Никто меня не любит. Никого не волнует, упаду я тут или нет.
– Неправда, – возразил я. – Взгляните на этих людей внизу. Их это очень волнует.
– Да ни хрена подобного. Они ждут, когда я свалюсь. Будет о чем потрепаться.
– Но меня точно волнует, Макс, – сказал я.
– Тогда иди сюда и выпей со мной.
Я знал, что пьяные хитры и своекорыстны, но это знание мне нисколько не помогло. Я понимал, что придется к нему лезть. Неуклюже я выполз из окошка и забрался на парапет. Мне показалось, что внизу раздался дружный вздох, но, возможно, то была игра моего воображения. Я вовсе не собирался играть на публику. Я даже не выпрямился. Я пристроил зад на парапете, свесил ноги и как можно крепче вцепился в край.
– Ты заслужил глотнуть. – Макс нагнулся и протянул мне виски.
Мне понадобилось изрядное усилие, чтобы оторвать пальцы от края парапета и взять бутылку, но виски мне требовался позарез – набраться храбрости и успокоить нервы. Первый глоток не очень помог, поэтому я поспешно сделал второй.
– Отсюда все другое, да? – спросил Макс.
Ну да. Все такое страшное. И до земли миллионы миль.
– Другое, – пробормотал я, – но лучше ли?
– Все вокруг станет чудесным, если ты немного перестроишь сознание, – сказал Макс.
Ага, похоже, я перестроил его так себе. Выражения лиц у собравшихся внизу разглядеть было сложно, но я понял, что Макс прав: они получили бы куда больше удовольствия, если б один из нас свалился с крыши. Я не собирался устраивать такого шоу. Я сидел очень спокойно, не делал резких движений, зато Макс не делал ничего, кроме резких движений.
– Почему бы вам не сесть? – предложил я. – Вы меня очень нервируете.
– А разве я виноват, что у тебя нервишки разгулялись?
– Да, – ответил я. – Именно вы и виноваты.
– Во как? – удивился Макс; эта мысль оказалась для него совершенно неожиданной.
Ответственность за состояние моей нервной системы явно не пришлась ему по душе. Выглядел Макс крайне недовольным. Зато я с каждой минутой становился все довольнее. Виски делал свое дело: сначала стало тепло, потом жарко, потом мое настроение резко подскочило вверх, безо всяких на то причин.
– Интересно, чего я на крышу-то полез, да? – спросил Макс.
– По пьяни?
Макс разочарованно посмотрел на меня:
– Вот я иногда думаю, ты действительно такой тупой или только придуриваешься?
– Наверняка такой, – сказал я.
– Я здесь потому, что это место ничем не хуже других, – сообщил Макс, словно эти слова все объясняли.
– Мне кажется, есть места получше, – возразил я.
– Ладно, согласен, наверное, есть. “Бар Гарри”, еще “Две обезьянки”. Ну, может, “Луна под водой”. Но в клинике, пока они не откроют бар или пивнушку, это место ничем не хуже других.
– Если это место не хуже других, то почему бы нам не пойти в другое место?
– Тебе еще многому надо научиться, Грегори.
– Мне все это говорят.
Макс снова протянул бутылку. В ней оставалось совсем на донышке. Я выпил половину остатка и вернул бутылку Максу. Он осушил ее, сунул руку в карман и достал непочатую.
– Если я говорю, что это место ничем не хуже других, то я говорю, что мы все в аду, каждый в своем персональном аду, и он всегда с нами, куда бы мы ни пошли. Выпивка не вызволяет тебя из ада, но, если постараться, можно решить, что ты не в аду, а в чистилище.
– Вы сами в это не верите, – сказал я.
– А зачем бы я тогда говорил?
– Думаю, что это просто пьяная болтовня, – ответил я.
– Хочешь кое-что увидеть? – спросил Макс.
Если сидишь на крыше сумасшедшего дома с пьяным психом и тот спрашивает, не хочешь ли ты кое-что увидеть, волей-неволей засомневаешься. Он может показать слишком много вещей, которых ты вовсе не хочешь видеть, – особенно после случая с пенисом. Поэтому я ответил: “Возможно”, и Макс, поставив бутылку, вприпляску двинулся по парапету к другому углу здания. Затем принялся пятиться назад. В руках он что-то держал.
– Что это? – спросил я.
Макс развернулся, и я увидел птичье гнездо. Он нес его осторожно, насколько, разумеется, позволяло почти полное отсутствие координации. Макс протянул мне гнездо, и я снова замешкался. С какой стати мне нужно гнездо? Но тут я увидел, что внутри. В гнезде сидели четыре крошечных птенца. Совсем голые; распахнутые клювы казались гигантскими по сравнению с телами. Птенцы походили на жутковатых эмбрионов, и эти эмбрионы кричали, обращаясь ко мне, обращаясь ко всему свету, и то был крик бессилия. Я все еще не понимал, зачем мне птенцы, поэтому отверг дар Макса, и он отступил от меня на пару шагов.
