«Значит, все отлично», – говорил он, но тут на лице его неожиданно появлялось вопрошающее выражение, нет, скорее тревожное. Ведь чем успешнее действовали войска, чем дальше они вновь устремлялись на восток, тем дольше длилась война и, стало быть, тем дольше ему предстояло оставаться в этой квартире: недели, месяцы и – от этой мысли его даже прошибал пот – годы. Естественно, ему очень хотелось, чтобы война окончилась, и по возможности скорее, да еще и победоносно. Но даже если дойдет до заключения мирного договора, ему суждено застрять тут, и, вероятно, именно в этот момент он вдруг понял, что он угодил в ловушку к женщине. Правда, добровольно, но тем не менее в ловушку.
Это произошло не только из страха перед танками и англичанами, он остался тут потому, что в то дождливое холодное утро, лежа рядом с Леной и держа руку на ее теплой мягкой груди, одна только мысль о необходимости встать с постели, залезть в холодную, сырую, вырытую в земле яму и дать убить себя представлялась ему абсолютно нелепой, более того, противоестественной. И как раз в тот момент она сказала ему: «Ты можешь остаться». Он мог бы спрятаться в каком-нибудь сарае, в каком-нибудь заброшенном полуразвалившемся садовом домишке, и, если б туда добрались англичане, он явился бы к ним; он вполне мог сказать английской военной полиции, которая наверняка будет сотрудничать с немецкими цепными псами, что потерял связь со своей частью. В конце концов, вокруг такое творилось, что это объяснение не вызвало бы подозрений. Конечно, ему бы здорово попало, теперь же он вынужден скрываться.
Сознание того, что он в западне, заставляло его целый день метаться по квартире, подобно загнанному зверю. Покончив с работой на кухне, то бишь вымыв посуду, почистив ее и надраив, протерев везде пыль и наведя блеск и чистоту – при этом он снова и снова подходил к окну и смотрел на улицу, – он шел в гостиную, оттуда в спальню, из спальни опять на кухню, разгадывал мимоходом какое-нибудь слово в кроссворде, после чего опять направлялся к окну.
От его метаний по квартире заметно подрагивал, едва уловимо поскрипывая, потолок в квартире фрау Эклебен, о чем та не преминула сообщить фрау Брюкер. «Нельзя сказать, что слышны шаги, но они доносятся, нет, ощущаются, и довольно отчетливо, нет сомнений, что наверху кто-то есть», – говорила фрау Эклебен.
Я сижу в квартире, обставленной скандинавской мебелью в светло-голубых и сероватых тонах и с ковром бежевого цвета. Дочь фрау Эклебен – учительница накануне пенсии. К моему приходу она сварила кофе и испекла сливовый пирог. В свое время фрау Эклебен служила в Германском имперском почтовом ведомстве, в телеграфном отделе. Она особо подчеркивает, что ежедневно принимает холодный душ, что у нее феноменальная память, которая и вправду на удивление прекрасная. Она и физически очень крепкая, каждый день гуляет по два часа. Всякий раз, поднося ко рту чашку с кофе, она оттопыривает мизинец. Фрау Эклебен рассказывает о военных годах. Время от времени она встает, говоря при этом своей тоже вскакивающей дочери: «Ах, Грета, оставь, с твоей-то поясницей, я уж сама как-нибудь», направляется к большому шкафу, наклоняется, выдвигает нижний ящик и вытаскивает из него альбом с фотографиями, показывает себя в молодости. Ей было тогда, говорит она, сорок. «Вот это мой муж, Георг, он погиб под Смоленском, служил вахмистром в артиллерии. Еще чашечку?» – «Да, пожалуйста». Ни она, ни фрау Брюкер не догадываются, что я знаю, кто доносил в гестапо, – это был не Ламмерс, а она, фрау Эклебен. Я нашел ее доносы в архиве и прочитал все, что она сообщила о Версе. После этого Верса арестовали и допрашивали, то есть пытали.
«В. в следующих выражениях высказывался о фюрере: кое-кто разжигает войну, чтобы обтяпать дельце с Тиссеном и Крупном. Вооружение определяет политику, этот маленький господинчик подбрасывает им кость. 23.4.36».
«В. регулярно выступает с речами в вестибюле подъезда: НСРПГ – партия предателей. Хорст Вессель – обанкротившийся студент и сутенер. Нацистские бонзы, в особенности толстяк Герман (какой-то гестаповский остряк написал на полях: ОБ военной авиации), – негодяи и подлецы, живут припеваючи. Игроки по натуре, аферисты, наркоманы, предатели. 6 июля 1936 г.».
