В самом деле мощного защитника. – Он подождал, пока все в комнате не начали аплодировать.
– Правильно, Пит, – раздался бас Танкерея.
– Правильно, правильно! – подхватил кто-то.
– Эта ночь грозит затянуться, – непочтительный шепоток Сибил Шеферд опасно разнесся по всей комнате.
– Спасибо. Спасибо вам всем. – Он услышал ее слова. И в его памяти мгновенно образовалась трещинка. Лучше бы показывали «Свет луны».
– Иногда здесь, в Голливуде, – Пит намеренно употребил это обобщающее название всей киноиндустрии, – мы теряемся в собственных мечтах и планах. Мы беспокоимся о собственных проблемах и своем весе, о своих провалах и наградах, и прекрасно, что это так. Это и заставляет земной шар вертеться, а наш великолепный бизнес процветать и, разумеется, делать нас богатыми. И это тоже прекрасно, потому что иногда, вот как сегодня, это позволяет нам совершать добрые, чудесные поступки. Некоторые из вас, присутствующих здесь, знают, что такое быть бедным. Это не та бедность и лишения, испытываемые несчастными детишками, которых мы сейчас видели, но все же. – Он помолчал, чтобы оживить прошлое в памяти присутствующих.
А в их головах тем временем жужжали калькуляторы, прикидывая, сколько они способны отстегнуть, и сможет ли кто-нибудь перекрыть вклад Ривкина, и как это будет выглядеть – великодушно или глупо – дать больше.
– Поэтому, пожалуйста, как сказал Роберт Фоли, «во имя детей», пусть каждый даст от своего сердца.
Элизабет Тейлор встала, и словно электричество пронизало комнату.
– Спасибо тебе, Пит. И спасибо вам, доктор Фоли. Вы меня тронули. Сегодня вечером вы так глубоко тронули меня, что побудили совершить то, о чем я, быть может, буду позже сожалеть. Но это не имеет значения. Имеют значение только дети. И я хочу отдать им вот это.
Комната затихла. Лиз Тейлор уважали во всем мире за ее мужество, достоинство и доброе сердце. Каждую каплю своей невероятной энергии и творческого дара она вкладывала в отчаянную борьбу со СПИДом.
Она прошла вперед и на ходу сняла с пальца громадное кольцо с бриллиантом размером с яйцо.
Комната постепенно наполнилась гулом.
Венди Старк не смогла сдержаться:
– Лиз, только не бриллиант Винстона.
– Нет, – ответила Элизабет Тейлор, – Ричарда Бартона. Он сам бы захотел, чтобы бриллиант достался детям.
Сидя возле бассейна отеля «Бель-Эйр», Ивэн Кестлер мрачно разглядывал имена в блокноте, лежащем перед ним. Ему следовало позвонить им всем за время своего пребывания в Лос-Анджелесе: крупнейшим коллекционерам – Арманду Хаммеру, Эли Броаду, Анненбергам, Аарону Спеллингу; политикам ранга Брэдли и Ваксмана, наиболее известным деятелям киноиндустрии вроде Гриффина, Вейнтрауба и Вассермана. Но сейчас его просто с души воротило от самой мысли о необходимых звонках. Он был измотан, издерган и находился на опасной грани маниакального помешательства. Парень с одержимыми глазами покинул его, даже не попрощавшись. Это не было дешевым уличным знакомством, и недаром оно так перевернуло ему душу. Билли Бингэм был художником, однако, познакомившись с Ивэном Кестлером, он не придал этому никакого значения . Это противоречило естественному порядку вещей и потому нарушило размеренный ход жизни Ивэна.
Дело было не только в физическом влечении. По какой-то непонятной самому Ивэну причине у него было непреодолимое желание уцепиться за хвост кометы Билли, магнетическая решимость погрузиться самому в устремления Билли, овладеть частью того смысла , которым, как казалось, он так исчерпывающе владел. Ивэн знал, что сам по себе он значил успех. Его клиентами были люди, которые не могли не покупать, у которых домов было больше, чем времени посетить их все, чей список движимости и недвижимости был длиннее, чем хватило бы сил дочитать его до конца, и у которых любовниц было больше, чем времени, которое они могли бы им уделить. Призванием Ивэна было помогать им, когда приходило время; он сыпал гладко отшлифованными словами, освобождая их от тяжкого бремени состояния, разменивая их деньги на странно раскрашенные картины, диковатых форм скульптуры, заставляя сгорать от зависти конкурентов, прикидывающихся их близкими друзьями.
Но он видел не только честолюбие, но и свет, исходивший из глаз Билли Бингэма, и по сравнению с этим светом вся его собственная карьера была так же бесполезна, как мужской сосок.
Он нетерпеливо откусил кончик похожей на торпеду гаванской сигары «Монтекристо № 2» и поискал глазами красивого длинноволосого парня, присматривающего за бассейном отеля.
