Тропа через границу была пуста.
— Все, — зарекся Амир, — это мой последний поход. Учиться поеду…
— Да брось! — рассмеялся старейшина. — Что тебе с этой учебы? Вот настоящая жизнь!.. О, Аллах! Что это?! Назад!!! Всем назад!!!
И в следующий миг сопки окутались пороховым дымом, а залегшие поверху с обеих сторон дороги люди в черных монашеских капюшонах принялись их расстреливать — быстро и методично.
Бруно отсидел самые накаленные дни «медного мятежа» за высокими стенами францисканского монастыря — вместе с остальными членами Трибунала. Но утихло все на удивление быстро. Нет, регулярно очищаемые королевскими интендантами арагонские деревни все еще бунтовали — яростно, упорно, но вот город… Горожане довольно быстро поняли, что в Сарагосе виновных они не найдут: король прятался в одном из поместий Изабеллы в далекой Кастилии, а менялы-монахи из орденских лавок лишь пожимали плечами:
— А мы что сделаем? Не мы это медное мараведи чеканим; сами видите, чей профиль на монете…
И столичные жители не то чтобы смирились, но как-то затихли и, не найдя других виновных, все чаще и чаще доносили друг на друга.
Никогда еще Бруно не имел таких возможностей. И открыл их, как ни странно, сам Комиссар Трибунала.
— Харчевню Каталины де Гевара в реестр конфискаций не вноси, — как-то подошел он к своему приемщику, — и скажи нашему нотариусу, чтобы переписал ее на имя моей внучки Бланкиты.
Бруно на мгновение растерялся, но тут же; взял себя в руки и уверенно кивнул:
— Хорошо.
Ему уже доводилось переписывать имения и земли еретиков на родственников епископа. Для этого нужно было только дать задание нотариусу и проследить, чтобы тот правильно — задним числом — оформил фиктивную купчую. Но для себя Комиссар попросил впервые.
— Ну и себе там… что-нибудь подбери… — милостиво разрешил старик.
Так и пошло. Обезумевшие от пыток еретики готовы были подписать все, что угодно, лишь бы им дали передышку — хотя бы на полчаса. И все их имущество проходило через Бруно. В считанные недели он стал хозяином четырех красильных мастерских, двух гостиных дворов и одного публичного дома. Понятно, что внучка седого инквизитора получила вчетверо больше, а уж сколько взяли себе родичи епископа, Бруно даже не считал.
Впрочем, это были крохи. Более всего выгод по праву получала Церковь и ненавидимый каждым арагонцем, но так и не свергнутый Бурбон. Буквально на глазах им да еще доносчикам стала принадлежать почти вся Сарагоса, и горожане были поставлены перед весьма небольшим выбором: или они работают на короля, или — на монахов. И многие выбирали монастыри Ордена: возможность платить за работу конфискованной у евреев заграничной монетой осталась только у них.
Бруно наблюдал за происходящим все с большим восхищением. Невидимый часовой мастер уже начал сводить разрозненные механизмы вместе — внутри единой на всю католическую Европу «часовой рамы». А потом в Сарагосу стали поступать контрабандные голландские Библии на правильном арагонском языке, и процессы Трибунала кардинально изменились. Еретики впервые за все время действительно стали таковыми и сопротивлялись Инквизиции абсолютно сознательно.
— Откуда вы набрались этих еретических мыслей? — привычно спрашивал старый Комиссар и тут же получал неожиданно опасный ответ:
— Я читал Библию.
Понятно, что в Библии не говорилось ни о Папах, ни об Инквизиции, ни о пытках, но большинство арагонцев лишь теперь смогли убедиться в этом лично. Более того, некоторые умники, сговорившись с евреями, сверили тексты Ветхого Завета и пришли к выводу, что латинский, считай, папский, перевод не просто искажен; он весьма своекорыстно исправлен! Те же, кто читал еще и Новый Завет, становились опасны втройне, ибо знали: истинное имя самого первого священника Рима — вовсе не Петр, а Каиафа .
И тогда вышла булла Папы, и евангелистские переводы, еврейские оригиналы, да и просто сомнительные книги начали жечь. Сначала в Севилье под руководством одного из лучших сынов Церкви — Торквемады, а затем и по всей стране.
Это был весьма утомительный период. Чтобы рассортировать греческие, арабские и еврейские книги конфискованной университетской библиотеки, Бруно даже пришлось подключать ребят из Христианской Лиги, и все равно Трибунал не справлялся. И лишь когда все это свалили в центре университетского двора и подожгли, а Бруно отправился описывать домашнее имущество профессуры, работа пошла веселее.
— Алгебра … — не обращая внимания на яростные протесты хозяина дома, читал Бруно заглавия книг и поворачивался к писарю, — явно жидовская ересь. Заноси.
