Боже, каким же великим могуществом оно обладало!
И потом в мире тел настало утро, а затем пришел вечер, и Чудовище переползло в новое логово, волоча своего пленника за собой. И могущество Твари казалось Шахову безграничным, и он почти утратил надежду, и только вера в Господа поддерживала его.
— Ну что, Толя, как ты понимаешь, тебе капитана, а мне майора дадут еще очень и очень не завтра, — мрачно пробормотал капитан Марченков, сплевывая под ноги.
Они со старшим лейтенантом Седых шагали в сторону ДОСов, домой.
— Да уж, — кивнул Седых, — пожар в роте, да еще с человеческими жертвами..
— Блин, да кто ж это облил Свиридова бензином, а?
— Знаешь чего… — начал было Седых.
— Точно туркмены! А, Толя?
— Слушай, а может, это Шахов?
— Чего?! — с изумлением переспросил Марченков. Такая мысль явно не приходила ему в голову.
— А чего? Ведь это же он сидел рядом со Свиридовым и завывал на огонь, когда остальных повыносило на фиг.
— Ага, значит, ты считаешь, что он облил Свиридова, поджег и завис на месте преступления, так?
— А почему бы и нет? Он же чокнутый. Кто знает, чего ему там по мозгам шиздонет?
— Ну ладно, допустим, — кивнул Марченков. — Допустим, что его вдруг, ни с того, ни с сего, пробило кого-то завалить. Ладно. Но ты мне объясни тогда одну вещь, Толя.
— А хоть две.
— Одну. Куда он задевал ведро?
— Ведро?
— Да, из-под бензина. Ведь в чем-то этот бензин принесли?
— Ну-у, мало ли… — на лице Седых отразилась лихорадочная работа мысли. — Может, выкинул в разбитое окно во время пожара.
— Э, короче, Толя, не сношай Муму, и придурку ясно, что Шахов тут ни при чем. Это я при всей своей любви к нему вынужден признать… Да че ты, кстати, паришься, офицер? Не нашего это ума дело. Особотдел с прокуратурой раскопают Хотя ты знаешь… — ротный покачал головой, — все-таки мне активно кажется, что это туркмены…
— Эх, теперь головной боли, блин, разборок, ковров до пенсии хватит! — сокрушался Седых.
Был уже второй час ночи, офицеры торопились домой, а завтра, к шести часам утра, их опять будет ждать рота.
— Все, мать, труба, — мрачно сообщил жене, возвратившись домой, капитан Марченков. — Накрылась майорская звездочка,
— Что там еще случилось? — спросила жена, принимая от него дипломат.
— Все, мать, накрылось. Даже летний отпуск. И к теще теперь не съездим.
Он вошел на кухню, тяжело опустился на табурет и подпер руками голову.
— Да что произошло? — встревоженно повторила жена, запахивая на груди старенький халат и садясь напротив.
— Кто-то ночью облил Свиридова бензином и поджег.
— Боже мой! — всплеснула руками жена. — Да ты что?!
— Казарма сгорела дотла.
Он нервно закурил. Жена не сводила с него глаз.
— Кто-то погиб?
— Свиридов сгорел. Да еще шестеро в госпитале.
— Господи! А что комполка?
— Да труба, говорю же тебе, — раздраженно ответил Марченков. — Обложил матом с ног до головы.
— Какой кошмар! — она была не на шутку встревожена. — Да, теперь уж неприятностей не оберешься. Ты не думал, кто это мог сделать?
— Седых говорит, что, наверное, это Шахов, тем более, что он спал на соседней со Свиридовым койке, но мне кажется…
— Шахов твой — вообще придурок, он на все способен, — убежденно заявила жена и просящим тоном добавила:
— Вова, да посадил бы ты его, к чертовой матери, дебила этого, а? Все ж было нормально пока его не было, правда? А сейчас что ни день, то неприятности. Чего ты его жалеешь, мерзавца?
— Да я не жалею, Люся, — отмахнулся Марченков. — Но мне кажется, он здесь ни при чем. А раз так, за что ж его сажать?
— Брось, Вова, — презрительно усмехнулась жена, — было бы желание, а посадить кого хошь можно. Лучше меня знаешь. А этот Шахов… Мало ли говна на нем висит?
— О-о, больше чем достаточно, — кивнул Марченков и монотонно начал перечислять: — Подлог, уклонения от службы, членовредительство, дезертирство…
— Ну, лет на десять уже есть, — уверенно сказала жена. — Так и сажай его к чертям собачьим.
— Люся, да ведь дело не в нем, не в Шахове, — устало покачал головой Марченков. — Это же не он казарму поджег…
— Ты всегда такой, — повысила голос жена. — Безалаберный, бесхребетный! Тебе на голову насрут, а ты даже не утрешься! — чем больше до нее доходили все последствия ЧП, тем в большую ярость она впадала. — В твоей роте есть подонок, который отравляет твою жизнь, губит твою карьеру, а ты с ним панькаешься! Да за что нам такое наказание Вова? Тут и так в этой глуши живешь, в магазинах шаром покати, жрать нечего, опять батарею прорвало, это значит снова на кухне перед буржуйкой сидеть целыми днями, а тут еще эти подонки твои житья.-не дают! Да по всем по ним тюрьма давно плачет, Вова!