– Роберт, принеси-ка мне выпить, только налей побольше лимонного соку и пару капель «Табаско» и не задерживайся.
– Сейчас вернусь, мистер Кестлер. Одна нога тут, другая там. – В «Бель-Эйр» имена клиентов знали назубок.
Полуденное солнце становилось все жарче, но это было чудесно. Аристотель Онассис был прав. Когда его спрашивали, что нужно прежде всего, если хочешь сколотить побольше денег, он неизменно отвечал: «Всегда быть загорелым». Отлично, Ивэн неплохо загорел – и при этом не совершил обычной голливудской ошибки: загорать только лицом к солнцу. Спина его тоже была коричневой, и ягодицы заодно. Ивэн удовлетворенно вздохнул. Это было одно из немногих местечек в Лос-Анджелесе, где можно по-настоящему расслабиться. Здесь, конечно, тоже не все делается быстро, но уж зато выпивка и еда – чудесные. Он оглядел откосы каньона, высокие пальмы, достающие до самых небес, потом вновь опустил глаза вниз, к бассейну, к столику, уставленному фруктами, бутылочками и баночками с маслом для загара, предоставляемыми отелем своим гостям. Да, прекрасное, цивилизованное место. Здесь могло бы понравиться жить Билли Бингэму…
В его голове крутилась одна мысль, пока он наблюдал, как приближается официант с напитками – стильной формы пластиковый стаканчик на подносе, обернутом цветным платком, чтобы не расплескалось.
– Принеси мне телефон, будь любезен.
У него не было ее телефона, но при его связях узнать ничего не стоило. Во сколько они там обедают, в пустыне? Почти наверняка еще не обедали, хотя они и здесь ведут себя эксцентрично. Ну, как бы там ни было, а с Джули Беннет следует потолковать. И почему это он еще ни разу не удосужился послать ей какую-нибудь картинку из своей коллекции? Впрочем, возможно, что-то для нее он покупал. Но на уме у Ивэна было совсем не искусство.
Джули Беннет уныло бродила в своем заставленном скульптурами саду. Обычно ей нравилось это место; семидесятифутовая зеленая марка на вершине горы, впечатляющая контрастом своего цветения с вылизанным солнцем скалистым предгорьем, возвышавшимся над нею. Но под стать ее душе была именно гора – одинокая, необитаемая громада, неуступчивая перед лицом терзающих мир внизу напастей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
– Правильно, Пит, – раздался бас Танкерея.
– Правильно, правильно! – подхватил кто-то.
– Эта ночь грозит затянуться, – непочтительный шепоток Сибил Шеферд опасно разнесся по всей комнате.
– Спасибо. Спасибо вам всем. – Он услышал ее слова. И в его памяти мгновенно образовалась трещинка. Лучше бы показывали «Свет луны».
– Иногда здесь, в Голливуде, – Пит намеренно употребил это обобщающее название всей киноиндустрии, – мы теряемся в собственных мечтах и планах. Мы беспокоимся о собственных проблемах и своем весе, о своих провалах и наградах, и прекрасно, что это так. Это и заставляет земной шар вертеться, а наш великолепный бизнес процветать и, разумеется, делать нас богатыми. И это тоже прекрасно, потому что иногда, вот как сегодня, это позволяет нам совершать добрые, чудесные поступки. Некоторые из вас, присутствующих здесь, знают, что такое быть бедным. Это не та бедность и лишения, испытываемые несчастными детишками, которых мы сейчас видели, но все же. – Он помолчал, чтобы оживить прошлое в памяти присутствующих.
А в их головах тем временем жужжали калькуляторы, прикидывая, сколько они способны отстегнуть, и сможет ли кто-нибудь перекрыть вклад Ривкина, и как это будет выглядеть – великодушно или глупо – дать больше.
– Поэтому, пожалуйста, как сказал Роберт Фоли, «во имя детей», пусть каждый даст от своего сердца.
Элизабет Тейлор встала, и словно электричество пронизало комнату.
– Спасибо тебе, Пит. И спасибо вам, доктор Фоли. Вы меня тронули. Сегодня вечером вы так глубоко тронули меня, что побудили совершить то, о чем я, быть может, буду позже сожалеть. Но это не имеет значения. Имеют значение только дети. И я хочу отдать им вот это.
Комната затихла. Лиз Тейлор уважали во всем мире за ее мужество, достоинство и доброе сердце. Каждую каплю своей невероятной энергии и творческого дара она вкладывала в отчаянную борьбу со СПИДом.
Она прошла вперед и на ходу сняла с пальца громадное кольцо с бриллиантом размером с яйцо.
Комната постепенно наполнилась гулом.
Венди Старк не смогла сдержаться:
– Лиз, только не бриллиант Винстона.