Это было незадолго до его ареста. Я нашел также запись о Лене Брюкер. Все эти сведения об умонастроении жителей зарегистрированы под номерами домов.
«Лена Брюкер открыто не подстрекает, но часто делает вредоносные критические замечания. Например, об обеспечении отопительными средствами. Б.: не думаю, что у фюрера такие же холодные ноги, как у меня. (Присутствующие смеются.) Или: евреи тоже люди. Или: народ любит фюрера. Если я это правильно понимаю. Я люблю своих детей. А прежде любила своего мужа. И знаю, куда это приведет. 15.2.43.».
Запись гестапо о Ламмерсе. «Убежденный национал-социалист. Но отказывается писать донесения о соседях. Неподходящая кандидатура!» Чем она была неподходящей, к сожалению, не уточняется. Может, стоило поискать еще. Я стал перелистывать папки, заказывал новые, но потом возвращал их назад непрочитанными. Другое дело – потертые пожелтевшие страницы. Ведь я хотел узнать, как была открыта колбаса «карри».
– Еще чашечку?
– Нет, спасибо.
– Брюкерша прятала у себя наверху мужчину. Сначала я подумала, что это дезертир, чего доброго, ее сын, ведь он был в зенитной артиллерии. Но потом, после капитуляции, решила: наверно, это кто-нибудь из партийных или из СС. Все-таки после капитуляции ребят тоже преследовали. Ведь все мы были настоящими идеалистами. Их отправляли в Лотарингию на угольные шахты. Хотя, – говорит она, – я не верила, что Брюкерша, с ее-то убеждениями, способна спрятать кого-то.
Я мог бы объяснить старушке Брюкер, почему вдруг фрау Эклебен удостоила ее своей благосклонности, когда та поднялась этажом выше. Лена Брюкер не поняла, с чего фрау Эклебен, заговорщически подмигнув, сунула ей в руку пачку сигарет марки «Оверштольц». «Ведь вы опять стали курить», – сказала фрау Эклебен. И опять подмигнула.
Наверху ее поджидал Бремер, он не обнял ее, не поцеловал, а сразу спросил: «Газету принесла?»
«Не-а. Все сообщения передают по радио. К тому же последние новости вывешивают в витринах «Гамбургской газеты» возле гусиного рынка». Что там написано? Имперское правительство Дё-ница ведет переговоры с англичанами о восстановлении железной дороги Гамбург – Фленсбург. Все остальное, как всегда, чушь. Почему это нет бумаги?! Самый большой в Северной Германии бумажный склад недавно сгорел. Почему? Подожгли. Я читала об этом в газете: полностью выгорел бумажный склад. Пока не выяснено, было ли это самовоспламенение или поджог.
«Поджог, – заявил Бремер, – с помощью СС».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Это произошло не только из страха перед танками и англичанами, он остался тут потому, что в то дождливое холодное утро, лежа рядом с Леной и держа руку на ее теплой мягкой груди, одна только мысль о необходимости встать с постели, залезть в холодную, сырую, вырытую в земле яму и дать убить себя представлялась ему абсолютно нелепой, более того, противоестественной. И как раз в тот момент она сказала ему: «Ты можешь остаться». Он мог бы спрятаться в каком-нибудь сарае, в каком-нибудь заброшенном полуразвалившемся садовом домишке, и, если б туда добрались англичане, он явился бы к ним; он вполне мог сказать английской военной полиции, которая наверняка будет сотрудничать с немецкими цепными псами, что потерял связь со своей частью. В конце концов, вокруг такое творилось, что это объяснение не вызвало бы подозрений. Конечно, ему бы здорово попало, теперь же он вынужден скрываться.
Сознание того, что он в западне, заставляло его целый день метаться по квартире, подобно загнанному зверю. Покончив с работой на кухне, то бишь вымыв посуду, почистив ее и надраив, протерев везде пыль и наведя блеск и чистоту – при этом он снова и снова подходил к окну и смотрел на улицу, – он шел в гостиную, оттуда в спальню, из спальни опять на кухню, разгадывал мимоходом какое-нибудь слово в кроссворде, после чего опять направлялся к окну.
От его метаний по квартире заметно подрагивал, едва уловимо поскрипывая, потолок в квартире фрау Эклебен, о чем та не преминула сообщить фрау Брюкер. «Нельзя сказать, что слышны шаги, но они доносятся, нет, ощущаются, и довольно отчетливо, нет сомнений, что наверху кто-то есть», – говорила фрау Эклебен.
