о да, ножки поведали бы не одну тайну, с улыбкой отмечал рассказчик. Целые леса ярры из Западной Австралии сплачиваются в шпунтованные полы танцзалов по всему миру; здесь-то историям раздолье — историям с началом, серединой и концом; иные леса постепенно переводятся на высокосортную бумагу (для печатания как художественных произведений, так и трудов по философии или медицине); из прямоволокнистых эвкалиптов делаются флагштоки и костыли, а еще деревья эти дают мед; некий мистер Рамель из штата Виктория здорово перепугал гаванцев в 1860-х годах, запатентовав «эвкалиптовые сигары» из листьев этого дерева; а говоря о продуктах незапатентованных, так есть еще всевозможные эвкалиптовые масла во внушительных бутылях и скляночках; утверждается — во всяком случае, так на них написано черным по белому, — будто масла эти излечивают или облегчают немало серьезных недугов, от тривиальной простуды до…
34
ILLAGUENS
День за днем Эллен лежала в постели — и постепенно угасала.
Застыв совершенно неподвижно, она словно очищала себя от всех образных мыслей, особенно о ближайшем будущем, и плыла по течению незамутненной беспомощности, утопая в подушках и хлопчатобумажных простынях, мягких, как облака. Порой за окном раздавался хриплый плач вороны — под этот звук Эллен выросла и потому вообще его не замечала, — но сейчас он наигрубейшим образом язвил девушку, напоминая о точном ее местонахождении на иссушенных дорогах земли.
Так Эллен теряла ощущение времени, не замечая хода дней.
Мистер Грот расхаживал по дому на цыпочках, разговаривал громким шепотом и шляпу держал в руках, как будто больная уже умерла. Из уважения, либо по причине полной растерянности, он сбавил темп и теперь едва-едва полз, последние оставшиеся деревья идентифицируя, как говорится, в час по чайной ложке. В любом случае, Холленд мог уделять ему времени буквально чуть-чуть, не желая надолго оставлять свою единственную дочку. Эллен в жизни не выглядела такой бледной; о, эта бледная, крапчатая красота, возлежащая на подушках.
Вопреки всем ее надеждам на убаюкивающую пассивность, Эллен то и дело возвращалась к незнакомцу—к его рассказам, к их непринужденным прогулкам вдвоем от одного эвкалипта к другому.
«Эти деревья, — заметил молодой человек в самом начале, — неплохо бы снабдить табличками, ну, вроде как в зоопарках и ботанических садах делают. Чтобы на расстоянии двух шагов читались! Таким любая непогода нипочем! — Стоял он рядом с тонким и стройным эвкалиптом-пряхой (он же эвкалипт Перрина, Е. perriniana), точнехонько напротив лососевого эвкалипта у главных ворот. — Что скажешь?»
«По мне, так это называется носиться с никому не нужной ерундой точно с писаной торбой», — ответила тогда Эллен, возможно, чересчур поспешно.
Сейчас, у себя в спальне, девушка следила за движением широкой полосы света, что пролегала вдоль потолка, под углом падала на синие стены и сползала на пол (туфли девушки оставались в стороне, темные, бесформенные), а ближе к вечеру карабкалась едва ли не доверху по оклеенной обоями стене, пока не терялась в серых сумерках. Даже сюда, в ее комнату, вторгался эвкалипт: за окнами, выходящими на веранду, трепетал и переливался под ветром эвкалипт-фуксия; его мерцающие блики отделывали простыни кружевами и бросали в дрожь расчески, флакончики и чашечки на туалетном столике.
Зачины историй, вынесенные из глубины веков, странно успокаивали. Уж так за ним, за рассказчиком, повелось. «Жила-была у подножия темной горы старуха…» «С годами качество чудес пошло на убыль…»
«Одиннадцатого числа, ближе к ночи…» «Жил один человек, который…» Слыша эти древние сочетания слов, Эллен улыбалась про себя и возвращалась к деревьям — а там становилась задумчивой и принималась хмуриться: вот вам еще одна интерпретация дня, что сменяется вечером, а затем и ночью.
Замерев в неподвижности, Эллен пыталась расшифровать сам облик историй, даже контуры плантации обводила взглядом, а порою пыталась рассмотреть их с воздуха, вроде как аэроснимок, будто тем самым могла обнаружить в них скрытую логику.
