К тому же это могло быть и заблуждением. И вот теперь у него на языке лежало картофельное пюре с жареным сливочным маслом, а уж этот вкус он очень хорошо помнил, однако не чувствовал его, вообще ничего не чувствовал. Естественно, он не сказал ей об этом, он так мечтал о пюре, мечтал о яичнице, на янтарных желтках которой от горячего масла образовались крошечные коричневые островки в море белоснежного белка. Вот только – и это очень удивило Лену – он ничего не сказал о мускатном орехе. А ведь в первую очередь именно его он должен был почувствовать. Этот особый, давно забытый им вкус. Да и откуда было взяться мускатным орехам после более чем пяти лет войны? «Ну, – спросила она, – что ты почувствовал? Какую приправу?» На что он уклончиво ответил: «Просто кайф».
Он чувствовал что-то странное на языке и на нёбе, что-то ворсистое, шершавое, казалось, будто язык онемел. Он пошевелил им, провел его кончиком по зубам, все оказалось, как всегда: и гладкое, и ребристое, вот только вкуса не было, полная пустота.
«Что-нибудь случилось?» – спросила она.
«Ничего».
Но это «ничего», произнесенное с пытливой задумчивостью, нет, скорее с недоумением, с какой-то растерянностью, заметной даже по уголкам рта, заставило ее спросить еще раз: «Не чувствуешь? А мог бы. Ведь я отдала за это пятьсот салфеток». Он покачал головой: «Я ничего не чувствую». – «Вообще ничего?» – «Да. Уже три или четыре дня. Вообще ничего». Он уставился в пустую тарелку; вид у него был жалкий.
Они лежали рядышком на матрасном плоту. Она провела рукой по его пупку, выковыряла оттуда скатавшиеся в комочки ворсинки от белья. «Проклятье, – сказал он, – как болит рука. Я не могу на нее опереться». «Ах, – подумала она, – сколько же поз мы испробовали, не опираясь на руки». Но вслух произнесла: «Да ладно. Лежать вот так, рядом друг с другом тоже хорошо».
«Что можно сделать, – спросила она Хольцингера, – если человек неожиданно теряет вкус?»
«Обычно он возвращается, – ответил Хольцингер, – происходит своего рода засорение вкусовых луковиц. Они должны снова очиститься. Это у кого же?» – спросил он, хитро глядя на нее. Естественно, он тотчас подумал о начальниках, которых кормил. «У одного знакомого». – «Он потерял аппетит?» – «Да нет, аппетит отличный. Послушай, – вспылила Лена Брюкер, но тут же взяла себя в руки и лишь со злостью в голосе громко задала беспокоивший ее вопрос: – Отчего это происходит?» – «Недовольство собой, – сказал Хольцингер, который не читал Фрейда, хотя и был из Вены, – тоска». – «А как избавиться от этого?» – «С помощью базилика. Но у нас его нет. Еще лучше имбирь. Известная пряность от меланхолии. Этого тоже нет. Или кориандр».
– Ах, вот и колбаса «карри», – не утерпел я, – да?
Фрау Брюкер перестала вязать, посмотрела на меня и сказала довольно строго:
– Ну если ты знаешь, то давай рассказывай.
– Капитан Фридлендер, – сказал я.
– А что с ним?
– Вы спросили капитана Фридлендера о карри.
– Не-а, так просто бывает только в романах. Если бы все произошло так, как ты думаешь, то ты никогда бы не попробовал колбасы «карри». Будь у Фридлендера порошок карри, я бы уж, во всяком случае, приготовила с ним рис. Но никогда бы в жизни колбасу. Собственно говоря, колбас тогда ведь не было. Кроме того, в ту пору у англичан карри тоже не было. Продовольственные поставки налаживались очень медленно. И Фридлендер сказал: «Карри – омерзительная вещь. Что-то вроде индийской приправы "Магги"». Кёнигсбергские клецки, вот что он любил.
– Вот видишь, – произнесла она, считая петли. Я ждал. – Ты сильно ошибся. Придется тебе еще чуток потерпеть.
Бремеру было совсем нечем заняться. Он придвигал к окну стул, клал на него большую подушку, чтобы повыше сидеть, и наполовину прикрывался шторой. Ставил на подоконник солонку с солью, макал в нее палец и облизывал его. Он не ощущал вкуса. Не слышал запаха. Лишь раздражал слюнные железы. Внизу, опираясь на клюку и костыль, ковылял инвалид войны. «Выходит, можно потерять вкус, как ногу». На самом деле он просто тешил себя надеждой, что вкус непременно вернется, точно так, как однажды в детстве, когда он потерял обоняние из-за глистов; потом, после специального лечения, оно вновь вернулось к нему. Сверху послышался гул пролетавшего истребителя. Может, они используют сейчас против русских чудо-оружие? А может, это самолет, управляемый автопилотом. Он не верил в это до тех пор, пока не увидел однажды Me-136, летающее яйцо, первый в мире реактивный самолет, маленькую округлую машину с короткими, словно обрубленными, крыльями, которая вылетела из бомбардировщика с помощью реактивной струи и, падая, уничтожила одну, две, даже три из этих летающих крепостей, потом спланировала на землю, но приземлилась неудачно и взорвалась. Если б только не произошел этот взрыв при приземлении, то у нас было бы поистине чудо-оружие, подумал он тогда. Бремер набрал немного соли на кончик пальца. Он надеялся, что вкус вернется так же неожиданно, как и исчез. Облизнул палец. Ничего. Быть может, подумал он, это плата за то, что я сбежал, что дезертировал, что был трусом, нет, что я – трус. Удивительно, но лишь теперь, после потери вкуса, он стал задумываться над своим побегом.
Может, и в самом деле человек навсегда лишается чего-то, если сдается в плен, дезертирует, бросает в беде других, быть может, в нем рвется что-то невидимое, свойственное ему? – размышлял он. Об определенных вещах я просто обязан умолчать, от ответа в будущем на определенные вопросы предпочту уклониться, если только меня все-таки не схватят, потому что, хотя они и распустили СС, по улицам все равно будут ходить патрули, теперь уже из английских и немецких военных полицейских.
Он закурил дорогую английскую сигарету и не ощутил ее вкуса. Его язык ничего не чувствовал, он омертвел. Может, это из-за курева? Я много курю, подумал он, но тут же отбросил эту мысль. Нет, курево тут ни при чем, это из-за того, что ты позволил женщине спрятать себя. Ты просто мерзавец.
– А мог желудевый кофе убить вкусовой нерв, так сказать, задубить его, как утверждала моя мать? – спросил я фрау Брюкер.
– Чушь, настоящая чушь. Этот слух распустили конкуренты. Мой желудевый кофе вообще был отменный. У него был аромат настоящего кофе, потому что вместе с суррогатом и щепоткой соли я клала еще несколько молотых зерен хорошего кофе.
Не-а, он просто свихнулся. Ведь ему приходилось торчать в квартире одному самое малое по девяти часов кряду. Утро еще было как-то заполнено домашней работой, а вот после полудня время тянулось медленно. Даже если учесть, что уличная жизнь сильно переменилась по сравнению с прежней, не видно стало изможденных женщин, таскавших ведра с водой, в этом уже отпала необходимость, поскольку заработал водопровод, зато теперь на этой улице собиралась по-настоящему разношерстная публика, женщины в элегантных костюмах приходили сюда из Эппендорфа и Харвестехуде, чтобы обменять здесь, на Брюдерштрассе, кое-что из фамильного серебра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42