Через щель до меня донесся шорох бумаги, а потом другой звук, уже мне знакомый: постукивание пуговиц, раскладываемых на карте. Я стояла там, не в силах пошевелиться и не в силах постучать, пока из кабинета не раздался резкий голос, заставивший меня вздрогнуть: «Кто там?»
Я поспешно назвалась.
– Ну так входите.
Когда я вошла, глаза под набрякшими серыми веками уткнулись в меня, оторвавшись от предмета его постоянной заботы.
– Капитан, я только что виделся с фельдмаршалом. – Потом он начал говорить все быстрее и быстрее: – Позиции русских вокруг Канцелярии надо уничтожить до рассвета, это просто необходимо, иначе у нас не остается никакой надежды. Задачу можно выполнить только силами авиации, и вы отвезете фельдмаршала в Рехлин, чтобы он отдал соответствующий приказ.
Я сказала, что охотно отвезу фельдмаршала в Рехлин.
– Я возложил на него еще одну обязанность, я возлагаю ее на вас обоих. Предатель Гиммлер находится на севере, он плетет заговор, надеется занять мое место.
Речь его становилась бессвязной. Неимоверным усилием воли он контролировал поток слов, как пытался контролировать подергивающиеся лицевые мускулы, приплясывающую левую ногу и трясущуюся руку.
– Вы должны сказать адмиралу Дёницу…
Он умолк. Я решила, что он окончательно тронулся рассудком. Он смотрел в пустоту, казалось, бесконечно долгое время. Я судорожно сглотнула, и звук показался мне оглушительным.
Он совершил над собой огромное усилие.
– На севере всем заправляет Дёниц. Он должен арестовать Гиммлера. Такова моя последняя воля.
Он положил руки на стол и начал с трудом подниматься на ноги. Я решила, что могу идти, но оказалось, еще нет.
– «Предан до смерти», – проскрипел полный муки голос. – С меня довольно клятв. Я могу доверять только одному человеку на всем белом свете, да еще моему псу.
Со мной что-то произошло, когда я это услышала. Не могу объяснить. Я никогда не могла объяснить, что он творит со мной и бессчетными тысячами других людей.
– Вы сохраните мне верность? – настойчиво спросил голос, от которого я тщетно пыталась спрятаться. Но от него было не спрятаться, и от глаз тоже. В бездонной глубине этих глаз я различила нечто знакомое и в ужасе отшатнулась, будто увидев живое существо, корчащееся в преисподней. И потом мне показалось, будто я тоже лечу в преисподнюю, жертвуя рассудком ради безумия, причем по собственной воле.
Мы с генералом вышли из бункера в кошмарную ночь, где нас ждал «бюкер», похожий во мраке на летучую мышь.
С помощью двух эсэсовцев я выкатила маленький самолетик на крохотный участок мостовой, не изрытый снарядами. Русские здесь почти достигли Восточно-западной оси, и, когда орудийный огонь вдруг ненадолго стих, я услышала русскую речь.
Мы помогли генералу забраться в кабину и торопливо затолкали туда костыли. Беспрестанные вспышки выстрелов освещали самолет, а когда я включила двигатель, в двадцати метрах перед нами разорвался снаряд. «Бюкер» станет отличной мишенью, как только поднимется в воздух.
Я стала круто разворачивать самолет, до упора выжав правую педаль руля. «Бюкер» сопротивлялся и попытался въехать в воронку, но я не позволила, а мгновением позже уже гнала машину по мостовой в противоположном направлении, увеличивая обороты двигателя и моля Бога помочь нам взлететь, в то время как генерал орал мне в ухо: «Вы спятили! Вы с ума сошли!» Да не совсем. Я уже делала это раньше.
Колеса оторвались от земли. Ненадежный воздушный поток порывами проносился под крыльями. Я с трудом набирала высоту, сантиметр за сантиметром, понимая, что не должна поднимать нос ни чуточкой выше, иначе произойдет срыв потока. Мы набирали высоту, но рывками и, конечно, недостаточно быстро, чтобы чувствовать себя в безопасности; а потом вдруг перед нами появилось препятствие, которое, казалось, сводило на нет все мои усилия. За пеленой дыма неясно вырисовалась каменная громада Бранденбургских ворот. Теперь мне пришлось поднимать нос, и я постоянно переводила глаза с венчающей ворота квадриги на спидометр и обратно: скорость, конечно, падала, и, если она упадет еще немного, самолет сорвется с воздушного потока, непременно сорвется…
Помпезная скульптурная группа пронеслась под нами. Я немного опустила нос, чтобы набрать скорость, и почти сразу вошла в крутой вираж. Трассирующий снаряд прочертил светлый след над правым крылом. Уловка сработала. К тому времени, когда артиллеристы поняли, что мы взлетаем не против ветра, а по ветру, и начали нас обстреливать, мы уже оказались в относительной безопасности и поднимались по спирали все выше.
