Если уж Он создал именно такой мир с именно такими людьми, то почему бы Ему и не раздвоиться или даже не разделиться натрое?»
Эйцен догадался, что речь идет о Боге и о великом таинстве, поэтому его возмутило, что говорится об этом без должного благоговения, однако он чувствовал, что оба собеседника знают о своем предмете куда больше, нежели сам он или его учитель Меланхтон, даже больше, нежели великий Лютер, до которого теперь дошел черед в споре, отчего Эйцен предпочел обратиться к вину.
Вино было тяжелым, тягучим, словно мед. Оно туманило голову, но одновременно удивительным образом проясняло ее. Эйцен слышал, как еврей расхваливал доктора Мартинуса: Лютер, дескать, сумел, как никто иной, ускорить ход истории, он разрушил тысячелетний уклад жизни, подорвал основы вероучения и устои законопорядка, родился могучий поток, который смоет и унесет с собою все, несмотря на противодействие нынешнего благонравного Лютера.
Лейхтентрагер пожал кривым плечом. Он с подобными утверждениями не согласен, ибо слышал от самого Лютера, насколько ужаснулся тот, когда увидел, к чему все привело: взвешенные, продуманные реформы обернулись кровавым бунтом, кругом хаос, поэтому он поспешил оттолкнуть от себя тех, кто раньше поддерживал его и был его единомышленником, не побоялся сделать и следующий шаг — восстановить именем Божьим старые устои и старую опору для прежних господ.
Еврей покачал головой. Что сделано, то сделано, сказал он, и никому, даже самому Лютеру, не дано восстановить прежний порядок вещей. Один переворот повлечет за собой другой, более глубокий, пока не осуществится наконец великая мечта, тогда его работа будет завершена, и он, жид, сможет обрести покой, покой.
Вино.
Голова Эйцена поникла.
«Спит», — сказал еврей.
«Он все равно ничего не понял, — отозвался Лейхтентрагер. — Да и откуда ему?»
Маргрит, стянув с еврея сапоги, целовала его израненные ноги.
«Как вас теперь зовут?» — спросил Лейхтентрагер.
«Ахав», — ответил жид.
Маргрит вскинула голову. «Если вы Ахав, то я буду вашей Иезавелью».
«Ахав, — пробормотал Эйцен, не поднимая головы и словно бы во сне, — Ахав был убит, и псы лизали кровь его».
И тут ему померещились огненное облако, удар грома и адский хохот, после чего послышался голос, который говорил что-то непонятное, кажется, читая древние еврейские письмена со стертого пергамента. Душа его переполнилась страхом и отчаянием, но в тот же миг появился доктор Мартинус, который взял его за руку и сказал: тебе, Пауль, сын мой, восстанавливать Царство Божие и законопорядок, к которому я стремился.
Утром, когда Эйцен проснулся и увидел, что голова его лежит на столе среди осколков стекла и полувысохших лужиц пролитого вина, еврея вместе с Маргрит в доме уже не было; лишь Лейхтентрагер стоял перед ним, опершись на свою хромую ногу, говоря: «Тут письмо тебе пришло, Пауль; надо спешно собираться в Гамбург, отцу твоему худо, и он зовет тебя к себе. Я уже переговорил с господами докторами из университета, они готовы экзаменовать тебя на ученое звание, чтобы ты смог, буде того заслужишь, проповедовать слово Божье у себя на севере. Мне тоже нужно туда по делам, так что, Бог даст, поедем вместе».
Эйцен еще не мог толком прийти в себя от ночного сна, он обескуражен пришедшими известиями, а также тем, что все за него опять решено и устроено, и ему не остается ничего другого, как поблагодарить своего друга. Видно, никогда мне от него не избавиться, подумал Эйцен, да и стоит ли?
Глава пятая
в которой Агасфер сомневается в правоте реббе Йошуа и объясняет ему, что отнюдь не кроткие и долготерпеливые создадут истинное Царство Божие, а те, кто сумеет совершить переворот.
Ему ничем не поможешь.
Он странствует, исцеляет от болезней и недугов, но не способен исцелиться сам, одержимый неким духом, который держит его на поводу, будто погонщик своего мула.
Мне жаль тебя, реббе Йошуа. Мое сердце склонилось к тебе, когда ты был один в пустыне, когда я подошел к тебе, а ты спросил: Что ты за ангел? И я ответил: Я — Агасфер, один из поверженных. А ты сказал: Мой Отец небесный примет тебя к Себе.
Но Он — не есть Бог любви. Он — Вселенная, которой неведомы чувства, в ней существуют лишь хоры светил, силы притяжения и орбиты вращения. Всего этого реббе Йошуа знать не желает, зато он верует, что когда он вышел из вод Иордана и Иоанн Креститель принял его, то с небес был людям глас глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое Благоволение.