Я сижу в квартире, обставленной скандинавской мебелью в светло-голубых и сероватых тонах и с ковром бежевого цвета. Дочь фрау Эклебен – учительница накануне пенсии. К моему приходу она сварила кофе и испекла сливовый пирог. В свое время фрау Эклебен служила в Германском имперском почтовом ведомстве, в телеграфном отделе. Она особо подчеркивает, что ежедневно принимает холодный душ, что у нее феноменальная память, которая и вправду на удивление прекрасная. Она и физически очень крепкая, каждый день гуляет по два часа. Всякий раз, поднося ко рту чашку с кофе, она оттопыривает мизинец. Фрау Эклебен рассказывает о военных годах. Время от времени она встает, говоря при этом своей тоже вскакивающей дочери: «Ах, Грета, оставь, с твоей-то поясницей, я уж сама как-нибудь», направляется к большому шкафу, наклоняется, выдвигает нижний ящик и вытаскивает из него альбом с фотографиями, показывает себя в молодости. Ей было тогда, говорит она, сорок. «Вот это мой муж, Георг, он погиб под Смоленском, служил вахмистром в артиллерии. Еще чашечку?» – «Да, пожалуйста». Ни она, ни фрау Брюкер не догадываются, что я знаю, кто доносил в гестапо, – это был не Ламмерс, а она, фрау Эклебен. Я нашел ее доносы в архиве и прочитал все, что она сообщила о Версе. После этого Верса арестовали и допрашивали, то есть пытали.
«В. в следующих выражениях высказывался о фюрере: кое-кто разжигает войну, чтобы обтяпать дельце с Тиссеном и Крупном. Вооружение определяет политику, этот маленький господинчик подбрасывает им кость. 23.4.36».
«В. регулярно выступает с речами в вестибюле подъезда: НСРПГ – партия предателей. Хорст Вессель – обанкротившийся студент и сутенер. Нацистские бонзы, в особенности толстяк Герман (какой-то гестаповский остряк написал на полях: ОБ военной авиации), – негодяи и подлецы, живут припеваючи. Игроки по натуре, аферисты, наркоманы, предатели. 6 июля 1936 г.».
Это было незадолго до его ареста. Я нашел также запись о Лене Брюкер. Все эти сведения об умонастроении жителей зарегистрированы под номерами домов.
«Лена Брюкер открыто не подстрекает, но часто делает вредоносные критические замечания. Например, об обеспечении отопительными средствами. Б.: не думаю, что у фюрера такие же холодные ноги, как у меня. (Присутствующие смеются.) Или: евреи тоже люди. Или: народ любит фюрера. Если я это правильно понимаю. Я люблю своих детей. А прежде любила своего мужа. И знаю, куда это приведет. 15.2.43.».
Запись гестапо о Ламмерсе. «Убежденный национал-социалист. Но отказывается писать донесения о соседях. Неподходящая кандидатура!» Чем она была неподходящей, к сожалению, не уточняется. Может, стоило поискать еще. Я стал перелистывать папки, заказывал новые, но потом возвращал их назад непрочитанными. Другое дело – потертые пожелтевшие страницы. Ведь я хотел узнать, как была открыта колбаса «карри».
– Еще чашечку?
– Нет, спасибо.
– Брюкерша прятала у себя наверху мужчину. Сначала я подумала, что это дезертир, чего доброго, ее сын, ведь он был в зенитной артиллерии. Но потом, после капитуляции, решила: наверно, это кто-нибудь из партийных или из СС. Все-таки после капитуляции ребят тоже преследовали. Ведь все мы были настоящими идеалистами. Их отправляли в Лотарингию на угольные шахты. Хотя, – говорит она, – я не верила, что Брюкерша, с ее-то убеждениями, способна спрятать кого-то.
Я мог бы объяснить старушке Брюкер, почему вдруг фрау Эклебен удостоила ее своей благосклонности, когда та поднялась этажом выше. Лена Брюкер не поняла, с чего фрау Эклебен, заговорщически подмигнув, сунула ей в руку пачку сигарет марки «Оверштольц». «Ведь вы опять стали курить», – сказала фрау Эклебен. И опять подмигнула.
Наверху ее поджидал Бремер, он не обнял ее, не поцеловал, а сразу спросил: «Газету принесла?»
«Не-а. Все сообщения передают по радио. К тому же последние новости вывешивают в витринах «Гамбургской газеты» возле гусиного рынка». Что там написано? Имперское правительство Дё-ница ведет переговоры с англичанами о восстановлении железной дороги Гамбург – Фленсбург. Все остальное, как всегда, чушь. Почему это нет бумаги?! Самый большой в Северной Германии бумажный склад недавно сгорел. Почему? Подожгли. Я читала об этом в газете: полностью выгорел бумажный склад. Пока не выяснено, было ли это самовоспламенение или поджог.
«Поджог, – заявил Бремер, – с помощью СС».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42