Я описывала круги, неуклонно набирала высоту и пряталась за клубами дыма, покуда орудия не остались далеко внизу, а истребители не сосредоточили свое внимание на более крупной добыче. С высоты четырех тысяч метров, из-под купола звездного неба, мы смотрели на кипящий котел Берлина.
Я взяла курс на Рехлин и полетела над выжженными полями и горящими деревнями, время от времени попадая в яркий белый луч прожектора, от которого уходила по спирали.
Глава двадцать пятая
– Вы знали, что эсэсовцы творили в России? – спрашиваю я генерала, когда грузовик на полной скорости подъезжает к окраине Любека.
– Да, – отвечает он. – Разумеется, знал.
У меня такое чувство, будто только это я и хотела услышать и теперь могу раз и навсегда закрыть тему. Ибо что еще тут сказать? Что тут вообще можно сказать?
Но генерал что-то хочет добавить.
– Это было ужасно, все эти дела. У меня просто с души воротило.
Слова, не вполне здесь уместные. Но это все же лучше, чем ничего.
– Но вы позволяли… – говорю я.
– А что еще я мог сделать?
– Отказаться.
– Отказаться! – Он смеется. – И пойти под расстрел. Или просто уйти в отставку. Вопрос в том, чего бы я этим добился? Если бы я не командовал военно-воздушными силами…
– Ими командовал бы кто-нибудь другой?
– Вот именно.
– Вы помните генерала Плоха?
– Конечно.
– Он…
А что он?
– Он исполнял свой долг, – говорит генерал, – насколько мне известно.
Грузовик начинает прыгать по камням разбитой мостовой.
– Долг, – повторяю я.
– Долг солдата, – говорит генерал. – Начинаешь ставить под сомнение приказы – и что дальше? В таком случае усомниться можно решительно во всем.
– Возможно, так и надо, – говорю я.
Он с бесконечно усталым видом откидывает голову назад, на борт грузовика, но потом снова подается вперед, ибо тряска поистине невыносима.
– Без умения подчиняться невозможна не только военная служба, – говорит он. – Но и управление страной. Оно лежит в основе всего.
Я молчу. Но не потому, что мне нечего ответить.
– Вы не понимаете, что такое подчинение, – говорит он. – Потому что вы женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Я поспешно назвалась.
– Ну так входите.
Когда я вошла, глаза под набрякшими серыми веками уткнулись в меня, оторвавшись от предмета его постоянной заботы.
– Капитан, я только что виделся с фельдмаршалом. – Потом он начал говорить все быстрее и быстрее: – Позиции русских вокруг Канцелярии надо уничтожить до рассвета, это просто необходимо, иначе у нас не остается никакой надежды. Задачу можно выполнить только силами авиации, и вы отвезете фельдмаршала в Рехлин, чтобы он отдал соответствующий приказ.
Я сказала, что охотно отвезу фельдмаршала в Рехлин.
– Я возложил на него еще одну обязанность, я возлагаю ее на вас обоих. Предатель Гиммлер находится на севере, он плетет заговор, надеется занять мое место.
Речь его становилась бессвязной. Неимоверным усилием воли он контролировал поток слов, как пытался контролировать подергивающиеся лицевые мускулы, приплясывающую левую ногу и трясущуюся руку.
– Вы должны сказать адмиралу Дёницу…
Он умолк. Я решила, что он окончательно тронулся рассудком. Он смотрел в пустоту, казалось, бесконечно долгое время. Я судорожно сглотнула, и звук показался мне оглушительным.
Он совершил над собой огромное усилие.
– На севере всем заправляет Дёниц. Он должен арестовать Гиммлера. Такова моя последняя воля.
Он положил руки на стол и начал с трудом подниматься на ноги. Я решила, что могу идти, но оказалось, еще нет.
– «Предан до смерти», – проскрипел полный муки голос. – С меня довольно клятв. Я могу доверять только одному человеку на всем белом свете, да еще моему псу.
Со мной что-то произошло, когда я это услышала. Не могу объяснить. Я никогда не могла объяснить, что он творит со мной и бессчетными тысячами других людей.
– Вы сохраните мне верность? – настойчиво спросил голос, от которого я тщетно пыталась спрятаться. Но от него было не спрятаться, и от глаз тоже. В бездонной глубине этих глаз я различила нечто знакомое и в ужасе отшатнулась, будто увидев живое существо, корчащееся в преисподней. И потом мне показалось, будто я тоже лечу в преисподнюю, жертвуя рассудком ради безумия, причем по собственной воле.