— Люся, не надо, — вяло попытался остановить бурлящий поток ее красноречия Марченков. — Сейчас не время и не место…
— Заткнись! — закричала на него жена. — Не смей повышать на меня голос! Вечно приходишь домой и ноешь: то плохо, это плохо! Не мужик, а тряпка! Никогда больше мне не жалуйся, если советов не слушаешь! Разве ж я тебе плохое посоветую?
— Что случилось, мамуля? — выплыла на кухню пятнадцатилетняя дочь, Света, сонно щурясь на мать.
— Да опять ублюдок этот, Шахов, житья не дает! — не сбавляя оборотов, пояснила та.
— Люся, ну при чем здесь Шахов…
— Пап, посади ты его, и дело с концом, — со знанием предмета посоветовала дочь.
— А, да ну вас, баб бестолковых, — в сердцах пробормотал Марченков и пошел спать. Завтра был тяжелый день.
Огонь выжег казарму так, что от нее осталась только обгоревшая кирпичная оболочка. Батальон растасовали на время по соседним казармам. Роту капитана Марченкова поселили в казарму третьего танкового батальона. Целый день солдаты таскали туда все, что удалось спасти из пожара, а потом — двухъярусные койки, матрасы и постельные принадлежности со склада.
— Послушай, Омар, — обратился к старшине марченковской роты один из местных старослужащих, когда ночью, после ухода офицеров, деды обеих рот собрались за дружеским ужином, — мы встретили вас по-братски — поляну накрыли, план подогнали, верно? Теперь вы здесь, как дома…
— Э, Броня, не тяни, чего хочешь? — хлопнул по колену Омар.
— Да понимаешь, — замялся тот, — тут такая херня: защеканца нашего ротного, Шакала, вчера в госпиталь положили, ну и…
— Э, слушай, бери, не жалко. Бери Шахова.
— Защеканец?
— Чмо. Захочешь защеканец — будет защеканец. Бери!
Тут же двое бойцов кинулись в расположение и, выдернув из-под одеяла уже спавшего Шахова волоком — как был, в нательном белье — приволокли в каптерку.
— Целка, — только глянул Броня. — Не пойдет. Сначала прокатать надо.
— Э, давай катай, — кивнул равнодушно Омар.
Желающие «прокатать» нашлись мигом. Шахова, предварительно спустив с него кальсоны, привязали мордой в стол, и потом двое или трое добровольцев жестоко оттра-хали его под вой и ржанье остальных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
И потом в мире тел настало утро, а затем пришел вечер, и Чудовище переползло в новое логово, волоча своего пленника за собой. И могущество Твари казалось Шахову безграничным, и он почти утратил надежду, и только вера в Господа поддерживала его.
— Ну что, Толя, как ты понимаешь, тебе капитана, а мне майора дадут еще очень и очень не завтра, — мрачно пробормотал капитан Марченков, сплевывая под ноги.
Они со старшим лейтенантом Седых шагали в сторону ДОСов, домой.
— Да уж, — кивнул Седых, — пожар в роте, да еще с человеческими жертвами..
— Блин, да кто ж это облил Свиридова бензином, а?
— Знаешь чего… — начал было Седых.
— Точно туркмены! А, Толя?
— Слушай, а может, это Шахов?
— Чего?! — с изумлением переспросил Марченков. Такая мысль явно не приходила ему в голову.
— А чего? Ведь это же он сидел рядом со Свиридовым и завывал на огонь, когда остальных повыносило на фиг.
— Ага, значит, ты считаешь, что он облил Свиридова, поджег и завис на месте преступления, так?
— А почему бы и нет? Он же чокнутый. Кто знает, чего ему там по мозгам шиздонет?
— Ну ладно, допустим, — кивнул Марченков. — Допустим, что его вдруг, ни с того, ни с сего, пробило кого-то завалить. Ладно. Но ты мне объясни тогда одну вещь, Толя.
— А хоть две.
— Одну. Куда он задевал ведро?
— Ведро?
— Да, из-под бензина. Ведь в чем-то этот бензин принесли?
— Ну-у, мало ли… — на лице Седых отразилась лихорадочная работа мысли. — Может, выкинул в разбитое окно во время пожара.
— Э, короче, Толя, не сношай Муму, и придурку ясно, что Шахов тут ни при чем. Это я при всей своей любви к нему вынужден признать… Да че ты, кстати, паришься, офицер? Не нашего это ума дело. Особотдел с прокуратурой раскопают Хотя ты знаешь… — ротный покачал головой, — все-таки мне активно кажется, что это туркмены…
— Эх, теперь головной боли, блин, разборок, ковров до пенсии хватит! — сокрушался Седых.
Был уже второй час ночи, офицеры торопились домой, а завтра, к шести часам утра, их опять будет ждать рота.
— Все, мать, труба, — мрачно сообщил жене, возвратившись домой, капитан Марченков. — Накрылась майорская звездочка,
— Что там еще случилось? — спросила жена, принимая от него дипломат.
