Он замечает, если у кого-нибудь из дочерей перекручен чулок. Заставляет чистить зубы препротивной смесью толченого мела с угольным порошком и солью. Когда они капризничают, он их гонит с глаз долой. Они смутно понимают, что все это для их же блага в будущем; а когда простудишься и хлюпаешь носом, он прописывает горячий пунш и сам проследит, чтобы тебя напоили этим чудесным лекарством. Он не теряет надежды, что дочери вырастут не такими глупенькими, какими выглядят вот сейчас, сегодня, а если забудешься и при нем говоришь о чем-нибудь слишком уверенно, он спрашивает: "Откуда ты это знаешь?" - да таким тоном, что поневоле растеряешься. Потому что - вот беда! - неизменно оказывается, что ничего они этого не знали, а только повторяли с чужих слов. Да, разговаривать с отцом нелегко, он расставляет ловушки, и в них неизменно попадаешься, а Марии с Мирандой чем дальше, тем сильней хочется, чтобы он не считал их дурочками. И при таком вот характере их отец когда-то уехал в Мексику и прожил там почти год, а все потому, что стрелял в человека, с которым тетя Эми кокетничала на балу. И это он очень неправильно поступил, надо было вызвать того человека на дуэль, как сделал дядя Габриэл. А отец просто взял и выстрелил в него, как самый последний невежа. Из-за этой истории во всей округе поднялся ужасный переполох и помолвка тети Эми с дядей Габриэлом чуть было не расстроилась окончательно и бесповоротно. Дядя Габриэл уверял, что тот молодой человек поцеловал тетю Эми, а тетя Эми уверяла, что он только любовался ее красивыми волосами.
Тогда в дни карнавала затеяли великолепный костюмированный бал. Гарри хотел нарядиться тореадором, потому что влюблен был в Мариану, а ей очень шли черная кружевная мантилья и мексиканский гребень. Мария и Миранда видели фотографию матери в том наряде, на милом ее лице ни тени кокетства, она так серьезно глядит из-под водопада кружев, спадающих с торчком стоящего в волосах гребня, и над ухом воткнута роза. Эми скопировала свой костюм с маленькой пастушки дрезденского фарфора, что стоит на каминной доске в гостиной; это была точная копия: шляпа с лентами, золоченый посошок, очень открытый зашнурованный корсаж, короткие пышные юбки, зеленые туфельки - все в точности такое же. И черная полумаска, но она никого не обманывала. "Эми можно было узнать хоть за тысячу шагов", - сказал отец. Габриэл, невзирая на свои шесть футов три дюйма росту, оделся под стать - ну и вид же у него был в голубых шелковых панталонах до колен и в белокуром парике, да еще кудри перевязаны лентой. "Он себя чувствовал дурак дураком и выглядел по-дурацки, и в тот вечер уж доподлинно свалял дурака", - сказал дядя Билл.
Вечер проходил очень мило, пока все не собрались внизу, готовясь ехать на бал. Отец Эми - наверно, он так и родился самым настоящим дедушкой, думала Миранда, - только глянул на дочку, на виднеющиеся из-под юбки ножки в белых чулках, глубокий вырез корсажа и нарумяненные щеки - и сразу вспылил, возмущенный таким неприличием. "Позор! - провозгласил он во всеуслышание. Моя дочь не покажется на люди в таком виде! Это непристойно! - прогремел он. - Непристойно!"
Эми сняла маску и улыбнулась ему.
"Полно, папочка, - нежно сказала она, - что же тут плохого? Посмотри на каминную полку. Пастушка целую вечность тут стоит, и тебя она никогда не смущала".
"Это совсем другое дело, барышня, - возразил отец. - Совсем другое дело, и ты сама прекрасно это понимаешь. Изволь сию минуту подняться к себе, и заколи повыше корсаж, и спусти пониже юбки, из дому ты выйдешь только в приличном виде. Да смотри умойся!"
"По-моему, тут нет ничего дурного, - решительно вмешалась мать Эми. - И напрасно ты так выражаешься при невинных девочках". Она пошла с Эми, в доме нашлись и еще помощницы, много времени не потребовалось. Через десять минут Эми вернулась чистенькая - румяна смыты, на груди над корсажем кружева, пастушеские юбки скромно тянутся шлейфом по ковру.
