Может быть, она заболела, и ей снится этот кошмарный и страшный сон? Она бы поверила в это, если бы не песня, вырвавшаяся вдруг из дома:
Той, что улетела из отцовского гнезда,
Нет возврата; нет возврата никогда...
Хажисултан-бай дунул на огонь, сарай погрузился в темноту, но фитиль еще красновато тлел, и тогда бай снял этот красноватый нагар двумя пальцами, и в лицо Нафисе ударил тяжелый, удушливый запах вина и пота.
Она хотела крикнуть еще раз, но мокрые губы закрыли ей рот, и она задохнулась от омерзения и страха…
11
Утром Хажисултан перевез молодую жену к себе. И хотя по старинному обычаю зять должен был неделю ночевать в доме тестя, Хайретдин не посмел перечить баю. Неделю или месяц проживет Нафиса еще в родном доме, какая теперь разница? Никах прочтен, калым получен, она теперь отрезанный ломоть. Да на новом месте и привыкнет, может, скорее. Зять богатый, порядочный, из хорошего рода, не каждому выпадает такое счастье. Оно само пришло в дом, никто не искал его. Да и родство такое нет-нет и пригодится потом, еще и Гайзулла не оперился, а свои люди в помощи не откажут. Многие ведь хотели бы с баем посидеть, поговорить о том о сем, на деревне вместе за беседой показаться, а Хайретдину он — зять!
Но как ни старался оправдать себя старик, перед глазами его то и дело вставало бледное, заплаканное, с синевой под глазами лицо дочери, которую он только что проводил к зятю, и нехорошо было на сердце, тянуло что-то, тревожило, хотя спроси — что, Хайретдин и сам бы не смог ответить.
Свадьба продолжалась еще весь день и вечер, гости все не утихали, пели, плясали, и Хайретдин, угощая их, забылся и немного успокоился. Когда зашло солнце, он зажег по углам лучины и несколько сальных свечей, подбадривал танцоров криками, пил бузу, ел мясо и вместе со всеми пел до рассвета протяжные песни, и даже сам начинал первым, чтобы развлечь гостей. Пальцы кураиста бегали по инструменту все так же стремительно, он был неутомим и, казалось, совсем не хотел отдохнуть, хотя не спал уже второй день. Хайретдин наполнил чашку медовкой и поднес музыканту:
В небе высоко сияет луна,
Реку Кэжэн освещает она,
Где бы ты ни был, друга рука
Будет махать тебе издалека…
Не успел он допеть, как с улицы ворвался шум, и тишину наступавшего утра всколыхнул вдруг отчаянный, полный мольбы крик:
— Спааа-а-си-и-те-е!
Гости испуганно переглянулись, а те, что уснули, положив головы на стол, пробудились, не понимая ничего спросонок. Кричала женщина, но голос ее, метавшийся и, казалось, как пламя, уже зажегший всю деревню, тушился басовитыми голосами мужиков.
— Наверно, кто-то жену свою учит, — Хайретдин покачал головой. — Пейте и ешьте, дорогие гости! Разве мы не видели, как муж жену колотит?
Но тут, хлобыстнув дверью, в дом вбежала младшая, Зульфия, и Хайретдин бросился ей навстречу:
— Что с тобой? Кто обидел тебя?
Зульфия часто дышала, обводила гостей невидящими глазами и от волнения не могла выговорить ни слова. Но наконец она увидела отца и закричала, дрожа и плача:
— Отец! Нафису убивают!.. Спаси ее! Спаси!..
— Кто убивает? Что ты мелешь?
— Убивают! Убивают! — вне себя, выкрики вала Зульфия. — Там, на улице!..
Хайретдин ударом ноги распахнул дверь, бросился из дому, за ним выскочили гости, побежали по улице — туда, откуда неслись крики и куда сбегались со всех сторон разбуженные криками люди. Кто-то из соседей перехватил на пути Хайретдина, попытался удержать:
— Остановись, старик!.. Они и тебя не пощадят!..
Но Хайретдин, не слушая, оторвал от себя руки соседа и врезался в толпу, где несколько рослых парней спокойно и равнодушно, на глазах у всех, избивали лежавшего на земле человека — пинали его сапогами, топтали, хлестали плетками. Человек уже не подавал голоса, он только прятал от ударов лицо, но ему не давали прикрыться и, отбросив на спину, били упрямо и зло, точно исполняли работу. Хайретдин, протолкнувшись ближе, с трудом узнал по окровавленному и вымазанному грязью лицу Хисматуллу.
— Остановитесь, бандиты! — крикнул он. — Что вы делаете?
Он рванулся в круг, пытаясь помочь сбитому на землю человеку, но тут толпа расступилась, и старик увидел Хажисултана, который, как мешок, волочил за косы Нафису. Бросив ее к ногам отца, он заорал, выкатывая налитые кровью глаза:
— Кто хочет покрыть позор этих прелюбодеев? Кто, я спрашиваю? Кто?.. Пусть выходит по одному и скажет, что я не прав, что я забыл законы предков и поступаю не так, как велел аллах?