Мы с генералом вышли из бункера в кошмарную ночь, где нас ждал «бюкер», похожий во мраке на летучую мышь.
С помощью двух эсэсовцев я выкатила маленький самолетик на крохотный участок мостовой, не изрытый снарядами. Русские здесь почти достигли Восточно-западной оси, и, когда орудийный огонь вдруг ненадолго стих, я услышала русскую речь.
Мы помогли генералу забраться в кабину и торопливо затолкали туда костыли. Беспрестанные вспышки выстрелов освещали самолет, а когда я включила двигатель, в двадцати метрах перед нами разорвался снаряд. «Бюкер» станет отличной мишенью, как только поднимется в воздух.
Я стала круто разворачивать самолет, до упора выжав правую педаль руля. «Бюкер» сопротивлялся и попытался въехать в воронку, но я не позволила, а мгновением позже уже гнала машину по мостовой в противоположном направлении, увеличивая обороты двигателя и моля Бога помочь нам взлететь, в то время как генерал орал мне в ухо: «Вы спятили! Вы с ума сошли!» Да не совсем. Я уже делала это раньше.
Колеса оторвались от земли. Ненадежный воздушный поток порывами проносился под крыльями. Я с трудом набирала высоту, сантиметр за сантиметром, понимая, что не должна поднимать нос ни чуточкой выше, иначе произойдет срыв потока. Мы набирали высоту, но рывками и, конечно, недостаточно быстро, чтобы чувствовать себя в безопасности; а потом вдруг перед нами появилось препятствие, которое, казалось, сводило на нет все мои усилия. За пеленой дыма неясно вырисовалась каменная громада Бранденбургских ворот. Теперь мне пришлось поднимать нос, и я постоянно переводила глаза с венчающей ворота квадриги на спидометр и обратно: скорость, конечно, падала, и, если она упадет еще немного, самолет сорвется с воздушного потока, непременно сорвется…
Помпезная скульптурная группа пронеслась под нами. Я немного опустила нос, чтобы набрать скорость, и почти сразу вошла в крутой вираж. Трассирующий снаряд прочертил светлый след над правым крылом. Уловка сработала. К тому времени, когда артиллеристы поняли, что мы взлетаем не против ветра, а по ветру, и начали нас обстреливать, мы уже оказались в относительной безопасности и поднимались по спирали все выше.
Я описывала круги, неуклонно набирала высоту и пряталась за клубами дыма, покуда орудия не остались далеко внизу, а истребители не сосредоточили свое внимание на более крупной добыче. С высоты четырех тысяч метров, из-под купола звездного неба, мы смотрели на кипящий котел Берлина.
Я взяла курс на Рехлин и полетела над выжженными полями и горящими деревнями, время от времени попадая в яркий белый луч прожектора, от которого уходила по спирали.
Глава двадцать пятая
– Вы знали, что эсэсовцы творили в России? – спрашиваю я генерала, когда грузовик на полной скорости подъезжает к окраине Любека.
– Да, – отвечает он. – Разумеется, знал.
У меня такое чувство, будто только это я и хотела услышать и теперь могу раз и навсегда закрыть тему. Ибо что еще тут сказать? Что тут вообще можно сказать?
Но генерал что-то хочет добавить.
– Это было ужасно, все эти дела. У меня просто с души воротило.
Слова, не вполне здесь уместные. Но это все же лучше, чем ничего.
– Но вы позволяли… – говорю я.
– А что еще я мог сделать?
– Отказаться.
– Отказаться! – Он смеется. – И пойти под расстрел. Или просто уйти в отставку. Вопрос в том, чего бы я этим добился? Если бы я не командовал военно-воздушными силами…
– Ими командовал бы кто-нибудь другой?
– Вот именно.
– Вы помните генерала Плоха?
– Конечно.
– Он…
А что он?
– Он исполнял свой долг, – говорит генерал, – насколько мне известно.
Грузовик начинает прыгать по камням разбитой мостовой.
– Долг, – повторяю я.
– Долг солдата, – говорит генерал. – Начинаешь ставить под сомнение приказы – и что дальше? В таком случае усомниться можно решительно во всем.
– Возможно, так и надо, – говорю я.
Он с бесконечно усталым видом откидывает голову назад, на борт грузовика, но потом снова подается вперед, ибо тряска поистине невыносима.
– Без умения подчиняться невозможна не только военная служба, – говорит он. – Но и управление страной. Оно лежит в основе всего.
Я молчу. Но не потому, что мне нечего ответить.
– Вы не понимаете, что такое подчинение, – говорит он. – Потому что вы женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116