Когда Эми вышла из гардеробной и закружилась в первом танце с Габриэлом, никаких кружев в вырезе ее корсажа уже не было, юбки вызывающе вздернулись короче прежнего, пятна румян на щеках так и рдели. "Скажи правду, Габриэл, ведь жаль было бы испортить мой наряд?" Габриэл, восторге от того, что она поинтересовалась его мнением, объявил: наряд превосходен! И оба дружно, снисходительно порешили, что, хотя старшие частенько докучают, не стоит их расстраивать откровенным непослушанием, ведь их-то молодость миновала, что же им остается в жизни?
Гарри танцевал с Марианой, которая, кружась в вальсе, искусно откидывала тяжелый трен платья, но при этом все сильней беспокоился за сестру. Эми пользовалась чересчур большим успехом. Молодые люди, точно мухи на мед, устремлялись к ней через всю залу, не сводя глаз с обтянутых белым шелком ножек. Иные из этих молодых людей были Гарри незнакомы, других, напротив, он знал слишком хорошо и не считал их общество подходящим для своей сестры. Габриэл, нелепый в шелку и парике лирического пастушка, стоял поодаль и сжимал перевитый лентой посох так, словно безобидный посох ощетинился шипами. С Эми он почти не танцевал, танцевать с другими ему было мало радости, на душе черным-черно.
Довольно поздно, в одиночестве, наряженный Жаном Лафиттом, появился некий джентльмен, по рождению креол, который двумя годами раньше некоторое время был помолвлен с Эми. Он прямиком направился к ней, точно влюбленный, уверенный во взаимности, и сказал, почти не понижая голоса, так, что все поблизости слышали: "Я пришел только потому, что знал - вы здесь. Вот потанцую с вами и сразу уйду". "Раймонд!" - воскликнула Эми и просияла, точно при встрече с возлюбленным. Она танцевала с этим Раймондом четыре танца подряд, а затем, об руку с ним, скрылась из залы.
Гарри и Мариана в благопристойных романтических костюмах, безупречные жених и невеста, имеющие полное право быть счастливыми, медленно вальсировали под свой любимый напев - печальную песнь мавританского владыки, покидающего Гранаду. Не слишком уверенно выговаривая испанские слова, они чуть слышно напевали друг другу эту песнь любви, разлуки и скорби, пронзающей сердце точно острием меча и рождающей в нем сострадание ко всем, кто повержен и обездолен: "Приют любви, мой рай земной... я расстаюсь навек с тобой... скворец усталый без гнезда, где кров найдешь, летишь куда? А мне, вдали родной страны, увы, и крылья не даны... Крылатый странник, пусть твой путь тебя ведет ко мне на грудь, гнездо со мною рядом свей, упьюсь я песнею твоей, оплачу родину мою..."
В блаженную сладость этих минут ворвался Габриэл. Где-то на полпути он отшвырнул пастушеский посох, белокурый парик держал в руке. Он жаждал немедля поговорить с Гарри, и не успела Мариана опомниться, как уже сидела подле матери, а взволнованные молодые люди скрылись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Тогда в дни карнавала затеяли великолепный костюмированный бал. Гарри хотел нарядиться тореадором, потому что влюблен был в Мариану, а ей очень шли черная кружевная мантилья и мексиканский гребень. Мария и Миранда видели фотографию матери в том наряде, на милом ее лице ни тени кокетства, она так серьезно глядит из-под водопада кружев, спадающих с торчком стоящего в волосах гребня, и над ухом воткнута роза. Эми скопировала свой костюм с маленькой пастушки дрезденского фарфора, что стоит на каминной доске в гостиной; это была точная копия: шляпа с лентами, золоченый посошок, очень открытый зашнурованный корсаж, короткие пышные юбки, зеленые туфельки - все в точности такое же. И черная полумаска, но она никого не обманывала. "Эми можно было узнать хоть за тысячу шагов", - сказал отец. Габриэл, невзирая на свои шесть футов три дюйма росту, оделся под стать - ну и вид же у него был в голубых шелковых панталонах до колен и в белокуром парике, да еще кудри перевязаны лентой. "Он себя чувствовал дурак дураком и выглядел по-дурацки, и в тот вечер уж доподлинно свалял дурака", - сказал дядя Билл.