Во многих историях речь шла о дочерях либо о женщинах, которым просто-таки необходим мужчина. Женщина встречает мужчину — и тут происходит какое-нибудь несчастье. Долго это не длится. Со всей определенностью историй про женщин было куда больше, чем историй про мужчин, в этом Эллен уже убедилась. Даже считать нет надобности. Дочь, как ни крути, так и не обретает независимое бытие. А вот отцы в мире историй занимают позицию сильную, непоколебимую. Во многих историях говорилось об отце либо о том, как он напрочь вычеркнул дочь из памяти; отсюда — нотка невыразимой грусти. Зачем незнакомец ей все это рассказывал? Женщины словно искали или ждали чего-то еще, чего-то, в сущности, неопределенного, но тем не менее иного, вроде как окончательного решения где-то в другом месте или с другим человеком — это Эллен поняла и признала сразу. Были женщины, ведомые собственным представлением о надежде. Таких Эллен не могла не уважать. Все они жили и действовали в некоем ореоле света, повиновались своим представлениям о верности чувству. Да, как правило, Эллен нравились женщины из рассказов незнакомца. Под эвкалиптом-пряхой он, помнится, засунув руки в карманы, повернулся к ней и молвил, прикрыв глаза от солнца: «У побережья штата Виктория жила жена смотрителя маяка; она пристрастилась запускать воздушных змеев. Совсем молоденькая, детей у них не было. Целыми неделями она никого, кроме мужа, не видела. Съестные припасы — муку, чай и сахар поднимали из крохотной темной лодчонки на веревке в плетеной корзине и втаскивали корзину через оконце. Муж был намного ее старше; от него, бывало, неделями слова не добьешься. Молодая женщина запускала змея со скал у основания маяка — и чувствовала себя счастливее, чем когда-либо. Однажды муж глянул вниз, накричал на нее, и она так испугалась, что упустила змея — змея, сделанного в форме горестного женского лица. Змей взвился в небо — и запутался в мачте проходящего корабля. Капитан был юн, только-только борода начала пробиваться. Это было его первое назначение…»
«Ну, и чего ты смеешься?» — Тут рассмеялся и он: в тот день незнакомец положил руку ей на бедро.
Угасая, Эллен словно истиралась, а порою этак странно росла — на целую милю; лежа в постели, она копила истории, что естественным образом вбирали в себя разные аспекты личности самого рассказчика. Он никогда не ссылался на общедоступные сведения, разве что обронил как-то раз: «эрудицию, пожалуй, переоценивают. Вообще-то все дело в хорошей памяти».
И тем не менее для того, чтобы рассказать все эти истории, незнакомцу необходимо было знать названия очень и очень многих эвкалиптов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
34
ILLAGUENS
День за днем Эллен лежала в постели — и постепенно угасала.
Застыв совершенно неподвижно, она словно очищала себя от всех образных мыслей, особенно о ближайшем будущем, и плыла по течению незамутненной беспомощности, утопая в подушках и хлопчатобумажных простынях, мягких, как облака. Порой за окном раздавался хриплый плач вороны — под этот звук Эллен выросла и потому вообще его не замечала, — но сейчас он наигрубейшим образом язвил девушку, напоминая о точном ее местонахождении на иссушенных дорогах земли.
Так Эллен теряла ощущение времени, не замечая хода дней.
Мистер Грот расхаживал по дому на цыпочках, разговаривал громким шепотом и шляпу держал в руках, как будто больная уже умерла. Из уважения, либо по причине полной растерянности, он сбавил темп и теперь едва-едва полз, последние оставшиеся деревья идентифицируя, как говорится, в час по чайной ложке. В любом случае, Холленд мог уделять ему времени буквально чуть-чуть, не желая надолго оставлять свою единственную дочку. Эллен в жизни не выглядела такой бледной; о, эта бледная, крапчатая красота, возлежащая на подушках.
Вопреки всем ее надеждам на убаюкивающую пассивность, Эллен то и дело возвращалась к незнакомцу—к его рассказам, к их непринужденным прогулкам вдвоем от одного эвкалипта к другому.
«Эти деревья, — заметил молодой человек в самом начале, — неплохо бы снабдить табличками, ну, вроде как в зоопарках и ботанических садах делают. Чтобы на расстоянии двух шагов читались! Таким любая непогода нипочем! — Стоял он рядом с тонким и стройным эвкалиптом-пряхой (он же эвкалипт Перрина, Е. perriniana), точнехонько напротив лососевого эвкалипта у главных ворот. — Что скажешь?»
