— Не обижают?
— Все ништяк, — кивнул мне чубастый. — Парнишка неплохой… Мягковат маленько, — добавил он. — Но западла нет.
— Да хули там мягковат, — возразил я. — Кто на духанке другой?
И подумал: «Кто, кто! Да я, блин, другой!» Но не всем же такими быть… Вдруг мне стало смешно: я представил себе, какая рожа будет у этого чубастого, когда он узнает, что говорил как с равным с солдатом второго периода службы, с «торчком», и не распознал его. Обычно ведь выслуга у солдата на лбу написана.
Я только успел забычковать окурок, как в умывалку влетел Кот. Удивленный, как Лайка в космосе: никаких братьев у него по жизни не было.
Увидев меня, Кот как-то так слабо, по-чахоточному, улыбнулся, мотнул башкой.
— Привет, братила, — подмигнул ему в ответ я, вставая с подоконника.
— Короче, вы тут общайтесь, — махнул рукой чубастый. — Котов, когда закончите, — в столовую. Чтоб к ужину поспеть.
Кот осторожно, не глядя, кивнул.
— Пойдем погуляем, — приобнял я Кота за плечи. — А то братьям рядом с очками встречаться как-то негоже…
Чубастый понимающе хмыкнул.
— На выходе — курилка с лавками.
— Спасибо, братила, — с улыбкой поблагодарил я. Когда мы оказались на улице и присели на скамейку в пустой сейчас курилке, я кивнул Коту:
— Ну, как жизнь, рассказывай, военный. Сильно стремно?
Внешний вид его мне не понравился. Грязнючая столовская подменка из тех, что, знаете, аж лоснятся от жира, липкие такие и вонючие, руки — в черной корке, глаза тоскливые. Нет, для духа-то он выглядел совершенно нормально, но… Из таких духов крутые деды не вырастают,
— Все ништяк, — ответил он, но ответил как-то паршиво: тихо, опустив глаза, словно занимаясь самовнушением.
— Не видно, — жестко сказал я. — Когда ВСЕ нормально, в таких подменках, с такими руками и пачками не ходят. Че, деды достали?
Он несколько секунд молча смотрел на меня — этакий лопух лопухом с тоскливым взглядом и дрожащими губами, — потом на его лице появилось желание поплакаться. По крайней мере именно так я понял эту неуверенность движений, эти липнущие тяжелые глаза и такое, знаете, бабское придыхание в начале каждой фразы.
— Ну че делать, Андрюха, я не знаю… — он замотал головой, махнул рукой. — Их же много, понимаешь? Из дедов только вон тот, с чубом, Артемьев Кирилл, да еще двое — не чурки. Азиаты ломят — труба. Да ты сам погляди. Ротный — казах. Взводный — татарин. Старшина — таджик. Замок — …
— Хорош, военный, — оборвал я его. Ненавижу такие базары. Если по крутизне не выгребаешь, то лучше молчи. А отмазки искать — самое последнее дело. Но жалко парня. — Хватит. Ты мне песни здесь не пой, кто у вас ротный, а кто замок. Не знаешь, как это делается? Нет? — Он по-больному, как силой трахнутая телка, смотрел на меня. — Добро. Я тебе сейчас покажу.
Я подорвался к входу в казарму, словил за грудки первого попавшегося чурбана в глаженной хэбэшке и с ходу сложил его вдвое ударом под дых. Чурбан только пискнул и захлопал глоталкой, как рыба на пляже. Вторым ударом я уронил его на газон.
— Понял, да? — обернулся я к Коту. — Все понял?
— Не надо, Андрюха, — попросил он, и в голосе его не было пробы. — Это, может, пройдет один-два раза, но потом все равно забьют.
— Да ты че?! Забьют? — загоготал я, поднимая хрипящего и матерящегося чурбана и пиная его в сторону входа. — А что, в расположении табуретов нету? Или чурбанские бестолковки уже перестали проламываться?
— Все не проломишь, — сказал он слабо. — Вот сейчас выскочит кагал азиатов…
— Завалим, сколько сможем, не сомневайся, — заявил я, оглядываясь в поисках чего-нибудь тяжелого.
— Ну-ну, — покачал он головой.
Ничего тяжелого я найти не успел: из казармы вывалил «мой» чурбан в сопровождении еще двух. Что за странные люди, никогда не мог их понять. Получил по морде — так сиди и не рыпайся, если не можешь свои проблемы сам решить, как и следует мужику. Так нет же, эти сразу бегут за подпиской. Можно подумать, что три урода справятся там, где не выгреб один. Фигня. Три кучи говна отличаются от одной только количеством, а никак не качеством.
Так оно и вышло. Я всегда стараюсь действовать с наибольшим поражением противника, чтобы причинять ему боли и неприятностей по максимуму. Первого из нападавших я встретил коротким правым снизу в нос. Очень болезненный удар. После того как ваш нос ломают ударом сбоку или прямым, можно, напрягшись, продолжать бой дальше. Но если вы получаете апперкот в нос, тут уж начинается вынос тела. Чурбан жалобно так вскрикнул и выбыл из игры. Второй кинулся к Коту, но тот, молодчина, смазал ему по харе, потом снова, затем проверил с ноги. Вот, теперь за него я был спокоен и занялся третьим. Тот, выглядевший достаточно крепким, на деле оказался жидковат, и мне понадобилось три-четыре удара, чтобы отправить его в затяжной нокаут.