Хозяин дома, услышав такую трактовку, позеленел и схватился за сердце. Кто-кто, а уж профессор знал реальный уровень знаний квалификаторов Инквизиции. Там запишут в число сомнительных все книги сложнее псалтыри. А значит, ждет его одно — костер.
Но еще лучше пошли дела, когда Бруно принялся описывать библиотеки раввинов.
— Здесь только рабочие записи, — попытался перенаправить обыск раввин, — интересующая вас библиотека в соседней комнате…
Бруно лишь нахмурился и первым делом вытащил из резного книжного шкафа рукописные журналы.
— Что это? — сунул он журналы переводчику.
— Журнал регистрации выдачи книг ученикам школы… — начал тот.
— Хватит, — кивнул Бруно.
Это было то, что надо. Нарушителей запрета короля и Папы можно было брать прямо по спискам журнала. И поскольку многие из учеников были на всякий случай крещены предусмотрительными родителями, их, как еретиков, ждало аутодафе.
— Сеньор! — с грохотом упал на колени все и сразу понявший раввин. — Это же дети! Не губите!
Бруно покачал головой:
— Святая Инквизиция никогда не трогает детей. Мы арестуем только женщин старше двенадцати и мужчин старше четырнадцати лет.
Раввин взвыл и как был — на коленях — пополз вслед за ним.
— Сколько вы хотите, сеньор?! — рыдая в голос, хватал он Бруно за полы камзола. — Триста мараведи?!
Бруно молчал. Он думал. Дело было вовсе не в учениках; дело было в книгах. Истребление еврейских оригиналов Ветхого Завета более всего походило на замену рабочих чертежей. Такое бывает, когда старый мастер внезапно умрет, а преемник хочет сэкономить на металле. И тогда рождается новый чертеж, а старый, дабы у заказчика не было повода усомниться в том, что он получил заказанное, бросается в огонь.
— Пятьсот?!
Бруно молчал.
— Восемьсот мараведи! Старых, полноценных! Это все, что я копил на свадьбу дочери!
— Пятьдесят тысяч, — обронил Бруно. — Пятьдесят тысяч, и мы не тронем вашу общину. Пока не тронем…
Сумма вовсе не была произвольной. Как только Инквизиция вошла в силу, место приемщика имущества стало цениться на вес конфискуемого золота, и теперь Бруно был обязан делиться постоянно — и с Комиссаром, и с нотариусом и тем более с людьми епископа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Все, — зарекся Амир, — это мой последний поход. Учиться поеду…
— Да брось! — рассмеялся старейшина. — Что тебе с этой учебы? Вот настоящая жизнь!.. О, Аллах! Что это?! Назад!!! Всем назад!!!
И в следующий миг сопки окутались пороховым дымом, а залегшие поверху с обеих сторон дороги люди в черных монашеских капюшонах принялись их расстреливать — быстро и методично.
Бруно отсидел самые накаленные дни «медного мятежа» за высокими стенами францисканского монастыря — вместе с остальными членами Трибунала. Но утихло все на удивление быстро. Нет, регулярно очищаемые королевскими интендантами арагонские деревни все еще бунтовали — яростно, упорно, но вот город… Горожане довольно быстро поняли, что в Сарагосе виновных они не найдут: король прятался в одном из поместий Изабеллы в далекой Кастилии, а менялы-монахи из орденских лавок лишь пожимали плечами:
— А мы что сделаем? Не мы это медное мараведи чеканим; сами видите, чей профиль на монете…
И столичные жители не то чтобы смирились, но как-то затихли и, не найдя других виновных, все чаще и чаще доносили друг на друга.
Никогда еще Бруно не имел таких возможностей. И открыл их, как ни странно, сам Комиссар Трибунала.
— Харчевню Каталины де Гевара в реестр конфискаций не вноси, — как-то подошел он к своему приемщику, — и скажи нашему нотариусу, чтобы переписал ее на имя моей внучки Бланкиты.
Бруно на мгновение растерялся, но тут же; взял себя в руки и уверенно кивнул:
— Хорошо.
Ему уже доводилось переписывать имения и земли еретиков на родственников епископа. Для этого нужно было только дать задание нотариусу и проследить, чтобы тот правильно — задним числом — оформил фиктивную купчую. Но для себя Комиссар попросил впервые.
— Ну и себе там… что-нибудь подбери… — милостиво разрешил старик.
Так и пошло. Обезумевшие от пыток еретики готовы были подписать все, что угодно, лишь бы им дали передышку — хотя бы на полчаса. И все их имущество проходило через Бруно. В считанные недели он стал хозяином четырех красильных мастерских, двух гостиных дворов и одного публичного дома. Понятно, что внучка седого инквизитора получила вчетверо больше, а уж сколько взяли себе родичи епископа, Бруно даже не считал.