Ах, каким он был тогда, в пустыне; кругом лишь сухой терн и голые камни. Волосы его были запорошены песком, нанесенным ветрами, живот распух от голода, острые колени, кажется, вот-вот прорвут кожу, а срам под лохмотьями на чреслах посинел, будто червяк. Но глаза его горели, как у человека, который видел видения, он сказал мне: Ко мне приходил некто, он взял меня за руку, отвел в Ерушолаим, святой город, там поставил на крыле храма, на самый верх, и молвил: Если ты Сын Божий, бросься вниз; ибо написано: «Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею». И мне представилось, как я лечу над городом, а народ, выбежавший на улицы, и книжники, и солдаты — все смотрят наверх, видят меня, ликуют и кричат: «Осанна!»
Однако ты не бросился вниз, реббе Йошуа, сказал я. Почему?
Он погладил жидкую бороду сухими и грязными пальцами, качнул головой: Потому что написано также: «Не искушай Господа Бога твоего».
Я присел к нему, обнял его за плечи и сказал: Я знаю, кто приходил к тебе, кто взял тебя за руку, отвел тебя в святой город и поставил на крыло храма; если бы ты бросился вниз, то упал бы во двор под ноги торговцам и разбился. А так ты остался жив, реббе Йошуа, от тебя исходит свет большой надежды. Пойдем со мной, я покажу тебе твой мир.
Я отвел его на высокую гору, откуда показал ему все царства мира, в каждом из которых творится своя несправедливость, здесь у вдов и сирот забирают последний кусок хлеба, там бросают людей на съедение львам и другим хищным зверям, да еще смеются, в иных местах певцу приходится воспевать властителя, а крестьянину — самому тянуть свою соху, и всюду сильные угнетают, притесняют, унижают слабых.. Поэтому я сказал ему: Если ты впрямь Сын Божий, посмотри, мудро ли устроил мир твой Отец, возьми дело в свои руки, переверни все снизу доверху, ибо настало время для истинного Царства Божия. Иди к людям, собери народ, стань вождем, как некогда стал им другой Йошуа, скажи людям, чтобы опоясались мечами, пусть вострубят трубы, тогда врата всех царств земных раскроются перед тобой, стены крепостей рассыпятся в прах, ты же воцаришься в справедливости и славе, а человек будет свободен и. сможет покорить небо.
Но он лишь обвел взглядом горы и долины, скалистые вершины с вечными снегами, видневшиеся вдали дворцы и хижины, после чего тихо сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Эйцен догадался, что речь идет о Боге и о великом таинстве, поэтому его возмутило, что говорится об этом без должного благоговения, однако он чувствовал, что оба собеседника знают о своем предмете куда больше, нежели сам он или его учитель Меланхтон, даже больше, нежели великий Лютер, до которого теперь дошел черед в споре, отчего Эйцен предпочел обратиться к вину.
Вино было тяжелым, тягучим, словно мед. Оно туманило голову, но одновременно удивительным образом проясняло ее. Эйцен слышал, как еврей расхваливал доктора Мартинуса: Лютер, дескать, сумел, как никто иной, ускорить ход истории, он разрушил тысячелетний уклад жизни, подорвал основы вероучения и устои законопорядка, родился могучий поток, который смоет и унесет с собою все, несмотря на противодействие нынешнего благонравного Лютера.
Лейхтентрагер пожал кривым плечом. Он с подобными утверждениями не согласен, ибо слышал от самого Лютера, насколько ужаснулся тот, когда увидел, к чему все привело: взвешенные, продуманные реформы обернулись кровавым бунтом, кругом хаос, поэтому он поспешил оттолкнуть от себя тех, кто раньше поддерживал его и был его единомышленником, не побоялся сделать и следующий шаг — восстановить именем Божьим старые устои и старую опору для прежних господ.
Еврей покачал головой. Что сделано, то сделано, сказал он, и никому, даже самому Лютеру, не дано восстановить прежний порядок вещей. Один переворот повлечет за собой другой, более глубокий, пока не осуществится наконец великая мечта, тогда его работа будет завершена, и он, жид, сможет обрести покой, покой.
Вино.
Голова Эйцена поникла.
«Спит», — сказал еврей.
«Он все равно ничего не понял, — отозвался Лейхтентрагер. — Да и откуда ему?»
Маргрит, стянув с еврея сапоги, целовала его израненные ноги.
«Как вас теперь зовут?» — спросил Лейхтентрагер.
«Ахав», — ответил жид.
Маргрит вскинула голову. «Если вы Ахав, то я буду вашей Иезавелью».
«Ахав, — пробормотал Эйцен, не поднимая головы и словно бы во сне, — Ахав был убит, и псы лизали кровь его».
