда меня подстерегает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69