Они посмотрели на меня, словно забавляясь и удивляясь одновременно. «Если она столь высокого мнения о себе, значит, у нее есть причины», – читалось на их лицах; и они утвердили мою кандидатуру.
Я написала об этом родителям. По обыкновению, мне ответила мама. Отец никогда не писал мне.
Мне дали испытывать гидропланер. Это была великолепнейшая из машин, когда-либо поднимавшихся в воздух, но она никак не хотела отрываться от воды. Она взлетала, только когда ее тянул на буксире быстроходный катер. Таким образом, она становилась самым дорогим в мире планером, и никто толком не понимал, для каких целей она предназначена. Разработку гидропланера прекратили.
Примерно в то время Уби покинул институт. Директор наконец принял решение – или за него приняли решение в министерстве.
Уби отправили во франкфуртский зоопарк. Говорили, поймать его оказалось нетрудно: сын садовника сделал это с помощью кроличьей тушки. Я видела, как гриф уезжал. Он неподвижно стоял, широко расставив ноги, посередине клетки, которую погружали в институтский автофургон.
Дармштадтский аэродром граничил с фермой. Однажды утром, ожидая, когда небо очистится от низких облаков, я завязала разговор с молодым работником фермы, находившимся по другую сторону ворот. Мы говорили о картофеле. Он многое знал о нем. Он рассказал мне вещи, о которых я не имела понятия: если картошку посадить вовремя, урожай можно собирать два раза в год; существуют десятки сортов картофеля; если между картофельными грядками посадить кабачки, обе культуры выиграют от такого соседства; если удобрить землю слишком поздно, навозные черви съедят молодую картошку – и еще много чего.
Я увидела, как мотоцикл Дитера заворачивает на площадку за ангарами. Он припарковал машину и направился к нам. С мрачным лицом.
– Что здесь происходит? – осведомился он суровым тоном полицейского – или моего отца.
Я изумленно взглянула на него и сказала:
– Мы разговариваем о картофеле.
– О картофеле? – переспросил Дитер с таким видом, словно речь шла о какой-то мерзости.
Паренек повернулся и двинулся прочь, решив, что с него довольно. Дитер остановил его.
– Как тебя зовут?
– Альфред.
– Твой хозяин знает, что ты тратишь свое рабочее время на разговоры с молодыми женщинами, Альфред?
– Дитер! – возмущенно воскликнула я.
– Я ничего такого не сделал, – сказал паренек. – Фройляйн пожелала мне доброго утра, я остановился, и мы немного поболтали. Ничего такого. Мы просто разговаривали о картофеле.
– А известно ли тебе, – с негодованием спросил Дитер, – что сельское хозяйство Рейха в кризисе из-за нехватки рабочей силы? Что лучшие умы страны ломают голову, как справиться с уменьшением населения в сельских районах, которое тормозит производство продуктов питания? И ты растрачиваешь свое время на пустую болтовню?
Паренек покраснел и сказал:
– Про это я ничего не знаю. Но я знаю, что зарабатываю свои деньги тяжелым трудом.
Он повернулся и неторопливо пошел прочь по полю.
Я тоже пошла прочь. Я направилась в ангар и там нашла себе какое-то дело. И до конца дня избегала Дитера.
На следующее утро он поймал меня в коридоре, когда я шла с инструктивного совещания.
– Фредди! Ты куда-то пропала вчера…
Я повернулась к нему.
– Ты вообще отдаешь себе отчет в своих действиях? Мы мило болтали, а ты набросился на нас, как разъяренный бык.
Он явно чувствовал себя неловко.
– Ну, вероятно, я отреагировал слишком резко.
– Отреагировал на что? Тот бедный парень…
– Деревенщина.
Памятуя о рабочем происхождении самого Дитера, я с трудом поверила своим ушам. Я посмотрела на значок у него на груди.
– Я думала, ты принадлежишь к национал-социалистической партии.
Дитер покраснел.
– Он попусту тратил время своего работодателя.
– Не надо высокопарных слов. В любом случае, он сказал правду: он зарабатывает свои деньги тяжелым трудом.
– Ты очень стараешься защитить его, Фредди. Похоже, ты действительно на него запала.
Ах, вот оно что. Какая я тупая. Но я думала…
– Дитер, – сказала я, – ты смешон.
Мы молча дошли до столовой. Мы взяли по чашке кофе и сели за столик у окна. Я листала журнал по планеризму.
Через несколько минут Дитер промямлил: «Извини». Он смотрел немигающим взглядом в окно, на двух механиков, ремонтировавших грузовик.
– Просто мне не понравилось, что ты с ним разговаривала, – сказал он.
– В чем дело, Дитер? Я имела полное право разговаривать с ним.
Он ничего не ответил.
– Ты хочешь сказать, что приревновал меня?
Он отпил маленький глоточек кофе.
– Да.
– Но ведь мы уже говорили на эту тему. Я думала, ты все понял. Я просто хочу оставаться твоим другом, и все. Между нами нет ничего такого, что давало бы тебе право ревновать.
Дитер избегал смотреть мне в глаза. Потом, словно преодолев некое препятствие, он вдруг сказал:
– Да, ты так говоришь. Только я не верю, что ты не испытываешь ко мне таких же чувств, какие я испытываю к тебе. Мне кажется, ты отвечаешь мне взаимностью, пусть сама не осознаешь этого. Думаю, ты скажешь мне «да» рано или поздно.
Тем летом происходило нечто, о чем никто не говорил вслух, разве только шепотом.
Штурмовые отряды. Теперь в стране насчитывалось два миллиона штурмовиков, и они все чего-то хотели.
Они были простыми людьми; они были бойцами. Они сражались за победу партии, и партия победила. Но они не получили обещанных рабочих мест. Рабочие места получили более умные люди, с более чистыми руками. И они не получили обещанной революции. Революция свершилась и прошла мимо них.
А они по-прежнему ходили по улицам. Маршировали. Улицы по-прежнему оставались для них плацем.
Они в десять раз превосходили численно вновь увеличенную армию и – по общему мнению – представляли угрозу общественному порядку. Они стремились заменить армию. Стать армией.
Оставалось ждать, как поступит Гитлер.
В конце июня мы с Дитером находились в Берлине. Однажды вечером мы с ним договорились с Вольфгангом вместе пообедать. Мы пошли в маленький, битком набитый ресторанчик, который рекомендовал Вольфганг, поскольку там хорошо готовили свинину с красной капустой.
Едва мы уселись, как начался спор.
– Я слышал, армия приведена в боевую готовность, – заметил Вольфганг, изучая меню.
– Где ты это слышал? – резко спросил Дитер.
– Там, где слышу почти все новости. В департаментских кулуарах.
– Департаментские кулуары славятся своими сплетнями.
– Эти нет. Они славятся своей осведомленностью. События быстро развиваются, Дитер. Ты знаешь, на чьей ты стороне?
– Разумеется, я предан Гитлеру.
Вольфганг насмешливо осклабился.
– А ты знаешь, на чьей стороне он? А сам он знает, на чьей он стороне?
Мне показалось, что Дитер сейчас ударит Вольфганга, но тут подошел официант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116