Вечер проходил очень мило, пока все не собрались внизу, готовясь ехать на бал. Отец Эми - наверно, он так и родился самым настоящим дедушкой, думала Миранда, - только глянул на дочку, на виднеющиеся из-под юбки ножки в белых чулках, глубокий вырез корсажа и нарумяненные щеки - и сразу вспылил, возмущенный таким неприличием. "Позор! - провозгласил он во всеуслышание. Моя дочь не покажется на люди в таком виде! Это непристойно! - прогремел он. - Непристойно!"
Эми сняла маску и улыбнулась ему.
"Полно, папочка, - нежно сказала она, - что же тут плохого? Посмотри на каминную полку. Пастушка целую вечность тут стоит, и тебя она никогда не смущала".
"Это совсем другое дело, барышня, - возразил отец. - Совсем другое дело, и ты сама прекрасно это понимаешь. Изволь сию минуту подняться к себе, и заколи повыше корсаж, и спусти пониже юбки, из дому ты выйдешь только в приличном виде. Да смотри умойся!"
"По-моему, тут нет ничего дурного, - решительно вмешалась мать Эми. - И напрасно ты так выражаешься при невинных девочках". Она пошла с Эми, в доме нашлись и еще помощницы, много времени не потребовалось. Через десять минут Эми вернулась чистенькая - румяна смыты, на груди над корсажем кружева, пастушеские юбки скромно тянутся шлейфом по ковру.
Когда Эми вышла из гардеробной и закружилась в первом танце с Габриэлом, никаких кружев в вырезе ее корсажа уже не было, юбки вызывающе вздернулись короче прежнего, пятна румян на щеках так и рдели. "Скажи правду, Габриэл, ведь жаль было бы испортить мой наряд?" Габриэл, восторге от того, что она поинтересовалась его мнением, объявил: наряд превосходен! И оба дружно, снисходительно порешили, что, хотя старшие частенько докучают, не стоит их расстраивать откровенным непослушанием, ведь их-то молодость миновала, что же им остается в жизни?
Гарри танцевал с Марианой, которая, кружась в вальсе, искусно откидывала тяжелый трен платья, но при этом все сильней беспокоился за сестру. Эми пользовалась чересчур большим успехом. Молодые люди, точно мухи на мед, устремлялись к ней через всю залу, не сводя глаз с обтянутых белым шелком ножек. Иные из этих молодых людей были Гарри незнакомы, других, напротив, он знал слишком хорошо и не считал их общество подходящим для своей сестры. Габриэл, нелепый в шелку и парике лирического пастушка, стоял поодаль и сжимал перевитый лентой посох так, словно безобидный посох ощетинился шипами. С Эми он почти не танцевал, танцевать с другими ему было мало радости, на душе черным-черно.
Довольно поздно, в одиночестве, наряженный Жаном Лафиттом, появился некий джентльмен, по рождению креол, который двумя годами раньше некоторое время был помолвлен с Эми. Он прямиком направился к ней, точно влюбленный, уверенный во взаимности, и сказал, почти не понижая голоса, так, что все поблизости слышали: "Я пришел только потому, что знал - вы здесь. Вот потанцую с вами и сразу уйду". "Раймонд!" - воскликнула Эми и просияла, точно при встрече с возлюбленным. Она танцевала с этим Раймондом четыре танца подряд, а затем, об руку с ним, скрылась из залы.
Гарри и Мариана в благопристойных романтических костюмах, безупречные жених и невеста, имеющие полное право быть счастливыми, медленно вальсировали под свой любимый напев - печальную песнь мавританского владыки, покидающего Гранаду. Не слишком уверенно выговаривая испанские слова, они чуть слышно напевали друг другу эту песнь любви, разлуки и скорби, пронзающей сердце точно острием меча и рождающей в нем сострадание ко всем, кто повержен и обездолен: "Приют любви, мой рай земной... я расстаюсь навек с тобой... скворец усталый без гнезда, где кров найдешь, летишь куда? А мне, вдали родной страны, увы, и крылья не даны... Крылатый странник, пусть твой путь тебя ведет ко мне на грудь, гнездо со мною рядом свей, упьюсь я песнею твоей, оплачу родину мою..."
В блаженную сладость этих минут ворвался Габриэл. Где-то на полпути он отшвырнул пастушеский посох, белокурый парик держал в руке. Он жаждал немедля поговорить с Гарри, и не успела Мариана опомниться, как уже сидела подле матери, а взволнованные молодые люди скрылись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17