Ну, вот он и ушел. Да что на нее накатило такое? Девушка все думала и думала — и непроизвольно хмурилась. Представ перед ним нагой в тот день у реки, она ощущала запредельную, простодушную открытость. А еще она безоговорочно ему доверяла. В некотором смысле она уже отдалась; теперь-то в нем чужака видеть трудно.
Эллен ждала в тех местах, где они встречались обычно, и с первых же мгновений понимала: сюда он не придет. И брела все дальше, переходя от дерева к дереву.
Эвкалипты, деревья-эгоисты, тени почти не дают. В один из дней Эллен далеко ушла от дома и, наверное, сожалела про себя, что сочащиеся влагой эвкалипты не обладают зонтичными свойствами дубов, или самых обыкновенных платанов, или хотя бы мрачных тевтонских сосен: девушка позабыла застегнуть свой пастушеский плащ и промокла насквозь. Правда и то, что теперь, после этой пробежки зигзагом, когда волосы ее налипли на лоб и уши, а вода ручейками струилась по лицу, Эллен ощущала себя в самом центре некоей драмы, возможно, что и грустной; во всем ее облике читалась твердая решимость. Иначе зачем бы ей снимать отсыревшее платье и вешать его на загадочный гвоздь, вбитый в ствол ее дерева? Сама не зная как, Эллен пришла к девичьему эвкалипту, а в нем, понимаете ли, гвоздь торчит. Повешенное на просушку платье казалось поникшим, обессиленным двойником ее самой.
По крайней мере, непогода остановила неумолимое продвижение мистера Грота. Однако в силу привычки он по-прежнему являлся в усадьбу с утра пораньше и громко топал, отряхивая на веранде грязные сапоги. И он, и Холленд вели себя одинаково. Оба хватали себе по кружке чая и рассуждали о ненастье.
Неосмотренным оставалось одно только далекое треугольное пастбище, где росли преимущественно железнокоры, а в точке, наиболее близкой к городу, — единственный эвкалипт-призрак. Декоративные деревья, обрамляющие подъездную дорожку к дому, мистер Грот оставил напоследок. По всей видимости, он собирался идентифицировать последние сорок эвкалиптов, триумфально прошествовав к парадным дверям. Мистер Грот сообщил Холленду, что ему нужен еще день, от силы два.
Эллен расслышала эти слова в шуме дождя по железной крыше — они на миг заглушили грохот ливня, — проходя мимо этих двоих по веранде, в дождевике, зато без платья, и едва не споткнулась на ходу.
Все, кроме Эллен, понимали: мистер Грот вот-вот завоюет ее руку. А она — невероятно! — вновь сосредоточила свои мысли и силы на другом — на человеке из ниоткуда, на завораживающем невидимке, — возможно, надеясь, что ежели она поглядит в противоположном направлении, то индустриальный прогресс мистера Грота, двигающийся семимильными шагами, как-нибудь да свернет в сторону и куда-нибудь да денется. Ни отец ее, ни кто-либо другой уже не сумели бы спасти девушку.
Едва снаружи прояснилось, Эллен поднялась в башню и обшарила взглядом окрестности, высматривая хоть какое-нибудь движение, хоть какое-нибудь свидетельство того, что он здесь. Знакомые предметы изменили местоположение, от других остались лишь разбросанные по земле обломки, нарушавшие четкую линию ограды; третьи торчали под непривычным углом. Тут и там в лощинах, обычно одетых тенью, поблескивала вода: то был пейзаж после великой битвы.
Итак, деревья производят кислород в форме слов. Девушка словно наяву слышала его голос. Истории, действие которых происходило на фоне чужеземных декораций, подступили ближе к дому. Вернулись к ней, к Эллен. Это все благодаря посверкивающим тут и там лужам и обтрепанным эвкалиптам, властно требующим внимания.
А в промежутках между историями Эллен некогда позволяла ему поддержать себя и помочь, безо всякой на то необходимости, перебраться через поваленное дерево или завал камней.