– Не стоит ли положить их туда, где вы их взяли? – сказал я.
– Зачем?
– Чтобы не уронить.
– Я не собираюсь их ронять.
Макс сунул руку в гнездо и выдернул одно из вопящих созданий, словно это был кусок теста. Он подержал птенца на ладони, а затем, размахнувшись, швырнул вниз. Донесся жутковатый тихий шлепок, но собравшиеся внизу никак не отреагировали.
– Зачем вы это сделали? – спросил я.
– Просто так, – сказал Макс и достал второго птенца.
– Если нет причин, то зачем делать?
Он задумался.
– Хорошо, тогда, наверное, есть причина.
– Ладно, Макс, хватит.
– Что хватит?
Он швырнул на землю второго птенца. Послышался еще один далекий шлепок.
– Приятно, наверное, – сказал Макс, – оказаться на месте одного из этих птенцов? Сидишь у себя в гнезде, и вдруг тебя хватают богоподобные пальцы, поднимают ввысь, уносят прочь, а затем ты летишь в пространстве, сплошной восторг, и скорость, и ветер. Затем удар. Затем ничего. Небытие. По-моему, неплохо. Во всяком случае, лучше моей жизни.
– Но вас же никто не убивает, разве не так, Макс?
– А разве так? Разве так? Думаю, я все это время ошибался. Я думал, что пью, чтобы перестроить сознание. Но теперь я думаю, что я пил, потому что у меня была депрессия, как и говорил Линсейд. Выпивка иногда помогает, но не всегда. Иногда становится только хуже. Но теперь я нашел новый метод лечения. Убивать живые существа. Вот это занятие всегда поднимает мне настроение.
Я разозлился, и не только потому, что не одобрял (нерешительно и либерально) жестокое обращение с животными, но еще и потому, что меня воротило от того наслаждения, с каким Макс вершил эту жестокость. Отвращение мое усиливалось еще и тем, что Макс оправдывал гнусность происходящего своим собственным состоянием, собственным страданием.
– Не понимаю, чего ты так расстроился, – сказал Макс. – Это всего лишь птички. У них нет души или чего-то в этом роде.
– Дело не в душе, – ответил я.
– А в чем?
Я поймал себя на том, что произношу слова, которые, как я прекрасно понимал, должны звучать нелепо:
– Если бы птицы захотели убить вас, я бы попытался им помешать точно также, как я пытаюсь помешать вам убивать их.
Я представлял себе картинку в духе Хичкока:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– Неправда, – возразил я. – Взгляните на этих людей внизу. Их это очень волнует.
– Да ни хрена подобного. Они ждут, когда я свалюсь. Будет о чем потрепаться.
– Но меня точно волнует, Макс, – сказал я.
– Тогда иди сюда и выпей со мной.
Я знал, что пьяные хитры и своекорыстны, но это знание мне нисколько не помогло. Я понимал, что придется к нему лезть. Неуклюже я выполз из окошка и забрался на парапет. Мне показалось, что внизу раздался дружный вздох, но, возможно, то была игра моего воображения. Я вовсе не собирался играть на публику. Я даже не выпрямился. Я пристроил зад на парапете, свесил ноги и как можно крепче вцепился в край.
– Ты заслужил глотнуть. – Макс нагнулся и протянул мне виски.
Мне понадобилось изрядное усилие, чтобы оторвать пальцы от края парапета и взять бутылку, но виски мне требовался позарез – набраться храбрости и успокоить нервы. Первый глоток не очень помог, поэтому я поспешно сделал второй.
– Отсюда все другое, да? – спросил Макс.
Ну да. Все такое страшное. И до земли миллионы миль.
– Другое, – пробормотал я, – но лучше ли?
– Все вокруг станет чудесным, если ты немного перестроишь сознание, – сказал Макс.
Ага, похоже, я перестроил его так себе. Выражения лиц у собравшихся внизу разглядеть было сложно, но я понял, что Макс прав: они получили бы куда больше удовольствия, если б один из нас свалился с крыши. Я не собирался устраивать такого шоу. Я сидел очень спокойно, не делал резких движений, зато Макс не делал ничего, кроме резких движений.
– Почему бы вам не сесть? – предложил я. – Вы меня очень нервируете.
– А разве я виноват, что у тебя нервишки разгулялись?
– Да, – ответил я. – Именно вы и виноваты.
– Во как? – удивился Макс; эта мысль оказалась для него совершенно неожиданной.
Ответственность за состояние моей нервной системы явно не пришлась ему по душе. Выглядел Макс крайне недовольным. Зато я с каждой минутой становился все довольнее. Виски делал свое дело: сначала стало тепло, потом жарко, потом мое настроение резко подскочило вверх, безо всяких на то причин.
– Интересно, чего я на крышу-то полез, да? – спросил Макс.
– По пьяни?
Макс разочарованно посмотрел на меня:
– Вот я иногда думаю, ты действительно такой тупой или только придуриваешься?