— Не выпускай его! — рявкнул я Коту, набегая, и ударами в ухо и челюсть положил третьего.
— Знаешь, Андрюха, ты как бэндог, — сказал Кот задумчиво, оглядывая стонущих на земле чурбанов, — есть такая американская бойцовая собака, очень сильная и храбрая, резкая, молниеносная в бою.
— Я — как два бэндога. А когда приколюсь, то даже как три.
— Может быть, — махнул он рукой. — Но, знаешь, эта собака бои больше получаса не выдерживает.
Двое чурбанов, осторожно матерясь в нашу сторону, подняли третьего, того, с поломанным носом, и потащили к входу. Драться им явно расхотелось.
Кот не обратил на них никакого внимания. Он покачал головой и подал мне руку.
— Ладно, брат, пойду я в наряд. Пора.
— Почему? — спросил я.
— Что «почему»?
— Почему не выдерживает?
— Выдыхается.
Он отошел на пару шагов, потом обернулся.
— Знаешь, Андрюха, не приходи ко мне больше. Лучше уж я к тебе буду приходить, когда возможность появится. Ладно?
Признаться, меня это задело.
— Что случилось? — спросил я подозрительно. Он замялся.
— Да понимаешь… Ты своим приходом создал мне столько проблем… Нет, пойми, брат, я к тебе очень хорошо отношусь и всегда рад тебя видеть, но теперь мне конец.
— Чего?! Да ты че, больной, что ли?
Нет, я его совершенно не понимал! Клевый парнишка, душевный, и подраться не дурак, не чмо какое-нибудь; а несет чушь, парашу. Вот только что славно так начистил рожу чурбану, а сейчас стоит белый, тихий и траурный, как на собственных похоронах.
— Да какой тебе конец, зема, — пытался втолковать ему я. — Только так с ними и надо. В чан. Без базаров. Ты же можешь, я видел. Пустишь кровь одному, второму, третьему, остальные обломятся.
— Не обломятся, — убежденно сказал он. — Вот ты, когда сапог тебе ногу трет, обламываешься или портянку перематываешь?
— Послушай, зема, не гони. Ты что, боишься их, что ли? А если не боишься…
— Да что ты понимаешь, — зло перебил он меня. — Я не боец, понял?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
— Все ништяк, — кивнул мне чубастый. — Парнишка неплохой… Мягковат маленько, — добавил он. — Но западла нет.
— Да хули там мягковат, — возразил я. — Кто на духанке другой?
И подумал: «Кто, кто! Да я, блин, другой!» Но не всем же такими быть… Вдруг мне стало смешно: я представил себе, какая рожа будет у этого чубастого, когда он узнает, что говорил как с равным с солдатом второго периода службы, с «торчком», и не распознал его. Обычно ведь выслуга у солдата на лбу написана.
Я только успел забычковать окурок, как в умывалку влетел Кот. Удивленный, как Лайка в космосе: никаких братьев у него по жизни не было.
Увидев меня, Кот как-то так слабо, по-чахоточному, улыбнулся, мотнул башкой.
— Привет, братила, — подмигнул ему в ответ я, вставая с подоконника.
— Короче, вы тут общайтесь, — махнул рукой чубастый. — Котов, когда закончите, — в столовую. Чтоб к ужину поспеть.
Кот осторожно, не глядя, кивнул.
— Пойдем погуляем, — приобнял я Кота за плечи. — А то братьям рядом с очками встречаться как-то негоже…
Чубастый понимающе хмыкнул.
— На выходе — курилка с лавками.
— Спасибо, братила, — с улыбкой поблагодарил я. Когда мы оказались на улице и присели на скамейку в пустой сейчас курилке, я кивнул Коту:
— Ну, как жизнь, рассказывай, военный. Сильно стремно?
Внешний вид его мне не понравился. Грязнючая столовская подменка из тех, что, знаете, аж лоснятся от жира, липкие такие и вонючие, руки — в черной корке, глаза тоскливые. Нет, для духа-то он выглядел совершенно нормально, но… Из таких духов крутые деды не вырастают,
— Все ништяк, — ответил он, но ответил как-то паршиво: тихо, опустив глаза, словно занимаясь самовнушением.
— Не видно, — жестко сказал я. — Когда ВСЕ нормально, в таких подменках, с такими руками и пачками не ходят. Че, деды достали?
Он несколько секунд молча смотрел на меня — этакий лопух лопухом с тоскливым взглядом и дрожащими губами, — потом на его лице появилось желание поплакаться. По крайней мере именно так я понял эту неуверенность движений, эти липнущие тяжелые глаза и такое, знаете, бабское придыхание в начале каждой фразы.