– Нет, – ответила Элизабет Тейлор, – Ричарда Бартона. Он сам бы захотел, чтобы бриллиант достался детям.
Сидя возле бассейна отеля «Бель-Эйр», Ивэн Кестлер мрачно разглядывал имена в блокноте, лежащем перед ним. Ему следовало позвонить им всем за время своего пребывания в Лос-Анджелесе: крупнейшим коллекционерам – Арманду Хаммеру, Эли Броаду, Анненбергам, Аарону Спеллингу; политикам ранга Брэдли и Ваксмана, наиболее известным деятелям киноиндустрии вроде Гриффина, Вейнтрауба и Вассермана. Но сейчас его просто с души воротило от самой мысли о необходимых звонках. Он был измотан, издерган и находился на опасной грани маниакального помешательства. Парень с одержимыми глазами покинул его, даже не попрощавшись. Это не было дешевым уличным знакомством, и недаром оно так перевернуло ему душу. Билли Бингэм был художником, однако, познакомившись с Ивэном Кестлером, он не придал этому никакого значения . Это противоречило естественному порядку вещей и потому нарушило размеренный ход жизни Ивэна.
Дело было не только в физическом влечении. По какой-то непонятной самому Ивэну причине у него было непреодолимое желание уцепиться за хвост кометы Билли, магнетическая решимость погрузиться самому в устремления Билли, овладеть частью того смысла , которым, как казалось, он так исчерпывающе владел. Ивэн знал, что сам по себе он значил успех. Его клиентами были люди, которые не могли не покупать, у которых домов было больше, чем времени посетить их все, чей список движимости и недвижимости был длиннее, чем хватило бы сил дочитать его до конца, и у которых любовниц было больше, чем времени, которое они могли бы им уделить. Призванием Ивэна было помогать им, когда приходило время; он сыпал гладко отшлифованными словами, освобождая их от тяжкого бремени состояния, разменивая их деньги на странно раскрашенные картины, диковатых форм скульптуры, заставляя сгорать от зависти конкурентов, прикидывающихся их близкими друзьями.
Но он видел не только честолюбие, но и свет, исходивший из глаз Билли Бингэма, и по сравнению с этим светом вся его собственная карьера была так же бесполезна, как мужской сосок.
Он нетерпеливо откусил кончик похожей на торпеду гаванской сигары «Монтекристо № 2» и поискал глазами красивого длинноволосого парня, присматривающего за бассейном отеля.
– Роберт, принеси-ка мне выпить, только налей побольше лимонного соку и пару капель «Табаско» и не задерживайся.
– Сейчас вернусь, мистер Кестлер. Одна нога тут, другая там. – В «Бель-Эйр» имена клиентов знали назубок.
Полуденное солнце становилось все жарче, но это было чудесно. Аристотель Онассис был прав. Когда его спрашивали, что нужно прежде всего, если хочешь сколотить побольше денег, он неизменно отвечал: «Всегда быть загорелым». Отлично, Ивэн неплохо загорел – и при этом не совершил обычной голливудской ошибки: загорать только лицом к солнцу. Спина его тоже была коричневой, и ягодицы заодно. Ивэн удовлетворенно вздохнул. Это было одно из немногих местечек в Лос-Анджелесе, где можно по-настоящему расслабиться. Здесь, конечно, тоже не все делается быстро, но уж зато выпивка и еда – чудесные. Он оглядел откосы каньона, высокие пальмы, достающие до самых небес, потом вновь опустил глаза вниз, к бассейну, к столику, уставленному фруктами, бутылочками и баночками с маслом для загара, предоставляемыми отелем своим гостям. Да, прекрасное, цивилизованное место. Здесь могло бы понравиться жить Билли Бингэму…
В его голове крутилась одна мысль, пока он наблюдал, как приближается официант с напитками – стильной формы пластиковый стаканчик на подносе, обернутом цветным платком, чтобы не расплескалось.
– Принеси мне телефон, будь любезен.
У него не было ее телефона, но при его связях узнать ничего не стоило. Во сколько они там обедают, в пустыне? Почти наверняка еще не обедали, хотя они и здесь ведут себя эксцентрично. Ну, как бы там ни было, а с Джули Беннет следует потолковать. И почему это он еще ни разу не удосужился послать ей какую-нибудь картинку из своей коллекции? Впрочем, возможно, что-то для нее он покупал. Но на уме у Ивэна было совсем не искусство.
Джули Беннет уныло бродила в своем заставленном скульптурами саду. Обычно ей нравилось это место; семидесятифутовая зеленая марка на вершине горы, впечатляющая контрастом своего цветения с вылизанным солнцем скалистым предгорьем, возвышавшимся над нею. Но под стать ее душе была именно гора – одинокая, необитаемая громада, неуступчивая перед лицом терзающих мир внизу напастей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118