– Наверняка такой, – сказал я.
– Я здесь потому, что это место ничем не хуже других, – сообщил Макс, словно эти слова все объясняли.
– Мне кажется, есть места получше, – возразил я.
– Ладно, согласен, наверное, есть. “Бар Гарри”, еще “Две обезьянки”. Ну, может, “Луна под водой”. Но в клинике, пока они не откроют бар или пивнушку, это место ничем не хуже других.
– Если это место не хуже других, то почему бы нам не пойти в другое место?
– Тебе еще многому надо научиться, Грегори.
– Мне все это говорят.
Макс снова протянул бутылку. В ней оставалось совсем на донышке. Я выпил половину остатка и вернул бутылку Максу. Он осушил ее, сунул руку в карман и достал непочатую.
– Если я говорю, что это место ничем не хуже других, то я говорю, что мы все в аду, каждый в своем персональном аду, и он всегда с нами, куда бы мы ни пошли. Выпивка не вызволяет тебя из ада, но, если постараться, можно решить, что ты не в аду, а в чистилище.
– Вы сами в это не верите, – сказал я.
– А зачем бы я тогда говорил?
– Думаю, что это просто пьяная болтовня, – ответил я.
– Хочешь кое-что увидеть? – спросил Макс.
Если сидишь на крыше сумасшедшего дома с пьяным психом и тот спрашивает, не хочешь ли ты кое-что увидеть, волей-неволей засомневаешься. Он может показать слишком много вещей, которых ты вовсе не хочешь видеть, – особенно после случая с пенисом. Поэтому я ответил: “Возможно”, и Макс, поставив бутылку, вприпляску двинулся по парапету к другому углу здания. Затем принялся пятиться назад. В руках он что-то держал.
– Что это? – спросил я.
Макс развернулся, и я увидел птичье гнездо. Он нес его осторожно, насколько, разумеется, позволяло почти полное отсутствие координации. Макс протянул мне гнездо, и я снова замешкался. С какой стати мне нужно гнездо? Но тут я увидел, что внутри. В гнезде сидели четыре крошечных птенца. Совсем голые; распахнутые клювы казались гигантскими по сравнению с телами. Птенцы походили на жутковатых эмбрионов, и эти эмбрионы кричали, обращаясь ко мне, обращаясь ко всему свету, и то был крик бессилия. Я все еще не понимал, зачем мне птенцы, поэтому отверг дар Макса, и он отступил от меня на пару шагов.
– Не стоит ли положить их туда, где вы их взяли? – сказал я.
– Зачем?
– Чтобы не уронить.
– Я не собираюсь их ронять.
Макс сунул руку в гнездо и выдернул одно из вопящих созданий, словно это был кусок теста. Он подержал птенца на ладони, а затем, размахнувшись, швырнул вниз. Донесся жутковатый тихий шлепок, но собравшиеся внизу никак не отреагировали.
– Зачем вы это сделали? – спросил я.
– Просто так, – сказал Макс и достал второго птенца.
– Если нет причин, то зачем делать?
Он задумался.
– Хорошо, тогда, наверное, есть причина.
– Ладно, Макс, хватит.
– Что хватит?
Он швырнул на землю второго птенца. Послышался еще один далекий шлепок.
– Приятно, наверное, – сказал Макс, – оказаться на месте одного из этих птенцов? Сидишь у себя в гнезде, и вдруг тебя хватают богоподобные пальцы, поднимают ввысь, уносят прочь, а затем ты летишь в пространстве, сплошной восторг, и скорость, и ветер. Затем удар. Затем ничего. Небытие. По-моему, неплохо. Во всяком случае, лучше моей жизни.
– Но вас же никто не убивает, разве не так, Макс?
– А разве так? Разве так? Думаю, я все это время ошибался. Я думал, что пью, чтобы перестроить сознание. Но теперь я думаю, что я пил, потому что у меня была депрессия, как и говорил Линсейд. Выпивка иногда помогает, но не всегда. Иногда становится только хуже. Но теперь я нашел новый метод лечения. Убивать живые существа. Вот это занятие всегда поднимает мне настроение.
Я разозлился, и не только потому, что не одобрял (нерешительно и либерально) жестокое обращение с животными, но еще и потому, что меня воротило от того наслаждения, с каким Макс вершил эту жестокость. Отвращение мое усиливалось еще и тем, что Макс оправдывал гнусность происходящего своим собственным состоянием, собственным страданием.
– Не понимаю, чего ты так расстроился, – сказал Макс. – Это всего лишь птички. У них нет души или чего-то в этом роде.
– Дело не в душе, – ответил я.
– А в чем?
Я поймал себя на том, что произношу слова, которые, как я прекрасно понимал, должны звучать нелепо:
– Если бы птицы захотели убить вас, я бы попытался им помешать точно также, как я пытаюсь помешать вам убивать их.
Я представлял себе картинку в духе Хичкока:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92