Яркую. Яркого цвета. Долго вертел ее и разглядывал, а потом надел на запястье левой руки и, чтобы не видели, припрятал за манжет.
Уже нужно было куда-нибудь уходить, потому что оставаться было напрасно, и Роман Романович намерился идти. Он стал подниматься вверх по дороге, топча камешки и прижимая на обочине траву, как вдруг ему послышались переливчатые голоса. Не веря возможному счастью, он бросился бежать бегом, и, поднявшись на гору, осмотрелся с волнением. На лугу какой-то старый дед пас коз, а кроме него совершенно никого не было видно. Деду было не меньше как сто лет: горбатый, низенький, на один глаз кривой, в валенках и заношенном с овчинной оторочкой кожаном кептарике, с одного бока поросшем мхом. Столько лет он уже жил на свете, что позабыл, наверное, все, что знал прежде, даже имя собственное. И никто не мог ему напомнить: все его приятели перемерли.
– Дед! – поспешил к нему Роман, – Ты видел вот только сейчас кого-нибудь поблизости?
Старик поднял руку в немом римском приветствии и выступил навстречу. Козы тоже подняли свои морды, прекратили жевать и стали ждать, что будет. Роман приблизился и снова, – Вот только-только, где-то тут. Ты слышал?
Старик вместо ответа полез за пазуху, вынул газетный обрывок – пожухлый, с буковками (очевидно, еще с объявлением об открытии царскосельской железной дороги), с одного края сильно потрепанный, разорвал на две части и одну тычет Роману.
– Дедушка, у меня есть, благодарю покорно. Ты что, оглох совсем? Плохо слышишь? Я спрашиваю, никто не проходил ли здесь?
Тот стал как ни в чем не бывало крутить самокрутку. Сыпал, сыпал табаком, да и большей частью мимо. Потянулся за спичками, а у самого в кармане дыра с целую ладонь. Роман ему нетерпеливо – свои спички. Старик принял и рассыпал все в траву. Нагнулся пособирать, а назад ему и не разогнуться. Роман спички собрал, деда поднял, вставил самокрутку в то место, где у деда должны были иметься зубы, подпалил, сам нервно закурил. Стоит, пыхает дымом, озирается, и старик пыхает.
– Здравствуй, дедушка.
Старичок ему – пых – в самое лицо, так что у Романа и глаза заслезились.
– Что ж ты мне именно в лицо, я же тебе здоровья желаю.
А тот снова – пых, пых, – Чего говоришь?
– Говорю, долгих лет жизни.
– Кого?
– Никого.
– А, и тебе, сынок, того же.
Роман отошел слегка в сторону, глаза протер и снова спрашивает:
– Ты здесь всегда пасешь?
А дед как будто и не слышит.
– Утром пас, как развиднелось? А вчера? Никого не встречал? На берегу или на дороге? А не было ли кого-нибудь на этой дороге?
Старик кашлянул, сплюнул.
– Да.
– Что да?
– На твой запрос отвечаю положительно.
– Что это значит?
– А вот так.
– Дедушка, – взмолился сладким голосом Роман Романович, – ответь мне просто, был ли кто-нибудь здесь или нет? Я тебе вкусного пирожка принесу.
– Был.
– Кто?
– Я был.
– А кроме тебя?
– Козы были.
– Козы были. А люди?
– Люди?
– Люди, люди.
Старик заискрил цигаркой ярко, так, что искры покрошились и, побелев, задымились под ногами.
– Жанка была.
– Жанка? – удивился Роман.
– Она.
– А кто она?
– Она резвая, бегает молодая.
– Одна?
– С подружками.
– Задорная такая, непоседливая?
– Угу, – затягивался старик.
– А откуда она? – подвинулся Роман ближе.
– Как?
– Откуда она?
– От беса.
– От беса? – проговорил сам себе Роман, точно это высказывание его сильнейшим образом поразило. – Дедушка! – ухватился он за старика, так что тот и цигарку выронил, – Ты не расслышал. Откуда она? Чья? – и в самое стариковское ухо – Мне это знать необходимо!!!
– Ах, ты бiсова тварина ! – запищал, отбиваясь, старик, – Чтобы тебе поперхнуться языком! – поднял свою палку и погнал коз, приголубливая их по хребтам и по ребрам, – Чтобы у тебя и у твоих внуков все зубы по одному выпали! Иродова собака! Так орать! Чтобы тебе утром с лежанки не подняться!
Роман Романович устремился вдогонку и затараторил:
– Дедушка, ну чья она? Я что-то такой не припомню, что-то не встречал. Сколько ей лет? Где она живет? У кого в доме? Из поселка или хуторская?
А старик от него уклоняется.
– Дедуля, постой, расскажи по порядку. Куда она направилась? В поселок или нет? Мне теперь это очень нужно.
А старик гонит коз в другую сторону, с дороги на луга. И бормочет, и булькает как борщ на огне: «Откуда? От верблюда. Ишь, Жанку захотел. А ты только попробуй. Ты ее поймай сперва, к дойке приучи, чтобы не жахалась, чтобы не ведро копытом».
А Роман и отстал от него. Думал про себя: «Вот как. Ее зовут Жанной». А вслух произносил: «Жанна, Жанна, Жанка, Жанна…» – словно пробуя на вкус. Скажет и прислушается. И наблюдал, как ведут себя губы при этом, и привыкал к этому новому имени – Жанна.
* * *
Роман пошел прямиком, не сворачивая, в поселок, где окутанные вербами улицы, где густыми садами задавлены тесные улицы с переломанными заборами, где жители переглядывают поверх заборов и привстают со скамеек, здороваясь, где велосипеды под задами весело скрипят, где медленные коровы, понукаемые пастухами, растянулись в обеденное время, помахивая хвостами, длинной вереницей. Он посматривал беспрестанно по сторонам, не встретится ли где Жанна с подругами. Как начались дома, так уже и пришел Роман Романович, свернул к школьному приятелю Кавуну во двор. Он не был дружен с Кавуном, редко встречался, разговаривал принужденно, но сейчас решил зайти. Свернул во двор и никого не застал на хозяйстве: в хате Кавуна было пусто, в летней кухне пусто, за летней кухней в другой – старой летней кухне – тоже пусто. В сарае, клуне, мастерской, между прочим, никаких признаков жизни. «А есть ли тут кто-нибудь дома?» – громко спрашивал Роман, растворяя все без разбора двери, но в ответ ему пахло остро навозом, или кожами, или холодной сметаной. А дверей этих у Кавуна оказалось наставлено будь здоров, окрашенные в разные цвета, отовсюду они выступали. Скоро Роман в дверях запутался, и заблудился, и не помнил хорошо, в какую заходил, а в какую нет. Он решил на Кавуна плюнуть и на все его хозяйство, и подумал, что поторопился, заходя именно к Кавуну, раз у него тут такие дела творятся, но теперь не мог выйти на улицу: ворот не было, а были одни задворки. Стал протискиваться наугад между близко стоявшими стенами, весь испачкался в побелке. Вышел на открытое место и на небольшом приподнятии земли увидел черную дыру погреба, откуда бесшумные вылетали буряки и тяжело бухались о землю. Роман рассудил, что буряки не имеют права сами собой вылетать, и с некоторой надеждой двинулся к погребу.
– Кавуны есть или только буряки? – спросил он, просовывая голову в дыру.
– Для Романа Романовича или для кого другого? – спросила в свою очередь дыра погреба.
– Для Романа Романовича.
– На! – и внезапно вылетел настоящий арбуз, хотя им было еще не время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14