Вот есть, например, эвкалипт «речная мята» (он же эвкалипт возвышенный, Е. elata); у него видовых названий больше, чем у любого другого эвкалипта. «В одной усадьбе близ гавани в Воклюзе жила миниатюрная яркоглазая женщина в золотых сандалиях; она столько раз выходила замуж и разводилась, что теперь даже фамилию свою могла вспомнить разве что с трудом. Другие женщины ей симпатизировали, однако ж счастлива она не была. Раз какой-то мускулистый парень с вытатуированной на одном плече звездой и одетый лишь в шорты, темно-синюю майку и башмаки, непонятно зачем сгрузил ей на подъездную дорожку гору влажного желтого песка и — вы не поверите! — как ни в чем не бывало явился к парадному входу и расписку в получении потребовал. Хозяйка была еще в халате, растрепанная со сна. На то, чтобы выяснить недоразумение, потребовалась минута-другая, но по мере того, как эти двое неотрывно глядели друг на друга, недоумение сменилось замешательством иного рода — куда более глубоким и ей хорошо знакомым…»
Что до хрупкого конского малли (он же эвкалипт Стидмана, Е. steedmanii) с запада, Эллен, естественно, ждала рассказа о бесшабашных жокеях или там гуртовщиках; а вместо того незнакомец изложил печальную повесть некоего почтальона из Ботани (такой пригород Сиднея), который считал, что разносить почту — ниже его достоинства (Эллен заулыбалась). Он выполнял свои обязанности с такой неохотой, что беднягу переводили в провинциальные городишки все более и более мелкие, пока он не застрял в этом самом городе за рекой цвета хаки. Его сестра обслуживала клиентов за конторкой, а сам он безвылазно торчал в офисе; порою слышно было, как он расхаживает взад-вперед или откашливается.
Деревья с самыми что ни на есть бесстыдно наигранными народными названиями, такими, как «лимончелла» или «серебряная принцесса», всевозможные «желтые жакетки» и «валлангарская беляночка», роняющие листья в запруду — и это только четыре! — то попадались на глаза, то исчезали вновь… часть пейзажа, ставшего воспоминанием. Эллен чувствовала, как слова незнакомца кружат вокруг нее, подступая все ближе; право же, такие неотвязные!
На северо-западе Испании есть местечко под названием Корунна, рассказывал незнакомец. Скалы, камни… словом, геологическая белая горячка. Корунна славится двумя вещами: гнусной погодой (дождь там ливмя льет, не переставая) и маяком, возведенным из гранита еще во времена темного средневековья. Местные жители называют его «Карамельная башня». В башне этой якобы находилось чудесное зеркало, способное отразить все, что происходит в любом из уголков мира. Женщины из Корунны ходили к зеркалу справиться, где сейчас их мужчины, что за тяготы и опасности подстерегают их на море, а еще узнать о рождении детей, о смертях и свадьбах.
Однажды в воскресенье один местный парень в черном костюме поднялся на маяк проверить, как поживает его невеста. А вместо того застал там молодую иностранку с решительным подбородком и пышными бедрами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Эллен ждала в тех местах, где они встречались обычно, и с первых же мгновений понимала: сюда он не придет. И брела все дальше, переходя от дерева к дереву.
Эвкалипты, деревья-эгоисты, тени почти не дают. В один из дней Эллен далеко ушла от дома и, наверное, сожалела про себя, что сочащиеся влагой эвкалипты не обладают зонтичными свойствами дубов, или самых обыкновенных платанов, или хотя бы мрачных тевтонских сосен: девушка позабыла застегнуть свой пастушеский плащ и промокла насквозь. Правда и то, что теперь, после этой пробежки зигзагом, когда волосы ее налипли на лоб и уши, а вода ручейками струилась по лицу, Эллен ощущала себя в самом центре некоей драмы, возможно, что и грустной; во всем ее облике читалась твердая решимость. Иначе зачем бы ей снимать отсыревшее платье и вешать его на загадочный гвоздь, вбитый в ствол ее дерева? Сама не зная как, Эллен пришла к девичьему эвкалипту, а в нем, понимаете ли, гвоздь торчит. Повешенное на просушку платье казалось поникшим, обессиленным двойником ее самой.
По крайней мере, непогода остановила неумолимое продвижение мистера Грота. Однако в силу привычки он по-прежнему являлся в усадьбу с утра пораньше и громко топал, отряхивая на веранде грязные сапоги. И он, и Холленд вели себя одинаково. Оба хватали себе по кружке чая и рассуждали о ненастье.
Неосмотренным оставалось одно только далекое треугольное пастбище, где росли преимущественно железнокоры, а в точке, наиболее близкой к городу, — единственный эвкалипт-призрак. Декоративные деревья, обрамляющие подъездную дорожку к дому, мистер Грот оставил напоследок. По всей видимости, он собирался идентифицировать последние сорок эвкалиптов, триумфально прошествовав к парадным дверям. Мистер Грот сообщил Холленду, что ему нужен еще день, от силы два.
Эллен расслышала эти слова в шуме дождя по железной крыше — они на миг заглушили грохот ливня, — проходя мимо этих двоих по веранде, в дождевике, зато без платья, и едва не споткнулась на ходу.
