Но пока он держал меня там, по ту сторону стола, и вгонял в пот, он тоже словно бы находился на краю какой-то пугающей расселины, и не кто иной, как я, протягивал ему руку со словами: смелей, вы можете, прыгайте. Я подстрахую.
Я видел на его лице вопрос, которого он вслух так и не задал – и который от встречи со мной только усложнился.
Каково это, а? Каково это – не быть полицейским?
Дело Нэшей. Кто о нем помнит? Не всякое дело, отраженное в полицейских архивах, попадает еще и в газеты. Это чего-то требует. Но даже пусть и попало – все равно скоро забудут. Даже здесь, куда я приехал, могли забыть. Здесь в особенности.
Нет, не могу. Как будто сама машина не желает поворачивать. Тоже хочет забыть. Даю газ. Холодное тошнотворное чувство предательства. Как будто Сара по-прежнему в этом доме, заперта в нем – вот где ее настоящая тюрьма, – а я от нее уезжаю.
Но как я могу приблизиться к этому дому, не переживая заново то, как дважды побывал здесь два года назад? Когда первый раз уезжал, вдруг этот черный вкус. И я знал, что он означает. Иначе почему повернул и поехал обратно?
Я должен был понять раньше, ощутить этот вкус раньше. Должен был остановить ее мужа, обогнать и остановить – может быть, прямо здесь, у поворота на его улицу. Преградить ему путь. «Мистер Нэш? Мистер Роберт Нэш? Я из полиции...»
Или опередить его задолго до этого. Приехать туда первым. «Сара! Это не Боб, это я».
А я просто следовал за ним до угла, смотрел, потом уехал.
Он не был бы там, где сейчас. И она бы не была.
8
Кафе «Рио». По всей стене фреска, сделанная по трафарету: гора Пан-ди-Асукар, попугаи, пальмы, девушки на пляже. Самое оно для Уимблдона в дохлые последние дни октября. Мягкие, льнущие звуки самбы.
Наши машины дожидались на стоянке у супермаркета. Вначале надо было разобраться с покупками. Я сказал: «Моя вон там, – и показал на дальний угол площадки. – Я через минуту». Она могла запросто уехать.
Конец октября. Скоро переведут часы. Теперь больше всякой всячины может происходить в темноте.
Я подумал: нет, работа будет моя. Не отдам Рите.
Ей тоже кое-что обломилось, подумал я, и она об этом знает: не просто то-то и то-то за такие-то деньги. Не просто наемный глаз, наемное ухо. Я сходил за кофе. Всего этого могло и не быть, дело могло ограничиться отменяющим звонком.
Врачи и пациенты не должны, считается, встречаться случайно, но это происходит, и льются раскрепощающие, развязывающие язык латиноамериканские ритмы.
«Значит, хотите услышать историю?» – спросила она.
Я не сказал, что хочу. Если и кивнул, то еле заметно. Но когда тебе надо выговориться и нужен слушатель, очень кстати приходится незнакомый человек, нейтральная сторона – ты почти что обращаешься к стене.
И очень кстати, если вы не лицом к лицу сидите, а бок о бок за одной из этих узеньких стоек у окна, сидите и смотрите, как течет мимо остальная жизнь. Поток транспорта на Уорпл-роуд – люди торопятся по домам. Вот почему все помещения, специально оборудованные для этой цели – стол и два стула один напротив другого, – устроены неправильно. Все врачебные кабинеты. Не говоря уже о комнатах для допросов с включенными на запись магнитофонами на столах. Если хочешь, чтобы человек говорил, хуже и выдумать ничего нельзя.
Пялиться им в глаза – это никогда успеха не приносило. Встань, пройдись по комнате, пусть он лучше обращается к твоей спине. А еще лучше – две табуретки в баре и две порции чего-нибудь жидкого. Человек колется в два счета (хотя вряд ли это сгодится в юридическом смысле).
Марш, мне кажется, думал (и не ошибался), что я невысокого мнения о его технике допроса.
Комнаты для допросов. Серые обшарпанные стены. Пепельницы, которые никто не опорожняет.
Она прихлебывала капучино и смотрела прямо перед собой. Линия щеки, загибающаяся к глазнице. Я знаю, когда прикинуться, что меня нет.
«Я преподавательница языков, – начала она – Работаю в Роугемптоне. Французский, испанский...»
На миг я представил ее себе стоящей в классе и рассказывающей им то, что собиралась рассказать мне. Сегодня у нас необычный урок. Я вообразил себя за партой в первом ряду.
Десять минут... Может, двадцать или чуть побольше. Я помалкивал. Преподавательница языков.
«Это я во всем виновата...» – сказала она.
Я, конечно, и теперь там бываю. Заведение работает, хотя новым его уже не назовешь. Сажусь, если свободно, где мы тогда сидели. Теперь ее очередь быть невидимой – настолько невидимой, что ее словно бы никогда здесь и не было.