«По мне, так это называется носиться с никому не нужной ерундой точно с писаной торбой», — ответила тогда Эллен, возможно, чересчур поспешно.
Сейчас, у себя в спальне, девушка следила за движением широкой полосы света, что пролегала вдоль потолка, под углом падала на синие стены и сползала на пол (туфли девушки оставались в стороне, темные, бесформенные), а ближе к вечеру карабкалась едва ли не доверху по оклеенной обоями стене, пока не терялась в серых сумерках. Даже сюда, в ее комнату, вторгался эвкалипт: за окнами, выходящими на веранду, трепетал и переливался под ветром эвкалипт-фуксия; его мерцающие блики отделывали простыни кружевами и бросали в дрожь расчески, флакончики и чашечки на туалетном столике.
Зачины историй, вынесенные из глубины веков, странно успокаивали. Уж так за ним, за рассказчиком, повелось. «Жила-была у подножия темной горы старуха…» «С годами качество чудес пошло на убыль…»
«Одиннадцатого числа, ближе к ночи…» «Жил один человек, который…» Слыша эти древние сочетания слов, Эллен улыбалась про себя и возвращалась к деревьям — а там становилась задумчивой и принималась хмуриться: вот вам еще одна интерпретация дня, что сменяется вечером, а затем и ночью.
Замерев в неподвижности, Эллен пыталась расшифровать сам облик историй, даже контуры плантации обводила взглядом, а порою пыталась рассмотреть их с воздуха, вроде как аэроснимок, будто тем самым могла обнаружить в них скрытую логику.
Во многих историях речь шла о дочерях либо о женщинах, которым просто-таки необходим мужчина. Женщина встречает мужчину — и тут происходит какое-нибудь несчастье. Долго это не длится. Со всей определенностью историй про женщин было куда больше, чем историй про мужчин, в этом Эллен уже убедилась. Даже считать нет надобности. Дочь, как ни крути, так и не обретает независимое бытие. А вот отцы в мире историй занимают позицию сильную, непоколебимую. Во многих историях говорилось об отце либо о том, как он напрочь вычеркнул дочь из памяти; отсюда — нотка невыразимой грусти. Зачем незнакомец ей все это рассказывал? Женщины словно искали или ждали чего-то еще, чего-то, в сущности, неопределенного, но тем не менее иного, вроде как окончательного решения где-то в другом месте или с другим человеком — это Эллен поняла и признала сразу. Были женщины, ведомые собственным представлением о надежде. Таких Эллен не могла не уважать. Все они жили и действовали в некоем ореоле света, повиновались своим представлениям о верности чувству. Да, как правило, Эллен нравились женщины из рассказов незнакомца. Под эвкалиптом-пряхой он, помнится, засунув руки в карманы, повернулся к ней и молвил, прикрыв глаза от солнца: «У побережья штата Виктория жила жена смотрителя маяка; она пристрастилась запускать воздушных змеев. Совсем молоденькая, детей у них не было. Целыми неделями она никого, кроме мужа, не видела. Съестные припасы — муку, чай и сахар поднимали из крохотной темной лодчонки на веревке в плетеной корзине и втаскивали корзину через оконце. Муж был намного ее старше; от него, бывало, неделями слова не добьешься. Молодая женщина запускала змея со скал у основания маяка — и чувствовала себя счастливее, чем когда-либо. Однажды муж глянул вниз, накричал на нее, и она так испугалась, что упустила змея — змея, сделанного в форме горестного женского лица. Змей взвился в небо — и запутался в мачте проходящего корабля. Капитан был юн, только-только борода начала пробиваться. Это было его первое назначение…»
«Ну, и чего ты смеешься?» — Тут рассмеялся и он: в тот день незнакомец положил руку ей на бедро.
Угасая, Эллен словно истиралась, а порою этак странно росла — на целую милю; лежа в постели, она копила истории, что естественным образом вбирали в себя разные аспекты личности самого рассказчика. Он никогда не ссылался на общедоступные сведения, разве что обронил как-то раз: «эрудицию, пожалуй, переоценивают. Вообще-то все дело в хорошей памяти».
И тем не менее для того, чтобы рассказать все эти истории, незнакомцу необходимо было знать названия очень и очень многих эвкалиптов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62