Впрочем, это были крохи. Более всего выгод по праву получала Церковь и ненавидимый каждым арагонцем, но так и не свергнутый Бурбон. Буквально на глазах им да еще доносчикам стала принадлежать почти вся Сарагоса, и горожане были поставлены перед весьма небольшим выбором: или они работают на короля, или — на монахов. И многие выбирали монастыри Ордена: возможность платить за работу конфискованной у евреев заграничной монетой осталась только у них.
Бруно наблюдал за происходящим все с большим восхищением. Невидимый часовой мастер уже начал сводить разрозненные механизмы вместе — внутри единой на всю католическую Европу «часовой рамы». А потом в Сарагосу стали поступать контрабандные голландские Библии на правильном арагонском языке, и процессы Трибунала кардинально изменились. Еретики впервые за все время действительно стали таковыми и сопротивлялись Инквизиции абсолютно сознательно.
— Откуда вы набрались этих еретических мыслей? — привычно спрашивал старый Комиссар и тут же получал неожиданно опасный ответ:
— Я читал Библию.
Понятно, что в Библии не говорилось ни о Папах, ни об Инквизиции, ни о пытках, но большинство арагонцев лишь теперь смогли убедиться в этом лично. Более того, некоторые умники, сговорившись с евреями, сверили тексты Ветхого Завета и пришли к выводу, что латинский, считай, папский, перевод не просто искажен; он весьма своекорыстно исправлен! Те же, кто читал еще и Новый Завет, становились опасны втройне, ибо знали: истинное имя самого первого священника Рима — вовсе не Петр, а Каиафа .
И тогда вышла булла Папы, и евангелистские переводы, еврейские оригиналы, да и просто сомнительные книги начали жечь. Сначала в Севилье под руководством одного из лучших сынов Церкви — Торквемады, а затем и по всей стране.
Это был весьма утомительный период. Чтобы рассортировать греческие, арабские и еврейские книги конфискованной университетской библиотеки, Бруно даже пришлось подключать ребят из Христианской Лиги, и все равно Трибунал не справлялся. И лишь когда все это свалили в центре университетского двора и подожгли, а Бруно отправился описывать домашнее имущество профессуры, работа пошла веселее.
— Алгебра … — не обращая внимания на яростные протесты хозяина дома, читал Бруно заглавия книг и поворачивался к писарю, — явно жидовская ересь. Заноси.
Хозяин дома, услышав такую трактовку, позеленел и схватился за сердце. Кто-кто, а уж профессор знал реальный уровень знаний квалификаторов Инквизиции. Там запишут в число сомнительных все книги сложнее псалтыри. А значит, ждет его одно — костер.
Но еще лучше пошли дела, когда Бруно принялся описывать библиотеки раввинов.
— Здесь только рабочие записи, — попытался перенаправить обыск раввин, — интересующая вас библиотека в соседней комнате…
Бруно лишь нахмурился и первым делом вытащил из резного книжного шкафа рукописные журналы.
— Что это? — сунул он журналы переводчику.
— Журнал регистрации выдачи книг ученикам школы… — начал тот.
— Хватит, — кивнул Бруно.
Это было то, что надо. Нарушителей запрета короля и Папы можно было брать прямо по спискам журнала. И поскольку многие из учеников были на всякий случай крещены предусмотрительными родителями, их, как еретиков, ждало аутодафе.
— Сеньор! — с грохотом упал на колени все и сразу понявший раввин. — Это же дети! Не губите!
Бруно покачал головой:
— Святая Инквизиция никогда не трогает детей. Мы арестуем только женщин старше двенадцати и мужчин старше четырнадцати лет.
Раввин взвыл и как был — на коленях — пополз вслед за ним.
— Сколько вы хотите, сеньор?! — рыдая в голос, хватал он Бруно за полы камзола. — Триста мараведи?!
Бруно молчал. Он думал. Дело было вовсе не в учениках; дело было в книгах. Истребление еврейских оригиналов Ветхого Завета более всего походило на замену рабочих чертежей. Такое бывает, когда старый мастер внезапно умрет, а преемник хочет сэкономить на металле. И тогда рождается новый чертеж, а старый, дабы у заказчика не было повода усомниться в том, что он получил заказанное, бросается в огонь.
— Пятьсот?!
Бруно молчал.
— Восемьсот мараведи! Старых, полноценных! Это все, что я копил на свадьбу дочери!
— Пятьдесят тысяч, — обронил Бруно. — Пятьдесят тысяч, и мы не тронем вашу общину. Пока не тронем…
Сумма вовсе не была произвольной. Как только Инквизиция вошла в силу, место приемщика имущества стало цениться на вес конфискуемого золота, и теперь Бруно был обязан делиться постоянно — и с Комиссаром, и с нотариусом и тем более с людьми епископа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101