Можно с воздухом поговорить. Сколько мы провели вместе на свободе? Часа два в общей сложности. А если бы я не сказал, что тоже готовлю...
Смотрю на стену – туда, где пальмы, девушки. Как будто кругом тюрьма и нам нужно выглянуть в другой мир. В Рио-де-Жанейро, может быть, есть кафе «Уимблдон», где мечтают о прохладных зеленых лужайках.
«Это я во всем виновата...»
О чем я тогда не знал, о чем она не сочла нужным говорить – что в ту самую минуту Боб и Кристина (мистер Нэш и мисс Лазич) были вдвоем в фулемской квартире. Так что миссис Нэш незачем было торопиться домой.
Потом мы пошли к нашим машинам. Люди торопятся по домам – хотя к ней (и к нему) это не относится. Супермаркет работает на всю катушку. Мы остановились у ее серебристого «пежо». У мужа – черный «сааб». Машина, за которой я должен буду следовать.
Она сказала: «Ладно. Фотографии я привезу».
Так что это было решено.
«Хорошо. Позвоните сначала».
Возбуждающий элемент подпольности, конспирации – встречи на автостоянках. Волнение, которым, вопреки всему, они заражаются. Азарт погони.
Она отперла машину. Потом, точно оправдываясь за нарушение правил хорошего тона – как будто мы случайно познакомились на каком-нибудь сборище, например, на съезде преподавателей языков (хотя что бы я на нем делал?), – сказала: «Я только о себе говорила. А про вас ничего не знаю».
В темноте ее лицо даже выглядело немного виноватым.
На стоянке все ходило ходуном. Неслись тележки, зияли открытые багажники – сцена разграбления.
«Ничего страшного, – сказал я. – Это не обязательно».
9
Еду быстро, забывая про «лежачих полицейских». Машину вскидывает. Цветы чуть не падают с заднего сиденья.
Она во всем виновата? Да, в том смысле, что если бы не пустила эту девушку под свою крышу... Если бы не пыталась быть для нее больше чем учительницей... Должна была думать, должна была предвидеть: вина жены, подсовывающей соблазн мужу под нос.
Но разве это первое, о чем ей следовало думать? И разве следовало ему выставить ладонь и все запретить на том основании, что вдруг – все бывает – он возьмет да и соблазнится?
К тому же раньше ничего такого не случалось. Он не был «бабником». Только профессионально. Не было никакой истории измен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Я видел на его лице вопрос, которого он вслух так и не задал – и который от встречи со мной только усложнился.
Каково это, а? Каково это – не быть полицейским?
Дело Нэшей. Кто о нем помнит? Не всякое дело, отраженное в полицейских архивах, попадает еще и в газеты. Это чего-то требует. Но даже пусть и попало – все равно скоро забудут. Даже здесь, куда я приехал, могли забыть. Здесь в особенности.
Нет, не могу. Как будто сама машина не желает поворачивать. Тоже хочет забыть. Даю газ. Холодное тошнотворное чувство предательства. Как будто Сара по-прежнему в этом доме, заперта в нем – вот где ее настоящая тюрьма, – а я от нее уезжаю.
Но как я могу приблизиться к этому дому, не переживая заново то, как дважды побывал здесь два года назад? Когда первый раз уезжал, вдруг этот черный вкус. И я знал, что он означает. Иначе почему повернул и поехал обратно?
Я должен был понять раньше, ощутить этот вкус раньше. Должен был остановить ее мужа, обогнать и остановить – может быть, прямо здесь, у поворота на его улицу. Преградить ему путь. «Мистер Нэш? Мистер Роберт Нэш? Я из полиции...»
Или опередить его задолго до этого. Приехать туда первым. «Сара! Это не Боб, это я».
А я просто следовал за ним до угла, смотрел, потом уехал.
Он не был бы там, где сейчас. И она бы не была.
8
Кафе «Рио». По всей стене фреска, сделанная по трафарету: гора Пан-ди-Асукар, попугаи, пальмы, девушки на пляже. Самое оно для Уимблдона в дохлые последние дни октября. Мягкие, льнущие звуки самбы.
Наши машины дожидались на стоянке у супермаркета. Вначале надо было разобраться с покупками. Я сказал: «Моя вон там, – и показал на дальний угол площадки. – Я через минуту». Она могла запросто уехать.
Конец октября. Скоро переведут часы. Теперь больше всякой всячины может происходить в темноте.
Я подумал: нет, работа будет моя. Не отдам Рите.
Ей тоже кое-что обломилось, подумал я, и она об этом знает: не просто то-то и то-то за такие-то деньги. Не просто наемный глаз, наемное ухо. Я сходил за кофе. Всего этого могло и не быть, дело могло ограничиться отменяющим звонком.
