Что-то серьезное? Я хочу сказать, роман или сборник рассказов или что-то такое? Упаси Бог, возразил я, отмахиваясь свободной рукой, чисто личные заметки, просто для души, пусть она наконец сядет где-нибудь.
Надя выбрала рабочее кресло, недолго думая, смахнула с сиденья носки и трусы, после чего плюхнулась на него, привалилась к спинке и положила ноги на низкий журнальный столик, поверх раскрытых книжек, пестрых картонных папок с материалом, листков с заметками и разрозненных газетных вырезок. Она в самом деле уселась точно так же, как часто сижу я, и улыбнулась, как всегда слегка приподняв левую бровь. Потрясное место, вид на улицу, небо видно, сказала она. А я, все еще совершенно ошалевший, стоя перед ней с этим огромным букетом, не переводя дыхания, спросил ее, не хочет ли она что-нибудь выпить, по какой причине пришла сюда и откуда, собственно, узнала, где я живу. Кофе с молоком, если у тебя есть, пришла просто так, узнать адрес не проблема, ответила она с подчеркнутой небрежностью. И в такт сказанному даже легонько покачалась во вращающемся кресле туда-сюда. Поэтому я быстро распахнул окна и для начала исчез в кухне.
Конечно, было ясно, что, стоит мне повернуться спиной, как она сразу же начнет читать распечатанные страницы. Я даже прикинул, не надо ли убрать их со стола. В конце концов, было бы только правильно и похвально скрыть от ученицы свою интимную сферу. Но втайне я возлагал некоторую надежду на ее юношеское любопытство. По какой-то причине надежда даже пересилила отнюдь не малое смятение, которое я тоже, разумеется, ощущал все сильнее. Ведь там были некоторые весьма сомнительные пассажи, где речь шла о моих бредовых чувствах к Наде.
Итак, пока варился кофе, я прислушивался к тихому шелесту бумаги в гостиной. Я не торопился. Пусть без помех составит себе представление, думал я, пусть спокойно узнает, каких душевных мук стоит мне это дело. Эта мысль пробивалась все явственней. Я и сам не знаю, откуда у меня вдруг взялось столько мужества. Потому ли, что мне нечего было терять, или потому, что я прямо-таки нарывался на щелчок, жаждал решительного разрыва между нами? Только бы избавиться от наваждения. Раз и навсегда.
Как бы то ни было, когда я вернулся, сначала с большей из двух моих ваз, оказавшейся все-таки слишком узкой для Надиного букета, так что пришлось распределить остаток в две пивные кружки, потом с подносом, на котором звенела вымытая кофейная посуда, она все еще продолжала бесцеремонно рыться в моих заметках. «Что же это такое?» — спросила она, в голосе звучало удивление, но вовсе не страх.
Ясное дело, я немного нервничал. Однако, несмотря на волнение, перед лицом ее искренности улетучились остатки и моего стыда. Все вдруг перестало быть мучительным, я ни секунды не думал о том, что мои наброски могут хоть чем-нибудь испугать, задеть, оттолкнуть Надю. Вот что было самым потрясающим, понимаешь? Я ничуть не боялся ее взгляда, когда она наконец отложила бумаги и посмотрела мне прямо в лицо. Я не боялся ничего, что могло бы скрываться за этим взглядом. Зато в тот момент меня вдруг охватило чувство абсолютной полноты существования. Это было нечто вроде всеобъемлющего духовного озарения, словно я выпал из всякого времени.
— А ты, что с тобой? — спросил я, и мой голос прозвучал в моих собственных ушах, как бы это выразить, почти как в научно-фантастическом фильме. Я что хочу сказать, с этого момента мне стало казаться, что все погрузилось в какую-то совершенно непостижимую, обволакивающую атмосферу, ирреальную, искусственную. Я, например, внезапно вообразил, что могу читать Надины мысли. В самом деле. Когда она поднялась, встала передо мной и внимательно осмотрела меня с головы до ног, у меня было ощущение, что я совершенно точно заранее знал: она поступит именно так. И улыбнется, этой одновременно открытой и сдержанной Надиной улыбкой, на которую я без колебаний ответил. Это было как разговор. Высказано все, что нужно было сказать в этот момент и что, с другой стороны, никак нельзя высказать словами. Как будто мы поднялись на высшую ступень понимания… Ты следишь за моей мыслью? Телепатия в чистом виде. Серьезно, именно так я себя чувствовал.
— У тебя есть шорты или что-нибудь такое для меня? — сказала Надя и уставилась на мой живот. — В общем и целом мои кроссовки вполне годятся для джоггинга.
Пока я рылся в шкафу в поисках подходящей одежды, она разделась. Стояла передо мной в трусиках и нижней рубашке, когда я протягивал ей мои выцветшие старые шорты. Нет, никаких искр, никакого эротического напряга или чего-то подобного, тут я, увы, должен тебя разочаровать. То есть, я рад, что в этом смысле могу тебя теперь разочаровать. Вообще все было легко. Совершенно непринужденно, верно, Надя?
Она как раз может подтвердить, верно? Она подтверждает в принципе уже тем, что я это записываю. Разве не фантастика? Ха, отныне она моя постоянная свидетельница, и ты в любой момент можешь вызвать ее для дачи показаний. Тебе хорошо слышно там, в углу? Она — мое доказательство, она, человек, мне теперь незачем перед тобой оправдываться. Скажи ему, Надя, то, что он хочет знать. А то ведь ни за что не поверит.
С другой стороны, такая доверчивость с ее стороны меня растрогала, это естественно. Ведь, читая мои заметки, она могла сообразить, насколько запутанным было мое к ней отношение. И конечно, меня взволновало, что эта пугающе юная девушка, совершенно чужая, несмотря ни на что, вдруг оказалась у меня в квартире полуобнаженной. Но и сказать ей это вслух было совсем нетрудно, все разумелось само собой, исключало недоразумения. От нее не скрылся, так сказать, характер моей взволнованности, от меня — ее знание о нем. Как будто два существа, прозрачных по причине их, можешь смеяться, родства душ, стояли и смотрели друг на друга. По крайней мере в тот момент. И Надя одобрила то, что увидела. Я сразу это понял, уверен в этом и сейчас. Я это знаю.
И потом мы побежали.
Прежде чем рассказывать дальше, хочу предостеречь от ложного впечатления. Я лишь недавно сумел дисциплинировать себя настолько, что не пропускаю ежедневной пробежки. И кроме того, напоминаю, что несколько недель тому назад мне было совсем хреново. Нет, я не собирался помирать, даже не страдал физически. Просто потерял всякий интерес к жизни. Опустил руки, перестал прибирать в квартире, размышлять, читать. И конечно, забросил свою писанину, она показалась мне глупостью. Я даже чуть было не уничтожил все записи. Наступило бесконечное, неописуемое отупение. Я был ни на что не годен, как в полусне добирался до электрички, слонялся по школьным коридорам и, едва высидев уроки, возвращался домой, засовывал в микроволновку невкусную жратву и забывался перед телевизором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66