Никто никогда не должен узнать, что Роня не моя, а его дочь.
Жасмин застыла в изумлении, мысленно вставляя в общую картину недостающие детали, о существовании которых она даже не предполагала. У Рони были такие же темные глаза, как у Северина, но их она могла унаследовать и от матери. И цвет волос у нее был такой же, как у него. Жасмин никогда не задумывалась над тем, что девочка не похожа на Фалька. В лучшем случае, у нее было что-то общее с дедом, Понтером Розенштоком.
— И пожалуйста, Жасмин, об этом никто больше не должен знать. Прежде всего Роня. Я не уверен, что она правильно все поймет, если вдруг выяснится, что ее отец отрекся от нее. Это невозможно понять; понимание не может прийти даже с возрастом, если на счету у человека уже не одно такое разочарование. А Северин не просто отрекся от нее — он даже не мог с ней нормально обращаться. Она, видите ли, ему не нравилась. Иногда мне кажется, что он и сам начал верить в то, что Роня моя дочь, а не его. В нашем тайном соглашении было предусмотрено, что он будет выплачивать алименты, а я буду переводить эти деньги на счет Лауры. И когда у меня были проблемы с деньгами, он выручал меня. Лаура же всегда требовала от меня денег на ее гостиницу. Она без конца угрожала, что все расскажет, если ее материальные потребности не будут удовлетворены. К сожалению, у меня никогда не было много денег, и я не мог попросить их у отца. Сначала я думал, что у Северина столько денег, потому что ему, как студенту, давали приличную сумму на карманные расходы, и к тому же он еще зарабатывал на фирме во время каникул. А потом выяснилось, что он ворует чеки заказчиков. У него были карточные долги и…
— Северин?
— Да, именно Северин увлекался игрой, надеясь наудачу в картах.
Еще одна деталь картины заняла свое место. Северин так наглядно объяснял ей тонкости карточной зависимости — даже если и рассказывал о Фальке, — что только теперь она поняла: подобное мог рассказать только тот, кто на себе испытал все перипетии игры.
— Да, он привычно переводил стрелки на меня, — объяснил Фальк. — Он был серьезно болен. Пока он кормил отца историями о моих карточных долгах, на него не упала даже тень подозрения. Если где-то пропадали деньги, то думали, что вор я.
— Точно, — сказала Жасмин. — Он обвинил тебя в том, что ему пришлось присвоить себе чеки, чтобы погасить твои карточные долги.
Фальк задумчиво посмотрел на нее.
— И ты ему сразу же поверила?
— Знаешь, а ведь твоя мать рассказывала то же самое.
Он горько улыбнулся.
— Моя мать поделилась с тобой семейными тайнами? Вот так мама! Должно быть, обо мне ходят целые легенды. Но Адельтрауд не такая доверчивая, как может показаться. Она уже давно подозревала, что не Северин подставлялся ради брата, а я брал на себя его грехи. Одно только ясно как день: если бы отец узнал, что Северин играет по-крупному, то не сделал бы его своим наследником. Северин рассчитывал сорвать джек-пот, чтобы стать от него независимым. Под независимостью он понимал только материальную свободу. Одна лишь мысль о том, что он будет работать по восемь часов в сутки и получать зарплату, пугала его. Северин, например, не мог представить себе жизнь в двухкомнатной квартире, которую, не дай Бог, ему пришлось бы снимать. Он жаждал денег вплоть до самоуничтожения. Шесть лет назад, получив в наследство от бабушки несколько домов в Берлине, Северин в какой-то степени обуздал свою страсть к картам. Он начал чувствовать свою независимость. Но еще больше его сдерживала Николь. Она постоянно угрожала ему, что все расскажет нашему отцу. Ее бесило, когда Северин мог запросто проиграть больше ста тысяч в месяц. И я уверен, что Николь ни перед чем не остановилась бы, чтобы выйти за него замуж и спасти дома в Берлине, даже если бы Северина признали недееспособным. Ее присутствие оказывало на брата сильное влияние.
— О Боже! — вырвалось у Жасмин. Наконец-то ей стало понятно, почему семья Северина так хотела этой свадьбы с Николь. Даже Адельтрауд, которая, очевидно, знала больше, чем Фальк мог себе представить.
— После того как я взвалил вину на себя, — продолжал он, — мне ничего больше не оставалось, как покинуть Пеерхаген. Я и без того не был там особенно счастлив. Но правда в том, что я оставил Роню. Тогда мне было абсолютно все равно. Я хотел покончить с ложью и лицемерием, в которых погрязла моя семья. Я мечтал найти себя в чем-то другом и уехать куда-нибудь подальше от них. Если бы я тогда не нашел «Santa Lucia» и не начал восстанавливать ее, то и года не продержался бы на острове Кос. Я там научился не бояться бедности, и это пошло мне на пользу. Единственное, что заставляло меня страдать, — это невозможность вернуться домой. Нищета держала меня целых шесть лет вдали от родных. Когда я вернулся, Роне было уже семь лет. Мы стали друг другу чужими.