Нафиса лежала бездыханно, закрыв глаза, лицо ее было тоже в крови и ссадинах, перепачкано в глине и земле.
— Бросьте эту неверную к ее псу! — Хажисултан-бай плюнул в запрокинутое лицо Нависы, и никто не решился стереть этот плевою с ее щеки. — Хотела сука спать с этим кобелем — теперь пускай лежит с ним рядом!..
Парни послушно схватили за ноги Хисматуллу и подтащили к Нафисе.
— Бейте неверных, опозоривших нашу дерев ню! Наши обычаи и законы! — кричал белый от бешенства Хажисултан. — Покажите этой суке, как бегать от мужа!.. И дайте еще хорошенько этому русскому прихвостню — он с ними дружбу водит!.. Он продал нашу веру!
Уже нельзя было понять, кто кого бьет, кто кого защищает, все смешалось в кучу, потонуло в злобных выкриках и стонах.
Однако парни Хажисултана-бая отбили Нафису и Хисматуллу от гостей, подняли их на ноги, привязали к конскому хвосту и, подталкивая их в спины, повели вслед за лошадью по улице.
Хайретдин обезумел от горя — он пытался протолкаться ближе к дочери, плакал, кричал, но кто-то все время оттаскивал его в сторону.
Не пройдя и двадцати шагов, Хисматулла упал, поволокся по земле, но парни стали пинать его, чтобы он поднялся:
— Встань, проклятый! Встань!
Хисматулла полз бессильно по земле, ноги его болтались, как неживые, на лбу и губах запеклась кровь, рубаха висела на нем клочьями. Нафиса шла, спотыкаясь, рядом — босая, раскосмаченная, пытаясь окровавленными руками прикрыть грудь и живот, но парни, хохоча, рвали на ней платье, чтобы люди видели голое тело неверной.
— Зачем вы их мучаете? — не выдержав, за кричал кто-то из толпы. — Аллах не простит вам!
— Кто защищает неверного — тот сам неверный!! — огрызнулся один из парней.
— Собаке собачья смерть! — поддержал другой.
— Вам жалко тех, кто продал свою веру? — сплюнул толстый человек, приходивший сватать Нафису. — Да я своими руками задушил бы эту падаль!
Собрав последние силы, Хайретдин прорвался к нему, запричитал:
— Сват, ну что дурного сделала тебе моя дочь?
— Другой на твоем месте от стыда бы сквозь землю провалился! — Сват что есть силы хлестнул черемуховым прутом по спине Нафисы. — Кто вырастил это отродье?
— Не трогай ее! Аллах покарает тебя! — Хайретдин оттолкнул с силой свата. — Руки у тебя отсохнут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Той, что улетела из отцовского гнезда,
Нет возврата; нет возврата никогда...
Хажисултан-бай дунул на огонь, сарай погрузился в темноту, но фитиль еще красновато тлел, и тогда бай снял этот красноватый нагар двумя пальцами, и в лицо Нафисе ударил тяжелый, удушливый запах вина и пота.
Она хотела крикнуть еще раз, но мокрые губы закрыли ей рот, и она задохнулась от омерзения и страха…
11
Утром Хажисултан перевез молодую жену к себе. И хотя по старинному обычаю зять должен был неделю ночевать в доме тестя, Хайретдин не посмел перечить баю. Неделю или месяц проживет Нафиса еще в родном доме, какая теперь разница? Никах прочтен, калым получен, она теперь отрезанный ломоть. Да на новом месте и привыкнет, может, скорее. Зять богатый, порядочный, из хорошего рода, не каждому выпадает такое счастье. Оно само пришло в дом, никто не искал его. Да и родство такое нет-нет и пригодится потом, еще и Гайзулла не оперился, а свои люди в помощи не откажут. Многие ведь хотели бы с баем посидеть, поговорить о том о сем, на деревне вместе за беседой показаться, а Хайретдину он — зять!
Но как ни старался оправдать себя старик, перед глазами его то и дело вставало бледное, заплаканное, с синевой под глазами лицо дочери, которую он только что проводил к зятю, и нехорошо было на сердце, тянуло что-то, тревожило, хотя спроси — что, Хайретдин и сам бы не смог ответить.
Свадьба продолжалась еще весь день и вечер, гости все не утихали, пели, плясали, и Хайретдин, угощая их, забылся и немного успокоился. Когда зашло солнце, он зажег по углам лучины и несколько сальных свечей, подбадривал танцоров криками, пил бузу, ел мясо и вместе со всеми пел до рассвета протяжные песни, и даже сам начинал первым, чтобы развлечь гостей. Пальцы кураиста бегали по инструменту все так же стремительно, он был неутомим и, казалось, совсем не хотел отдохнуть, хотя не спал уже второй день. Хайретдин наполнил чашку медовкой и поднес музыканту:
В небе высоко сияет луна,
Реку Кэжэн освещает она,
Где бы ты ни был, друга рука
Будет махать тебе издалека…
Не успел он допеть, как с улицы ворвался шум, и тишину наступавшего утра всколыхнул вдруг отчаянный, полный мольбы крик:
— Спааа-а-си-и-те-е!