И тут ему померещились огненное облако, удар грома и адский хохот, после чего послышался голос, который говорил что-то непонятное, кажется, читая древние еврейские письмена со стертого пергамента. Душа его переполнилась страхом и отчаянием, но в тот же миг появился доктор Мартинус, который взял его за руку и сказал: тебе, Пауль, сын мой, восстанавливать Царство Божие и законопорядок, к которому я стремился.
Утром, когда Эйцен проснулся и увидел, что голова его лежит на столе среди осколков стекла и полувысохших лужиц пролитого вина, еврея вместе с Маргрит в доме уже не было; лишь Лейхтентрагер стоял перед ним, опершись на свою хромую ногу, говоря: «Тут письмо тебе пришло, Пауль; надо спешно собираться в Гамбург, отцу твоему худо, и он зовет тебя к себе. Я уже переговорил с господами докторами из университета, они готовы экзаменовать тебя на ученое звание, чтобы ты смог, буде того заслужишь, проповедовать слово Божье у себя на севере. Мне тоже нужно туда по делам, так что, Бог даст, поедем вместе».
Эйцен еще не мог толком прийти в себя от ночного сна, он обескуражен пришедшими известиями, а также тем, что все за него опять решено и устроено, и ему не остается ничего другого, как поблагодарить своего друга. Видно, никогда мне от него не избавиться, подумал Эйцен, да и стоит ли?
Глава пятая
в которой Агасфер сомневается в правоте реббе Йошуа и объясняет ему, что отнюдь не кроткие и долготерпеливые создадут истинное Царство Божие, а те, кто сумеет совершить переворот.
Ему ничем не поможешь.
Он странствует, исцеляет от болезней и недугов, но не способен исцелиться сам, одержимый неким духом, который держит его на поводу, будто погонщик своего мула.
Мне жаль тебя, реббе Йошуа. Мое сердце склонилось к тебе, когда ты был один в пустыне, когда я подошел к тебе, а ты спросил: Что ты за ангел? И я ответил: Я — Агасфер, один из поверженных. А ты сказал: Мой Отец небесный примет тебя к Себе.
Но Он — не есть Бог любви. Он — Вселенная, которой неведомы чувства, в ней существуют лишь хоры светил, силы притяжения и орбиты вращения. Всего этого реббе Йошуа знать не желает, зато он верует, что когда он вышел из вод Иордана и Иоанн Креститель принял его, то с небес был людям глас глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое Благоволение.
Ах, каким он был тогда, в пустыне; кругом лишь сухой терн и голые камни. Волосы его были запорошены песком, нанесенным ветрами, живот распух от голода, острые колени, кажется, вот-вот прорвут кожу, а срам под лохмотьями на чреслах посинел, будто червяк. Но глаза его горели, как у человека, который видел видения, он сказал мне: Ко мне приходил некто, он взял меня за руку, отвел в Ерушолаим, святой город, там поставил на крыле храма, на самый верх, и молвил: Если ты Сын Божий, бросься вниз; ибо написано: «Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею». И мне представилось, как я лечу над городом, а народ, выбежавший на улицы, и книжники, и солдаты — все смотрят наверх, видят меня, ликуют и кричат: «Осанна!»
Однако ты не бросился вниз, реббе Йошуа, сказал я. Почему?
Он погладил жидкую бороду сухими и грязными пальцами, качнул головой: Потому что написано также: «Не искушай Господа Бога твоего».
Я присел к нему, обнял его за плечи и сказал: Я знаю, кто приходил к тебе, кто взял тебя за руку, отвел тебя в святой город и поставил на крыло храма; если бы ты бросился вниз, то упал бы во двор под ноги торговцам и разбился. А так ты остался жив, реббе Йошуа, от тебя исходит свет большой надежды. Пойдем со мной, я покажу тебе твой мир.
Я отвел его на высокую гору, откуда показал ему все царства мира, в каждом из которых творится своя несправедливость, здесь у вдов и сирот забирают последний кусок хлеба, там бросают людей на съедение львам и другим хищным зверям, да еще смеются, в иных местах певцу приходится воспевать властителя, а крестьянину — самому тянуть свою соху, и всюду сильные угнетают, притесняют, унижают слабых.. Поэтому я сказал ему: Если ты впрямь Сын Божий, посмотри, мудро ли устроил мир твой Отец, возьми дело в свои руки, переверни все снизу доверху, ибо настало время для истинного Царства Божия. Иди к людям, собери народ, стань вождем, как некогда стал им другой Йошуа, скажи людям, чтобы опоясались мечами, пусть вострубят трубы, тогда врата всех царств земных раскроются перед тобой, стены крепостей рассыпятся в прах, ты же воцаришься в справедливости и славе, а человек будет свободен и. сможет покорить небо.
Но он лишь обвел взглядом горы и долины, скалистые вершины с вечными снегами, видневшиеся вдали дворцы и хижины, после чего тихо сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68