Она сердилась на меня, а я наивно полагал, что будет достаточно пары нежных жестов, чтобы исправить ситуацию.
Возможно, тут постаралась Лаура, убедив ребенка в том, что я никудышный отец, который забыл о своем долге и бросил ее. Я думаю, что причина неприятностей, возникающих у меня с Роней, в том, что меня долго не было рядом. Она мне не доверяет и имеет на это полное право. Я так и не смог ей доказать, что на меня можно положиться. Вот так.
— Господи, Фальк! — Жасмин села рядом с ним на диван. — Ты не должен ни в чем себя винить. Пойди и все расскажи отцу.
— Он расценит это как очередную попытку оклеветать Северина. Память о Северине священна.
— Но ведь если ты ему не расскажешь, то он никогда не изменит своего отношения к тебе.
— Я это переживу.
— А твой отец? — спросила Жасмин.
Фальк насупился и замолчал. Жасмин схватила его за руку, но он, вздрогнув, убрал ее и потянулся за стаканом с апельсиновым соком. Чувствуя, как он напряжен, Жасмин хотела показать, что ее не смутили его откровения. Фальк только что открыл ей свою душу. Наконец-то!
Сделав глоток, он несколько отчужденно произнес:
— Не знаю, почему я тебе все это рассказываю. Пообещай, что больше никому, ни одному человеку, не расскажешь о том, что узнала от меня. Я, конечно, не вправе заставить тебя, как, например, Лауру, которая теперь хорошо понимает, что больше не получит денег, потому что отец ее дочери мертв. Но я полагаюсь на твою… А впрочем, на что я могу положиться?
На твое честное слово или порядочность? На твои обещания? Ах да, я и забыл… К сожалению, я сейчас не располагаю значительной суммой, чтобы заплатить за твое молчание.
Жасмин вскочила с дивана и гневно воскликнула:
— Фальк, это… Это уж слишком!
Он с грустью посмотрел на нее. В его глазах было столько боли и горя, что Жасмин в ту же секунду простила ему все обиды.
— Я обещаю, что никому ничего не расскажу, — сдержанно сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Жасмин застыла в изумлении, мысленно вставляя в общую картину недостающие детали, о существовании которых она даже не предполагала. У Рони были такие же темные глаза, как у Северина, но их она могла унаследовать и от матери. И цвет волос у нее был такой же, как у него. Жасмин никогда не задумывалась над тем, что девочка не похожа на Фалька. В лучшем случае, у нее было что-то общее с дедом, Понтером Розенштоком.
— И пожалуйста, Жасмин, об этом никто больше не должен знать. Прежде всего Роня. Я не уверен, что она правильно все поймет, если вдруг выяснится, что ее отец отрекся от нее. Это невозможно понять; понимание не может прийти даже с возрастом, если на счету у человека уже не одно такое разочарование. А Северин не просто отрекся от нее — он даже не мог с ней нормально обращаться. Она, видите ли, ему не нравилась. Иногда мне кажется, что он и сам начал верить в то, что Роня моя дочь, а не его. В нашем тайном соглашении было предусмотрено, что он будет выплачивать алименты, а я буду переводить эти деньги на счет Лауры. И когда у меня были проблемы с деньгами, он выручал меня. Лаура же всегда требовала от меня денег на ее гостиницу. Она без конца угрожала, что все расскажет, если ее материальные потребности не будут удовлетворены. К сожалению, у меня никогда не было много денег, и я не мог попросить их у отца. Сначала я думал, что у Северина столько денег, потому что ему, как студенту, давали приличную сумму на карманные расходы, и к тому же он еще зарабатывал на фирме во время каникул. А потом выяснилось, что он ворует чеки заказчиков. У него были карточные долги и…
— Северин?
— Да, именно Северин увлекался игрой, надеясь наудачу в картах.
Еще одна деталь картины заняла свое место. Северин так наглядно объяснял ей тонкости карточной зависимости — даже если и рассказывал о Фальке, — что только теперь она поняла: подобное мог рассказать только тот, кто на себе испытал все перипетии игры.
— Да, он привычно переводил стрелки на меня, — объяснил Фальк. — Он был серьезно болен. Пока он кормил отца историями о моих карточных долгах, на него не упала даже тень подозрения. Если где-то пропадали деньги, то думали, что вор я.
— Точно, — сказала Жасмин. — Он обвинил тебя в том, что ему пришлось присвоить себе чеки, чтобы погасить твои карточные долги.