Гости испуганно переглянулись, а те, что уснули, положив головы на стол, пробудились, не понимая ничего спросонок. Кричала женщина, но голос ее, метавшийся и, казалось, как пламя, уже зажегший всю деревню, тушился басовитыми голосами мужиков.
— Наверно, кто-то жену свою учит, — Хайретдин покачал головой. — Пейте и ешьте, дорогие гости! Разве мы не видели, как муж жену колотит?
Но тут, хлобыстнув дверью, в дом вбежала младшая, Зульфия, и Хайретдин бросился ей навстречу:
— Что с тобой? Кто обидел тебя?
Зульфия часто дышала, обводила гостей невидящими глазами и от волнения не могла выговорить ни слова. Но наконец она увидела отца и закричала, дрожа и плача:
— Отец! Нафису убивают!.. Спаси ее! Спаси!..
— Кто убивает? Что ты мелешь?
— Убивают! Убивают! — вне себя, выкрики вала Зульфия. — Там, на улице!..
Хайретдин ударом ноги распахнул дверь, бросился из дому, за ним выскочили гости, побежали по улице — туда, откуда неслись крики и куда сбегались со всех сторон разбуженные криками люди. Кто-то из соседей перехватил на пути Хайретдина, попытался удержать:
— Остановись, старик!.. Они и тебя не пощадят!..
Но Хайретдин, не слушая, оторвал от себя руки соседа и врезался в толпу, где несколько рослых парней спокойно и равнодушно, на глазах у всех, избивали лежавшего на земле человека — пинали его сапогами, топтали, хлестали плетками. Человек уже не подавал голоса, он только прятал от ударов лицо, но ему не давали прикрыться и, отбросив на спину, били упрямо и зло, точно исполняли работу. Хайретдин, протолкнувшись ближе, с трудом узнал по окровавленному и вымазанному грязью лицу Хисматуллу.
— Остановитесь, бандиты! — крикнул он. — Что вы делаете?
Он рванулся в круг, пытаясь помочь сбитому на землю человеку, но тут толпа расступилась, и старик увидел Хажисултана, который, как мешок, волочил за косы Нафису. Бросив ее к ногам отца, он заорал, выкатывая налитые кровью глаза:
— Кто хочет покрыть позор этих прелюбодеев? Кто, я спрашиваю? Кто?.. Пусть выходит по одному и скажет, что я не прав, что я забыл законы предков и поступаю не так, как велел аллах?
Нафиса лежала бездыханно, закрыв глаза, лицо ее было тоже в крови и ссадинах, перепачкано в глине и земле.
— Бросьте эту неверную к ее псу! — Хажисултан-бай плюнул в запрокинутое лицо Нависы, и никто не решился стереть этот плевою с ее щеки. — Хотела сука спать с этим кобелем — теперь пускай лежит с ним рядом!..
Парни послушно схватили за ноги Хисматуллу и подтащили к Нафисе.
— Бейте неверных, опозоривших нашу дерев ню! Наши обычаи и законы! — кричал белый от бешенства Хажисултан. — Покажите этой суке, как бегать от мужа!.. И дайте еще хорошенько этому русскому прихвостню — он с ними дружбу водит!.. Он продал нашу веру!
Уже нельзя было понять, кто кого бьет, кто кого защищает, все смешалось в кучу, потонуло в злобных выкриках и стонах.
Однако парни Хажисултана-бая отбили Нафису и Хисматуллу от гостей, подняли их на ноги, привязали к конскому хвосту и, подталкивая их в спины, повели вслед за лошадью по улице.
Хайретдин обезумел от горя — он пытался протолкаться ближе к дочери, плакал, кричал, но кто-то все время оттаскивал его в сторону.
Не пройдя и двадцати шагов, Хисматулла упал, поволокся по земле, но парни стали пинать его, чтобы он поднялся:
— Встань, проклятый! Встань!
Хисматулла полз бессильно по земле, ноги его болтались, как неживые, на лбу и губах запеклась кровь, рубаха висела на нем клочьями. Нафиса шла, спотыкаясь, рядом — босая, раскосмаченная, пытаясь окровавленными руками прикрыть грудь и живот, но парни, хохоча, рвали на ней платье, чтобы люди видели голое тело неверной.
— Зачем вы их мучаете? — не выдержав, за кричал кто-то из толпы. — Аллах не простит вам!
— Кто защищает неверного — тот сам неверный!! — огрызнулся один из парней.
— Собаке собачья смерть! — поддержал другой.
— Вам жалко тех, кто продал свою веру? — сплюнул толстый человек, приходивший сватать Нафису. — Да я своими руками задушил бы эту падаль!
Собрав последние силы, Хайретдин прорвался к нему, запричитал:
— Сват, ну что дурного сделала тебе моя дочь?
— Другой на твоем месте от стыда бы сквозь землю провалился! — Сват что есть силы хлестнул черемуховым прутом по спине Нафисы. — Кто вырастил это отродье?
— Не трогай ее! Аллах покарает тебя! — Хайретдин оттолкнул с силой свата. — Руки у тебя отсохнут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111