Все, кроме Эллен, понимали: мистер Грот вот-вот завоюет ее руку. А она — невероятно! — вновь сосредоточила свои мысли и силы на другом — на человеке из ниоткуда, на завораживающем невидимке, — возможно, надеясь, что ежели она поглядит в противоположном направлении, то индустриальный прогресс мистера Грота, двигающийся семимильными шагами, как-нибудь да свернет в сторону и куда-нибудь да денется. Ни отец ее, ни кто-либо другой уже не сумели бы спасти девушку.
Едва снаружи прояснилось, Эллен поднялась в башню и обшарила взглядом окрестности, высматривая хоть какое-нибудь движение, хоть какое-нибудь свидетельство того, что он здесь. Знакомые предметы изменили местоположение, от других остались лишь разбросанные по земле обломки, нарушавшие четкую линию ограды; третьи торчали под непривычным углом. Тут и там в лощинах, обычно одетых тенью, поблескивала вода: то был пейзаж после великой битвы.
Итак, деревья производят кислород в форме слов. Девушка словно наяву слышала его голос. Истории, действие которых происходило на фоне чужеземных декораций, подступили ближе к дому. Вернулись к ней, к Эллен. Это все благодаря посверкивающим тут и там лужам и обтрепанным эвкалиптам, властно требующим внимания.
А в промежутках между историями Эллен некогда позволяла ему поддержать себя и помочь, безо всякой на то необходимости, перебраться через поваленное дерево или завал камней.
Вот есть, например, эвкалипт «речная мята» (он же эвкалипт возвышенный, Е. elata); у него видовых названий больше, чем у любого другого эвкалипта. «В одной усадьбе близ гавани в Воклюзе жила миниатюрная яркоглазая женщина в золотых сандалиях; она столько раз выходила замуж и разводилась, что теперь даже фамилию свою могла вспомнить разве что с трудом. Другие женщины ей симпатизировали, однако ж счастлива она не была. Раз какой-то мускулистый парень с вытатуированной на одном плече звездой и одетый лишь в шорты, темно-синюю майку и башмаки, непонятно зачем сгрузил ей на подъездную дорожку гору влажного желтого песка и — вы не поверите! — как ни в чем не бывало явился к парадному входу и расписку в получении потребовал. Хозяйка была еще в халате, растрепанная со сна. На то, чтобы выяснить недоразумение, потребовалась минута-другая, но по мере того, как эти двое неотрывно глядели друг на друга, недоумение сменилось замешательством иного рода — куда более глубоким и ей хорошо знакомым…»
Что до хрупкого конского малли (он же эвкалипт Стидмана, Е. steedmanii) с запада, Эллен, естественно, ждала рассказа о бесшабашных жокеях или там гуртовщиках; а вместо того незнакомец изложил печальную повесть некоего почтальона из Ботани (такой пригород Сиднея), который считал, что разносить почту — ниже его достоинства (Эллен заулыбалась). Он выполнял свои обязанности с такой неохотой, что беднягу переводили в провинциальные городишки все более и более мелкие, пока он не застрял в этом самом городе за рекой цвета хаки. Его сестра обслуживала клиентов за конторкой, а сам он безвылазно торчал в офисе; порою слышно было, как он расхаживает взад-вперед или откашливается.
Деревья с самыми что ни на есть бесстыдно наигранными народными названиями, такими, как «лимончелла» или «серебряная принцесса», всевозможные «желтые жакетки» и «валлангарская беляночка», роняющие листья в запруду — и это только четыре! — то попадались на глаза, то исчезали вновь… часть пейзажа, ставшего воспоминанием. Эллен чувствовала, как слова незнакомца кружат вокруг нее, подступая все ближе; право же, такие неотвязные!
На северо-западе Испании есть местечко под названием Корунна, рассказывал незнакомец. Скалы, камни… словом, геологическая белая горячка. Корунна славится двумя вещами: гнусной погодой (дождь там ливмя льет, не переставая) и маяком, возведенным из гранита еще во времена темного средневековья. Местные жители называют его «Карамельная башня». В башне этой якобы находилось чудесное зеркало, способное отразить все, что происходит в любом из уголков мира. Женщины из Корунны ходили к зеркалу справиться, где сейчас их мужчины, что за тяготы и опасности подстерегают их на море, а еще узнать о рождении детей, о смертях и свадьбах.
Однажды в воскресенье один местный парень в черном костюме поднялся на маяк проверить, как поживает его невеста. А вместо того застал там молодую иностранку с решительным подбородком и пышными бедрами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62