Фальк задумчиво посмотрел на нее.
— И ты ему сразу же поверила?
— Знаешь, а ведь твоя мать рассказывала то же самое.
Он горько улыбнулся.
— Моя мать поделилась с тобой семейными тайнами? Вот так мама! Должно быть, обо мне ходят целые легенды. Но Адельтрауд не такая доверчивая, как может показаться. Она уже давно подозревала, что не Северин подставлялся ради брата, а я брал на себя его грехи. Одно только ясно как день: если бы отец узнал, что Северин играет по-крупному, то не сделал бы его своим наследником. Северин рассчитывал сорвать джек-пот, чтобы стать от него независимым. Под независимостью он понимал только материальную свободу. Одна лишь мысль о том, что он будет работать по восемь часов в сутки и получать зарплату, пугала его. Северин, например, не мог представить себе жизнь в двухкомнатной квартире, которую, не дай Бог, ему пришлось бы снимать. Он жаждал денег вплоть до самоуничтожения. Шесть лет назад, получив в наследство от бабушки несколько домов в Берлине, Северин в какой-то степени обуздал свою страсть к картам. Он начал чувствовать свою независимость. Но еще больше его сдерживала Николь. Она постоянно угрожала ему, что все расскажет нашему отцу. Ее бесило, когда Северин мог запросто проиграть больше ста тысяч в месяц. И я уверен, что Николь ни перед чем не остановилась бы, чтобы выйти за него замуж и спасти дома в Берлине, даже если бы Северина признали недееспособным. Ее присутствие оказывало на брата сильное влияние.
— О Боже! — вырвалось у Жасмин. Наконец-то ей стало понятно, почему семья Северина так хотела этой свадьбы с Николь. Даже Адельтрауд, которая, очевидно, знала больше, чем Фальк мог себе представить.
— После того как я взвалил вину на себя, — продолжал он, — мне ничего больше не оставалось, как покинуть Пеерхаген. Я и без того не был там особенно счастлив. Но правда в том, что я оставил Роню. Тогда мне было абсолютно все равно. Я хотел покончить с ложью и лицемерием, в которых погрязла моя семья. Я мечтал найти себя в чем-то другом и уехать куда-нибудь подальше от них. Если бы я тогда не нашел «Santa Lucia» и не начал восстанавливать ее, то и года не продержался бы на острове Кос. Я там научился не бояться бедности, и это пошло мне на пользу. Единственное, что заставляло меня страдать, — это невозможность вернуться домой. Нищета держала меня целых шесть лет вдали от родных. Когда я вернулся, Роне было уже семь лет. Мы стали друг другу чужими.
Она сердилась на меня, а я наивно полагал, что будет достаточно пары нежных жестов, чтобы исправить ситуацию.
Возможно, тут постаралась Лаура, убедив ребенка в том, что я никудышный отец, который забыл о своем долге и бросил ее. Я думаю, что причина неприятностей, возникающих у меня с Роней, в том, что меня долго не было рядом. Она мне не доверяет и имеет на это полное право. Я так и не смог ей доказать, что на меня можно положиться. Вот так.
— Господи, Фальк! — Жасмин села рядом с ним на диван. — Ты не должен ни в чем себя винить. Пойди и все расскажи отцу.
— Он расценит это как очередную попытку оклеветать Северина. Память о Северине священна.
— Но ведь если ты ему не расскажешь, то он никогда не изменит своего отношения к тебе.
— Я это переживу.
— А твой отец? — спросила Жасмин.
Фальк насупился и замолчал. Жасмин схватила его за руку, но он, вздрогнув, убрал ее и потянулся за стаканом с апельсиновым соком. Чувствуя, как он напряжен, Жасмин хотела показать, что ее не смутили его откровения. Фальк только что открыл ей свою душу. Наконец-то!
Сделав глоток, он несколько отчужденно произнес:
— Не знаю, почему я тебе все это рассказываю. Пообещай, что больше никому, ни одному человеку, не расскажешь о том, что узнала от меня. Я, конечно, не вправе заставить тебя, как, например, Лауру, которая теперь хорошо понимает, что больше не получит денег, потому что отец ее дочери мертв. Но я полагаюсь на твою… А впрочем, на что я могу положиться?
На твое честное слово или порядочность? На твои обещания? Ах да, я и забыл… К сожалению, я сейчас не располагаю значительной суммой, чтобы заплатить за твое молчание.
Жасмин вскочила с дивана и гневно воскликнула:
— Фальк, это… Это уж слишком!
Он с грустью посмотрел на нее. В его глазах было столько боли и горя, что Жасмин в ту же секунду простила ему все обиды.
— Я обещаю, что никому ничего не расскажу, — сдержанно сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92