Врачи и пациенты не должны, считается, встречаться случайно, но это происходит, и льются раскрепощающие, развязывающие язык латиноамериканские ритмы.
«Значит, хотите услышать историю?» – спросила она.
Я не сказал, что хочу. Если и кивнул, то еле заметно. Но когда тебе надо выговориться и нужен слушатель, очень кстати приходится незнакомый человек, нейтральная сторона – ты почти что обращаешься к стене.
И очень кстати, если вы не лицом к лицу сидите, а бок о бок за одной из этих узеньких стоек у окна, сидите и смотрите, как течет мимо остальная жизнь. Поток транспорта на Уорпл-роуд – люди торопятся по домам. Вот почему все помещения, специально оборудованные для этой цели – стол и два стула один напротив другого, – устроены неправильно. Все врачебные кабинеты. Не говоря уже о комнатах для допросов с включенными на запись магнитофонами на столах. Если хочешь, чтобы человек говорил, хуже и выдумать ничего нельзя.
Пялиться им в глаза – это никогда успеха не приносило. Встань, пройдись по комнате, пусть он лучше обращается к твоей спине. А еще лучше – две табуретки в баре и две порции чего-нибудь жидкого. Человек колется в два счета (хотя вряд ли это сгодится в юридическом смысле).
Марш, мне кажется, думал (и не ошибался), что я невысокого мнения о его технике допроса.
Комнаты для допросов. Серые обшарпанные стены. Пепельницы, которые никто не опорожняет.
Она прихлебывала капучино и смотрела прямо перед собой. Линия щеки, загибающаяся к глазнице. Я знаю, когда прикинуться, что меня нет.
«Я преподавательница языков, – начала она – Работаю в Роугемптоне. Французский, испанский...»
На миг я представил ее себе стоящей в классе и рассказывающей им то, что собиралась рассказать мне. Сегодня у нас необычный урок. Я вообразил себя за партой в первом ряду.
Десять минут... Может, двадцать или чуть побольше. Я помалкивал. Преподавательница языков.
«Это я во всем виновата...» – сказала она.
Я, конечно, и теперь там бываю. Заведение работает, хотя новым его уже не назовешь. Сажусь, если свободно, где мы тогда сидели. Теперь ее очередь быть невидимой – настолько невидимой, что ее словно бы никогда здесь и не было.
Можно с воздухом поговорить. Сколько мы провели вместе на свободе? Часа два в общей сложности. А если бы я не сказал, что тоже готовлю...
Смотрю на стену – туда, где пальмы, девушки. Как будто кругом тюрьма и нам нужно выглянуть в другой мир. В Рио-де-Жанейро, может быть, есть кафе «Уимблдон», где мечтают о прохладных зеленых лужайках.
«Это я во всем виновата...»
О чем я тогда не знал, о чем она не сочла нужным говорить – что в ту самую минуту Боб и Кристина (мистер Нэш и мисс Лазич) были вдвоем в фулемской квартире. Так что миссис Нэш незачем было торопиться домой.
Потом мы пошли к нашим машинам. Люди торопятся по домам – хотя к ней (и к нему) это не относится. Супермаркет работает на всю катушку. Мы остановились у ее серебристого «пежо». У мужа – черный «сааб». Машина, за которой я должен буду следовать.
Она сказала: «Ладно. Фотографии я привезу».
Так что это было решено.
«Хорошо. Позвоните сначала».
Возбуждающий элемент подпольности, конспирации – встречи на автостоянках. Волнение, которым, вопреки всему, они заражаются. Азарт погони.
Она отперла машину. Потом, точно оправдываясь за нарушение правил хорошего тона – как будто мы случайно познакомились на каком-нибудь сборище, например, на съезде преподавателей языков (хотя что бы я на нем делал?), – сказала: «Я только о себе говорила. А про вас ничего не знаю».
В темноте ее лицо даже выглядело немного виноватым.
На стоянке все ходило ходуном. Неслись тележки, зияли открытые багажники – сцена разграбления.
«Ничего страшного, – сказал я. – Это не обязательно».
9
Еду быстро, забывая про «лежачих полицейских». Машину вскидывает. Цветы чуть не падают с заднего сиденья.
Она во всем виновата? Да, в том смысле, что если бы не пустила эту девушку под свою крышу... Если бы не пыталась быть для нее больше чем учительницей... Должна была думать, должна была предвидеть: вина жены, подсовывающей соблазн мужу под нос.
Но разве это первое, о чем ей следовало думать? И разве следовало ему выставить ладонь и все запретить на том основании, что вдруг – все бывает – он возьмет да и соблазнится?
К тому же раньше ничего такого не случалось. Он не был «бабником». Только профессионально. Не было никакой истории измен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57