«Вот так дух освобождается от низменной и скроенной явно не по размеру материальной, телесной оболочки… Как жаль, что я не помню наизусть Бхагават-Гиту… — простреливало Мишу, и он лениво пытался влезть в эту мысль и понять, откуда она — этакая заумь — взялась в его тупой солдатской башке. Но мысль ускользала от него, как стремя из-под сапога неумелого всадника, и извилины расползались в разные стороны похожими на змей пулеметными лентами, а потом всякие остатки сознательной мозговой деятельности и вовсе прекращались и пространство Вселенной заполнялось буйством цветных снов. Мише нужна была расслабуха — хотя бы и такая, — чтобы сбросить нервное напряжение этого полугода, отдохнуть, не сорваться. Дни уходили один за другим, мягко и приятно, и никакие проблемы не портили желчь. А достичь этого было очень легко: кропалишь план, смешиваешь его с высыпанным из папиросы табаком, забиваешь косой, „взрываешь“, и — полетели…
Не хотелось ни о чем думать, ничего делать, хотелось только взорвать и улететь. Миша смеялся над своими командирами, которые запихали его сюда, ожидая, что соседство психов и дебилов сделает его жизнь сущим адом, а на самом деле определили его на форменный курорт.
На шестой вечер — когда они дули последний косой — их спалили. Миша совершенно не помнил, как это произошло и что случилось с другими. Он очнулся от того, что кто-то очень сильный, тяжело дыша, бил его резиновой палкой. Боль обожгла тело, но оно воспринималось еще отдельно от сознания, и, прежде чем боль сорвала предохранители ощущений, Миша увидел пустую, кажется, обитую чем-то мягким, комнату, здоровенный голый торс со свистящей черной молнией в руке и услышал прорывающийся сквозь пыхтение голос.
— Э, Степанцов, ну где ты там, урод?
Потом из окружающего пространства возник некто в хэбэшке, со сверкающим шприцом в руках. Потом Мишина нога — «…нельзя, чтобы он меня колол…» — как живая подскочила в воздух и вышибла шприц из рук этого штымпа, и шприц унесся в пространство, а сбоку кто-то громко выругался — Миша слышал это очень четко, — и опять замелькала черная молния…
— Ну что, Коханович, — мрачно спросил Петраков, закрывая дверцу уазика и пихая водилу под бок, — как самочувствие после курорта?
Миша не ответил, даже не повернул побитую рожу на голос. Ему было страшно. Он забился в самый дальний уголок этого огромного тела, битого-перебитого, затянутого в солдатскую хэбэшку. Ему было холодно и сыро в этом теле, как в глубоком темном подвале, полном мокриц. С высокого сферического свода прямо перед Мишей с сумасшедшей ритмичностью срывались и падали куда-то в бесконечную пустоту капли холодной испарины, оседающие на стенах, и обжигали тьму своими ядовитыми прикосновениями. Миша сидел, забившись в угол, и смотрел, как падают эти капли, словно от этого зависела его судьба, сидел, как чужак в пустом доме, со страхом ждущий хозяина, который все не приходит…
А уазик мчался по скверной грунтовой дороге.
Глава 7
Клиент опять попался бурый. Миша понял это, когда таджик наотрез отказался мыть полы в кабинете начмеда.
— Пойми, черт, здесь все больные этим занимаются, — попытался миролюбиво втолковать Миша стоящему перед ним клиенту. Клиент тупо смотрел перед собой.
— Пох мне, — наконец ответил он.
— Подожди, военный, ты что, предлагаешь мне полы мыть? — зашел с другой стороны Миша.
— Пох мне, — монотонно повторил таджик. «Кажется, это все, что он знает по-русски», — подумал Миша.
— Послушай, — сказал он, — сейчас тебе будет очень больно и неприятно, а пол мыть все равно придется. Может, давай без эксцессов обойдемся?
Вероятно, таджик действительно не понимал по-русски, потому что он и на этот раз тупо ответил: «Пох мне», даже не глянув в Мишину сторону. Миша начал закипать.
— Хорошо, урод, тогда не обижайся, — сказал он, резко вставая.
Таджик воинственно сжал кулаки и прищурился. Миша подошел к нему, примерился и вдруг резко схватил его одновременно одной рукой за горло, а другой — за гениталии; сильно сжав обе руки, он пару раз хлопнул таджика головой об стену. Таджик захрипел, задергался и замахал руками, не зная, за что хвататься прежде. Миша удачно зарядил таджику лбом в переносицу, а потом разжал руки, молниеносно отступил на шаг и коротко врубил правой в челюсть. Таджик, прикрыв лицо руками, со стоном осел на пол. Потом Миша свистнул мослу в конец коридора, чтобы тот присмотрел за клиентом, и отправил таджика умываться, а сам включил телевизор, уселся на диван и закурил. Когда таджик вернулся, он, даже не привстав с дивана, показал ему в угол комнаты, где лежала тряпка, и снова отвернулся к телевизору. Диктор программы «Время» восторженным голосом вещала об успехах перестройки. Миша зевнул и обернулся. Таджик стоял у двери в прежней позе, тупо уставившись в пустоту.
— Послушай, урод, — задумчиво сказал Миша, — а ведь я тебя грохну.
— Пох мне, — ответил таджик.
— Ну что ж, милый, — Миша тяжело поднялся, — кажется, придется взяться за тебя по-настоящему.
И он взялся. Сначала крепко прессонул таджика в стойке — пока тот еще сопротивлялся, — потом уронил его и долго бил ногами. Потом вытащил из-за дивана специально хранимую для подобных случаев заначку — отрезок резинового шланга длиной в полметра — и прошелся по таджику еще и ею. Потом он откачивал клиента в туалете, а когда тот снова обрел способность воспринимать окружающий мир, повторил процедуры.
Когда таджик вторично очухался до такого состояния, что мог стоять на коленях и двигать руками, Миша всучил ему тряпку и заставил протереть пол.
— Все, теперь можешь идти спать, — удовлетворенно сказал он, глядя на мокрый линолеум.
Таджик непонимающе уставился на него. Рожа у таджика была совершенно дикая.
— Все, отбой! — сказал ему Миша. — Понимаешь? Отбой! Спать иди! Туда! Туда иди! — он показал, куда.
Таджик с трудом встал и, пошатываясь, вышел. Хлопнула дверь соседней комнаты. «Все, порядок». Миша сходил вымыть руки и пошел в комнатушку к мослу пить чай.
— Ты че так долго? — спросил из-за огромной дымящейся кружки мосел.
— Слушай, этот больной — это какой-то шиздец! — сказал Миша, намазывая масло на кусок хлеба. — Еле-еле его сломал.
— А что у него? — равнодушно поинтересовался мосел.
— Да черт его знает. Серж, шутник, когда собирался везти его из роты сюда, написал ему «маниакально-депрессивный психоз». Наверное, сам не знает, что это такое.
— А че его привезли? — спросил мосел, явно думая о своем.
— Устроил истерику на стройке и даже, кажется, почти откусил палец ихнему прапорщику.
— Это что, Станкевичу? — мосел прыснул. — И здорово цапнул?
— Да какая, хрен, разница? — пожал плечами Миша. — Откусил палец, не откусил палец, — он протянул кружку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120