— Хватит меня на чурки распиливать, и без тебя тошно! — Нигматулла пососал большой палец правой руки, подул на него, сунул под мышку. — Наверно, до кости прокусил, паршивец, — мочи нет, как болит…
— Они еще там или ушли? — спросил Кулсубай.
— Понесли мальчишку домой…
— Может, пугнем их и отберем самородок?
— Держи карман шире!.. Он не один там, с ним какие-то мужики из аула…
Кулсубай сломал смородиновую ветку и начал нервно и быстро ощипывать с нее листья.
— Если кусок во рту, его уже не вырвешь, — пусть тот, кто его схватил, и глотает!.. Но ведь там, где мальчишка нашел этот кусок, может, и другой лежит, а?.. Где нашлась одна овечка, там и все стадо должно быть!..
— Мальчишка, видать, без памяти, а старик слова не скажет — сам напугался до смерти и других перепугает на год вперед!
— По-хорошему надо, не как ты…
— Не как я, не как я! Чего ты ко мне привязался? Может, ты у нас и видишь сквозь тряпку, как курэзэ, а у меня пока что с глазами все так, как у людей!
— Ладно, Нигмат, что зря ссориться! Все одно теперь дело пропащее… — Кулсубай вздохнул. — Жрать хочу, сил нет. У отца твоего, небось, мясо-то припрятано?
— Мне теперь туда лучше и носа не совать. Если Хайретдинов щенок скажет, что я его прибил…
— Да кто об этом подумает! А если подумает, золото ведь нашел не старик, а мальчишка? Ну, значит, и досталось ему от албасты, а ты тут ни при чем! Если кто спросит, так и говори — я не я и вина не моя… Понял? То-то! Почему бы хозяину горы не походить денек-другой в твоей шкуре, а?
— Ну, раз так!.. — Нигматулла с удовольствием рассмеялся.
В лесу становилось светлее от луны, поднимавшейся над верхушками сосен, поляны будто затянул голубоватый туман. Плыл меж стволов призрачный дым, как кружево, просвечивали ветки над головой, засветилась в лесных сумерках береза, случайно оказавшаяся рядом с черными елями. Они задевали ветки, сыпались сверху капли росы, вспыхивали светляками и гасли, но Нигматулла и Кулсубай ничего не замечали, голод гнал их вперед, на запах дыма и жилья, где они могли чем-нибудь поживиться…
На краю деревни они наткнулись на крупного барана, спавшего в тени ивового частокола. Должно быть, он заблудился и лег там, где застала его ночь. Издали он походил на серый, чуть светивший в темноте большой круглый валун.
— Только тихо, не всполоши всю деревню, — предупредил Кулсубай. — Заходи с другой стороны…
Они подкрались к барану, и не успел тот вскочить на ноги, как они зажали его, и Нигматулла быстро выхватил из кармана нож. Баран испуганно проблеял, но тут же захлебнулся кровью. Они навалились на него и держали до тех пор, пока он не перестал дергаться и не обмяк.
— Теперь живо! — скомандовал Нигматулла. — Берись за задние ноги и подальше отсюда!..
— Не бойся, хозяин барана спит — может, пятый сон видит… Разве что от запаха мяса проснется!
Они снова углубились в лес и краем опушки вышли к речке. Красавица Кэжэн тихо всплескивала в своих берегах, играла лунными бликами.
Связав барану ноги ремнем и повесив его на сук дерева, Нигматулла стал свежевать его, ловкими и рассчитанными движениями отделял шкуру.
— Разводи костер! — приказал он Кулсубаю. — Поищи ямку поглубже…
Они отделили заднюю часть освежеванного барана, остальное мясо завернули в шкуру, уложили его на дно ямы, забросали землей и развели на ней большой огонь.
Кулсубай, глотавший все время голодную слюну, насадил баранью голову на две заостренные палки и начал поджаривать ее над костром. Запахло паленой шерстью, в огонь, шипя, падали капли жира. Прикрывая от жара лицо локтем, Кулсубай отрезал кусок недожаренного мяса и жевал — торопливо и жадно.
— Правду отец говорил — краденое мясо всегда вкуснее! — Нигматулла засмеялся, присел к костру. — Хватит прожаривать — в брюхе все переварится…
Он сел, покрякивая от удовольствия, обсасывая косточки, не вытирая стекавший по пальцам жир. Мясо попахивало едким дымком.
— Алла, как хорошо, что ты послал нам молодого, а не старого барашка!.. — насмешливо поднял глаза к небу Нигматулла.
Наевшись, они долго лежали в ленивой полудреме, глядя на угасающий костер. Быстро меркли угли, последние искры сверкали в темноте, как красные глаза рыси…
Всю ночь они мерзли, тесно прижимаясь спинами друг к другу, съежившись около куста. Перед рассветом они уже не могли лежать — до того стало холодно, что надо было прыгать на одном месте или бегать, чтобы немного согреться.
— Огонь, что ли, развести, — пробормотал, стуча зубами, Нигматулла, — Скоро льдом покроюсь. Что это нынче лето такое холодное?
— Нельзя, скоро люди поднимутся, — сонно ответил Кулсубай и потянулся.
— Если узнают про барана, нам несдобровать.
— Прямо противно глядеть на то, как ты трясешься! Будто на небе, а не на земле живешь, своих законов не знаешь! На охоте никогда не был?
— Ну, был… При чем тут охота?
— Закон такой, неписаный: убьешь волчат — жди для себя беды. И тут такой: увидел краденое — молчи, а то и с твоей скотиной то же самое будет!
Туман рассеивался долго, поднимаясь от земли полупрозрачными клочьями и медленно всплывая вверх, к вершинам сосен. Внизу, в лощине он растекался голубоватым молоком, из него торчали лишь ветки кустарника, а травы вовсе не было видно.
Раскидали угли потухшего костра, вытащили завернутое в шкуру мясо, но не успели расположиться, отрезать по пресному кусочку, как в глубине леса послышался глухой топот, и бродяги закидали костер ветками, притаились за кустами.
Всадник вынырнул из тумана неожиданно, как из воды, и Кулсубай узнал его раньше, чем Нигматулла.
— Это же твой отец!.. Зови его к костру — пусть будет нашим гостем… Хажигали-агай!
— Молчи! — Нигматулла стиснул руку товарища. — Обойдемся без него… У него свои дела, у нас — свои…
Хажигали, хотя и не видел их за кустами, видимо, понял, что впереди кто-то есть, иначе лошадь не запрядала бы так ушами, не забеспокоилась. Он придержал поводья, вгляделся в глуби ну леса, потрогал свисавшие по обе стороны седла тяжелые мешки и свернул в сторону.
— Хитер, собака! — не то с осуждением, не то с восхищением сказал Нигматулла. — Мне вчера врал, что дранки поедет рубить, а сам какие-то мешки везет…
— Мало ты знаешь своего отца! — Кулсубай загадочно усмехнулся. — У него особый нюх на то, что плохо лежит… А уж если кому вздумает мстить, то берегись! Корову последнюю уведет со двора, зарежет, не пожалеет… А вот зачем ты пошел по его дорожке, скажи на милость!
— Говоришь так, будто сам святой. — Нигматулла злорадно расхохотался. — Смешно тебя слушать!.. Пожалел волк кобылу — оставил хвост да гриву!..
— Мне уж деваться теперь некуда, а ты молодой и здоровый! — Лицо Кулсубая было задумчиво и серьезно. — Во мне это как зараза!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111