— Ну че делать, Андрюха, я не знаю… — он замотал головой, махнул рукой. — Их же много, понимаешь? Из дедов только вон тот, с чубом, Артемьев Кирилл, да еще двое — не чурки. Азиаты ломят — труба. Да ты сам погляди. Ротный — казах. Взводный — татарин. Старшина — таджик. Замок — …
— Хорош, военный, — оборвал я его. Ненавижу такие базары. Если по крутизне не выгребаешь, то лучше молчи. А отмазки искать — самое последнее дело. Но жалко парня. — Хватит. Ты мне песни здесь не пой, кто у вас ротный, а кто замок. Не знаешь, как это делается? Нет? — Он по-больному, как силой трахнутая телка, смотрел на меня. — Добро. Я тебе сейчас покажу.
Я подорвался к входу в казарму, словил за грудки первого попавшегося чурбана в глаженной хэбэшке и с ходу сложил его вдвое ударом под дых. Чурбан только пискнул и захлопал глоталкой, как рыба на пляже. Вторым ударом я уронил его на газон.
— Понял, да? — обернулся я к Коту. — Все понял?
— Не надо, Андрюха, — попросил он, и в голосе его не было пробы. — Это, может, пройдет один-два раза, но потом все равно забьют.
— Да ты че?! Забьют? — загоготал я, поднимая хрипящего и матерящегося чурбана и пиная его в сторону входа. — А что, в расположении табуретов нету? Или чурбанские бестолковки уже перестали проламываться?
— Все не проломишь, — сказал он слабо. — Вот сейчас выскочит кагал азиатов…
— Завалим, сколько сможем, не сомневайся, — заявил я, оглядываясь в поисках чего-нибудь тяжелого.
— Ну-ну, — покачал он головой.
Ничего тяжелого я найти не успел: из казармы вывалил «мой» чурбан в сопровождении еще двух. Что за странные люди, никогда не мог их понять. Получил по морде — так сиди и не рыпайся, если не можешь свои проблемы сам решить, как и следует мужику. Так нет же, эти сразу бегут за подпиской. Можно подумать, что три урода справятся там, где не выгреб один. Фигня. Три кучи говна отличаются от одной только количеством, а никак не качеством.
Так оно и вышло. Я всегда стараюсь действовать с наибольшим поражением противника, чтобы причинять ему боли и неприятностей по максимуму. Первого из нападавших я встретил коротким правым снизу в нос. Очень болезненный удар. После того как ваш нос ломают ударом сбоку или прямым, можно, напрягшись, продолжать бой дальше. Но если вы получаете апперкот в нос, тут уж начинается вынос тела. Чурбан жалобно так вскрикнул и выбыл из игры. Второй кинулся к Коту, но тот, молодчина, смазал ему по харе, потом снова, затем проверил с ноги. Вот, теперь за него я был спокоен и занялся третьим. Тот, выглядевший достаточно крепким, на деле оказался жидковат, и мне понадобилось три-четыре удара, чтобы отправить его в затяжной нокаут.
— Не выпускай его! — рявкнул я Коту, набегая, и ударами в ухо и челюсть положил третьего.
— Знаешь, Андрюха, ты как бэндог, — сказал Кот задумчиво, оглядывая стонущих на земле чурбанов, — есть такая американская бойцовая собака, очень сильная и храбрая, резкая, молниеносная в бою.
— Я — как два бэндога. А когда приколюсь, то даже как три.
— Может быть, — махнул он рукой. — Но, знаешь, эта собака бои больше получаса не выдерживает.
Двое чурбанов, осторожно матерясь в нашу сторону, подняли третьего, того, с поломанным носом, и потащили к входу. Драться им явно расхотелось.
Кот не обратил на них никакого внимания. Он покачал головой и подал мне руку.
— Ладно, брат, пойду я в наряд. Пора.
— Почему? — спросил я.
— Что «почему»?
— Почему не выдерживает?
— Выдыхается.
Он отошел на пару шагов, потом обернулся.
— Знаешь, Андрюха, не приходи ко мне больше. Лучше уж я к тебе буду приходить, когда возможность появится. Ладно?
Признаться, меня это задело.
— Что случилось? — спросил я подозрительно. Он замялся.
— Да понимаешь… Ты своим приходом создал мне столько проблем… Нет, пойми, брат, я к тебе очень хорошо отношусь и всегда рад тебя видеть, но теперь мне конец.
— Чего?! Да ты че, больной, что ли?
Нет, я его совершенно не понимал! Клевый парнишка, душевный, и подраться не дурак, не чмо какое-нибудь; а несет чушь, парашу. Вот только что славно так начистил рожу чурбану, а сейчас стоит белый, тихий и траурный, как на собственных похоронах.
— Да какой тебе конец, зема, — пытался втолковать ему я. — Только так с ними и надо. В чан. Без базаров. Ты же можешь, я видел. Пустишь кровь одному, второму, третьему, остальные обломятся.
— Не обломятся, — убежденно сказал он. — Вот ты, когда сапог тебе ногу трет, обламываешься или портянку перематываешь?
— Послушай, зема, не гони. Ты что, боишься их, что ли? А если не боишься…
— Да что ты понимаешь, — зло перебил он меня. — Я не боец, понял?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120