В действительности, не было никакой нужды прибегать к помощи Кришны, Махавиры или Иисуса, приписывать им слова, которых они никогда не говорили. Но такова уж человеческая глупость! Я повторял то же самое, что говорил и раньше, когда они не хотели меня слушать... но теперь вокруг собирались тысячи людей — еще бы, я ведь говорил о Кришне!
Но что общего у меня и Кришны? Что такого он для меня сделал? Какая связь между мной и Христом? Если бы я встретил его в те времена, я непременно сказал бы: «Ты фанатик, ты не в себе! И я не могу сказать, что распявшие тебя так уж ошибались. У них просто не было другого выхода».
И у меня тоже не было иного выхода. Когда я начал говорить о Христе, меня стали приглашать христианские колледжи и богословские институты. Но в глубине души я хихикал, потому что эти дурни искренне верили, что я пересказываю слова Христа! Да, я действительно говорил его словами — нужно лишь понимать, что словами можно играть, им можно придавать любое значение, — а слушатели полагали, что именно это Иисус имел в виду. И мне говорили: «Ты сделал для Иисуса больше, чем наши собственные миссионеры и священники!»
А я их не разубеждал, хотя прекрасно знал, что не имею ничего общего с Иисусом и даже он сам, возможно, не понял бы, о чем я говорю. Прикрываясь именем Иисуса, я говорил то же самое, что и раньше, но прежде ни одна христианская община, ни один колледж или институт не позвали бы меня к себе. Что там говорить! Даже если бы я заявился без спросу, они бы заперли дверь. Между прочим, так и было: мне не дозволяли входить в центральный храм города, кое-кто похлопотал о полицейском запрете. И когда в храме шла служба, когда там говорил какой-нибудь индуистский монах, рядом всегда торчал полицейский — на тот случай, если мне вздумается заглянуть.
Я подошел как-то и сказал: «Мне хочется послушать!»
«Нам другое известно. Где бы ты ни появился, ты хочешь, чтобы слушали тебя, — заявил офицер. — Нас сюда для того и вызвали, чтобы тебя не пускать. Все остальные могут приходить. Сделай милость, не появляйся тут больше, тогда нам не придется здесь понапрасну торчать по три-четыре часа в день. Учти, пока идут эти проповеди, я буду приглядывать только за тобой. За одним-единственным человеком!»
Но потом меня начали приглашать в тот самый храм. Туда опять вызывали полицию — но на сей раз, чтобы избежать столпотворения. И я снова увидел того же офицера, а он мне сказал: «Ты — это что-то невообразимое. Раньше мы тебя сюда не пускали, а теперь вынуждены храм от толпы оберегать — здание-то ветхое».
В храме были балконы. Внутри могло поместиться тысяч пять прихожан. Но когда я выступал, туда набивались все пятнадцать тысяч. Дело было серьезное, ведь балконы могли обрушиться, они не были рассчитаны на такую толпу, да и храм был очень древний. Естественно, на следующий день власти ограничили доступ людей и впустили внутрь строго определенное число желающих.
Это вызвало очередное недовольство. Тот офицер сказал: «Опять неприятности! Твоя речь длится два часа, но люди собираются часа за три до начала. Они боятся, что иначе не смогут попасть внутрь. Странно все это! А я-то считал, что ты не веришь в Бога!»
И я сказал ему на ухо: «И это правда. Не говори никому, хотя тебе все равно не поверят. Но я всегда буду против религии. Я намерен успеть показать всю ее подноготную, прежде чем уйду из этого мира. Не стоит об этом рассказывать, тебе никто не поверит, а я скажу, что никогда ничего подобного не говорил».
Но другого выхода у меня не было. Я говорил о Боге, а потом добавлял, что еще лучше звучит слово «божественность». Так я избавлялся от понятия Бога. Но я все-таки говорил о Боге, и потому все, кто был мне нужен — настоящие искатели, изуродованные религиозным духовенством, — все больше интересовались моими выступлениями. Я ведь собрал сливки всех религий!
Иного выхода не было, потому что в противном случае я не смог бы войти в их молельни, а они не пожелали бы приходить ко мне. Их останавливала всего пара характеристик. И я даже не мог ни в чем их обвинить, я себя в этом винил. Мне следовало найти обходной путь к цели. И я нашел такой путь, все оказалось очень просто. Я просто подумал: «Говори их словами, говори на их языке, цитируй их писания. Пусть ты одолжил чужой пистолет, но это ведь не мешает зарядить его своими патронами. Неважно, чей это пистолет, но пули в нем мои! А главную задачу выполняет пуля, а не пистолет. Что же тут плохого?»
Все давалось очень легко, потому что теперь я мог повторять понятия индуизма и слова ислама, но играть свою игру. Я мог говорить языком христианства, играя в собственную игру.
И ко мне приходили все: монахи-джайны, индуисты и буддисты, христианские миссионеры и священники — самая разношерстная компания. Вы не поверите, но... знаете, мало кто видел меня смеющимся, — я так часто хохотал в душе, что улыбка на лице — это было бы уже слишком много. Я рассказывал всякие шутки, но сам не смеялся, потому что превратил в безостановочную шутку всю свою жизнь! Что может быть смешнее? И мне удалось без малейших усилий обмануть всех этих священников и ученых монахов. Они приходили, задавали вопросы, а мне оставалось лишь быть внимательным и переходить на их язык — но между слов, между строк я вставлял то настоящее, чему хотел научить.
Этому искусству я научился у одного рыбака.
В детстве я часами сидел на берегу реки. Там было чудесно. Прекрасные утренние зори, восхитительные вечера. Даже в самое жаркое лето там можно было укрыться под густой сенью деревьев с ветвями, склонившимися к воде... Можно было просто забраться в реку — вода была прохладная и ты очень быстро забывал, что сейчас лето...
И вот сидел я как-то на берегу, глядел на утреннее солнце, а рядом стоял какой-то рыбак. Рыбу обычно ловят на наживку. Рыбаки ловят каких-нибудь букашек, — а рыбы любят ими полакомиться, — и насаживают на крючок. Рыбка подплывает, заглатывает наживку и оказывается на крючке. Рыба видит только букашку, но вместе с ним глотает и крючок, а рыбак тут же выдергивает ее из воды.
Я смотрел, как тот рыбак ловил рыбу, и подумал: «Мне тоже нужно найти такой способ. Нужна наживка, на которую клюнут самые разные люди, которые сейчас принадлежат разным лагерям. А в моем лагере — никого». Я был совсем один. Никто не решался заговорить со мной или пройтись рядом, потому что о нем тоже начали бы думать плохо.
И я нашел такую наживку: их собственные слова. В первое время все очень удивлялись. Те, кто знал меня давно и помнил, что я всегда был неверующим, не могли ничего понять. Они были в полном замешательстве. Я это часто замечал.
Однажды я выступал в Исламском институте Джабалпура. Главой этого учреждения был один из моих старых преподавателей, мусульманин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90