— Все, мать, накрылось. Даже летний отпуск. И к теще теперь не съездим.
Он вошел на кухню, тяжело опустился на табурет и подпер руками голову.
— Да что произошло? — встревоженно повторила жена, запахивая на груди старенький халат и садясь напротив.
— Кто-то ночью облил Свиридова бензином и поджег.
— Боже мой! — всплеснула руками жена. — Да ты что?!
— Казарма сгорела дотла.
Он нервно закурил. Жена не сводила с него глаз.
— Кто-то погиб?
— Свиридов сгорел. Да еще шестеро в госпитале.
— Господи! А что комполка?
— Да труба, говорю же тебе, — раздраженно ответил Марченков. — Обложил матом с ног до головы.
— Какой кошмар! — она была не на шутку встревожена. — Да, теперь уж неприятностей не оберешься. Ты не думал, кто это мог сделать?
— Седых говорит, что, наверное, это Шахов, тем более, что он спал на соседней со Свиридовым койке, но мне кажется…
— Шахов твой — вообще придурок, он на все способен, — убежденно заявила жена и просящим тоном добавила:
— Вова, да посадил бы ты его, к чертовой матери, дебила этого, а? Все ж было нормально пока его не было, правда? А сейчас что ни день, то неприятности. Чего ты его жалеешь, мерзавца?
— Да я не жалею, Люся, — отмахнулся Марченков. — Но мне кажется, он здесь ни при чем. А раз так, за что ж его сажать?
— Брось, Вова, — презрительно усмехнулась жена, — было бы желание, а посадить кого хошь можно. Лучше меня знаешь. А этот Шахов… Мало ли говна на нем висит?
— О-о, больше чем достаточно, — кивнул Марченков и монотонно начал перечислять: — Подлог, уклонения от службы, членовредительство, дезертирство…
— Ну, лет на десять уже есть, — уверенно сказала жена. — Так и сажай его к чертям собачьим.
— Люся, да ведь дело не в нем, не в Шахове, — устало покачал головой Марченков. — Это же не он казарму поджег…
— Ты всегда такой, — повысила голос жена. — Безалаберный, бесхребетный! Тебе на голову насрут, а ты даже не утрешься! — чем больше до нее доходили все последствия ЧП, тем в большую ярость она впадала. — В твоей роте есть подонок, который отравляет твою жизнь, губит твою карьеру, а ты с ним панькаешься! Да за что нам такое наказание Вова? Тут и так в этой глуши живешь, в магазинах шаром покати, жрать нечего, опять батарею прорвало, это значит снова на кухне перед буржуйкой сидеть целыми днями, а тут еще эти подонки твои житья.-не дают! Да по всем по ним тюрьма давно плачет, Вова!
— Люся, не надо, — вяло попытался остановить бурлящий поток ее красноречия Марченков. — Сейчас не время и не место…
— Заткнись! — закричала на него жена. — Не смей повышать на меня голос! Вечно приходишь домой и ноешь: то плохо, это плохо! Не мужик, а тряпка! Никогда больше мне не жалуйся, если советов не слушаешь! Разве ж я тебе плохое посоветую?
— Что случилось, мамуля? — выплыла на кухню пятнадцатилетняя дочь, Света, сонно щурясь на мать.
— Да опять ублюдок этот, Шахов, житья не дает! — не сбавляя оборотов, пояснила та.
— Люся, ну при чем здесь Шахов…
— Пап, посади ты его, и дело с концом, — со знанием предмета посоветовала дочь.
— А, да ну вас, баб бестолковых, — в сердцах пробормотал Марченков и пошел спать. Завтра был тяжелый день.
Огонь выжег казарму так, что от нее осталась только обгоревшая кирпичная оболочка. Батальон растасовали на время по соседним казармам. Роту капитана Марченкова поселили в казарму третьего танкового батальона. Целый день солдаты таскали туда все, что удалось спасти из пожара, а потом — двухъярусные койки, матрасы и постельные принадлежности со склада.
— Послушай, Омар, — обратился к старшине марченковской роты один из местных старослужащих, когда ночью, после ухода офицеров, деды обеих рот собрались за дружеским ужином, — мы встретили вас по-братски — поляну накрыли, план подогнали, верно? Теперь вы здесь, как дома…
— Э, Броня, не тяни, чего хочешь? — хлопнул по колену Омар.
— Да понимаешь, — замялся тот, — тут такая херня: защеканца нашего ротного, Шакала, вчера в госпиталь положили, ну и…
— Э, слушай, бери, не жалко. Бери Шахова.
— Защеканец?
— Чмо. Захочешь защеканец — будет защеканец. Бери!
Тут же двое бойцов кинулись в расположение и, выдернув из-под одеяла уже спавшего Шахова волоком — как был, в нательном белье — приволокли в каптерку.
— Целка, — только глянул Броня. — Не пойдет. Сначала прокатать надо.
— Э, давай катай, — кивнул равнодушно Омар.
Желающие «прокатать» нашлись мигом. Шахова, предварительно спустив с него кальсоны, привязали мордой в стол, и потом двое или трое добровольцев жестоко оттра-хали его под вой и ржанье остальных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120