Царь погладил драгоценные каменья на крыльях херувима.
— Ладно, послушаем, что ты скажешь, Ефан, о том, как подаются в исторических трудах неприятные факты и стоит ли их вообще упоминать.
Вначале я выразил свою глубочайшую признательность членам комиссии за высказанные ими суждения, которые позволили четко обозначить проблему. По итогам словопрений, пояснил я далее, мне удалось составить перечень возможных способов подачи неприятных фактов, а именно: 1) полное изложение, 2) частичное изложение, 3) полное замалчивание. Полное изложение (способ 1) представляется неразумным, ибо народ склонен к поспешным и ложным выводам, что грозит ущербом для репутации персон, заслуживающих особого почтения. Полное замалчивание (способ 3) также неразумно, ибо молва живуча и люди все равно рано или поздно узнают то, чего им не полагалось бы знать. Что касается частичного, точнее говоря — тактичного изложения, то его ни в коем случае нельзя отождествлять с обманом. Да и разве стал бы мудрейший из царей Соломон потворствовать обману в Книге о своем отце, паре Давиде? Такт же — это правда в поводьях мудрости.
— С высочайшего дозволения и согласия господ членов комиссии, — сказал я, — попытаюсь обрисовать, каким образом можно было бы с необходимым тактом поведать о непростом пути избранника Божьего. Возьмем, к примеру, вышеупомянутые набеги, совершавшиеся из Секелага. Утверждают, будто Давид на вопрос царя Анхуса, где, мол, ты разбойничал сегодня, отвечал: «На юге Иуды». Но что значит подобный ответ в устах человека, оказавшегося в таком положении, как Давид? Не уловка ли это? Ведь неизвестно, правду он сказал Анхусу или обманул, свидетелей все равно нет, ибо все до единого жители разграбленной деревни убиты. Так почему бы не намекнуть в нашей Книге, что Давид совершал свои набеги не против собственного народа Иуды, а против вражеских племен гессурян, гирзеян и амаликетян? Теперь об участии Давида в сражении при Афеке против Саула и народа Израиля. Да, по долгу перед своим сюзереном, гефским царем Анхусом, Давид был в Афеке. Но участвовал ли он в сражении? Разве не естественно предположить, что между филистимскими князьями началась смута, из-за чего они обратились к своему царю Анхусу примерно с такими словами: «Не тот ли это Давид, которому пели в хороводах: Саул поразил тысячи, а Давид — десятки тысяч? Отпусти ты этого человека, пусть он сидит в своем месте, которое ты ему назначил, чтобы он не шел с нами на войну и не сделался противником нашим на войне. Единокровника тянет к единокровникам, и если он хочет помириться со своим царем Саулом, то чем он может умилостивить своего господина, как не головами наших воинов?..» Ясно одно: в последние часы битвы, когда войско Израиля было рассеяно по Гелвуе, а тела Саула и Ионафана оказались прибитыми гвоздями к городской стене Беф-Сана, отряд Давида поспешил в Секелаг, на который напали полчища амаликитян. Давид и его люди настигли разбойников, истребили их, спасли своих жен, в том числе Авигею, и взяли столь богатую добычу, что Давид смог разослать подарки старейшинам Иуды; при этом он велел говорить: «Вот вам подарок из добычи, взятой у врагов Господних».
Царь Соломон смерил меня пристальным взглядом, сдержанно усмехнулся и сказал:
— Вижу, ты достаточно владеешь словом, Ефан, чтобы направить людские мысли в нужное русло; пожалуй, я не ошибся в выборе, назначив именно тебя редактором Книги о моем отце, царе Давиде.
Про себя я подумал: если Давид был великим убийцей, то сын его — всего лишь дешевый головорез. Вслух же я сказал:
— Таковы предложения раба вашего, являющегося не более чем пометом мушиным, прахом, ничтожеством пред лицом мудрейшего из царей.
Соломон поднял свой короткий толстый палец:
— Да воздается каждому по заслугам его. Буду рад видеть тебя на сегодняшнем приеме.
Он милостиво подал знак носильщикам, и те подхватили его.
Я вернулся в дом No 54 по переулку Царицы Савской, где Лилит омыла мне ноги, Олдана подровняла бороду, а Есфирь выслушала мой рассказ о том, при каких обстоятельствах я удостоился от царя чести быть приглашенным на прием.
— Хорошенько обдумывай каждый свой шаг, — сказала она, а когда я надел свой новый зеленый наряд и собрался уходить, Есфирь подняла на прощание руку, как бы благословляя. Многочисленные музыканты играли перед зваными гостями на гуслях и флейтах, барабанах и арфах, плясуны прыгали, вертелись волчком, кланялись во все стороны, певцы — каждый в меру своей одаренности — славили Господа, воздавали хвалы мудрейшему из царей Соломону и египетскому фараону, произведшему на свет прекраснейшую принцессу Ельанкамен, чьи глаза светились подобно черным жемчужинам, а бедра были стройны, как колонны храма бога солнца Ра. Аменхотеп сиял от самодовольства; отведав вина из царского виноградника в Ваал-Гамоне, он сказал мне:
— Превосходно, не правда ли? Теперь принцесса станет женой Соломона, а Египет получит за это право на беспрепятственный провоз товаров через Израиль.
Я поднял чашу за здоровье Аменхотепа.
— Даже не знаю, — пошутил я, — что вам удается лучше: споспешествовать бракам или содействовать развитию торговли.
— Ах, Ефан, — отозвался он. — Пожалуй, я мог бы считать себя знатоком и в той и в другой области, но важнее, что я считаю тебя своим другом. Ведь мы здесь оба чужаки и оба — неглупые люди. — Тут он подтолкнул меня локтем в бок. — Видишь обжору, который ест курдючное сало?
Указанный человек был багроволиц, в коротко остриженных волосах его поблескивала седина; он был бы недурен собой, если бы не скошенный обезьяний подбородок.
— Это принц Адония, едва не ставший нашим царем, — шепнул Аменхотеп.
— Поговаривают, что верхней половиной лица он вылитый отец, царь Давид, зато губами и подбородком подозрительно смахивает на того начальника лучников, к которому некогда воспылала страстью его мать Агифа.
Заметив Аменхотепа, Адония — с куском мяса в одной руке и чашей вина в другой — бросился к нему.
— Как поживает прекраснейшая из красавиц, госпожа Ависага Сунамитянка?
— воскликнул он. — Нету ли от нее весточки для меня?
Аменхотеп отвесил поклон:
— Госпожа Ависага поживает хорошо, как и все остальные дамы царского гарема.
— Передай ей мои приветы и восторги. Скажи, что Адония, раб ее, ждет от нее если не ласкового словечка, то любого другого знака или залога ее нежных чувств, как то локон или же ладанка, которую она носит меж своих прелестных персей.
Мне вспомнилось, что ладанку меж грудей стала носить и Лилит, с тех пор как мы поселились в Иерусалиме. Вдруг я заметил, что лицо Адонии напряглось, Аменхотеп вновь низко склонился, по залу пронесся шепот и шорох — в зал вошел царь Соломон, сопровождаемый свитой, среди которой вышагивали дееписатель Иосафат, пророк Нафан, священник Садок и главный военачальник Ванея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68