Вы не поверите, но этот старик сел и выслушал все, что я собирался сказать. Мало кто обладает таким мужеством и такой честностью!
После этого он частенько приходил ко мне в общежитие. Все удивлялись, спрашивали: «Что происходит?» Я ведь так его опозорил! Но он приходил ко мне и меня в гости часто звал, мы садились рядом, и он просил: «Говори что угодно, я хочу слушать. Всю жизнь слушали меня, я уже разучился слушать других. К тому же ты говоришь о том, о чем я ничего не знаю». И он слушал меня так, как ученик слушает Учителя.
Преподаватели тоже ничего не понимали. «Чем ты зачаровал старика? — спрашивали они. — Он что, из ума выжил? В чем тут секрет? Нам, чтобы встретиться с ним, приходится записываться на прием и терпеливо ждать назначенного часа. А к тебе он приходит просто так. Больше того, он молчит и слушает. Что с ним произошло?»
«То же, что и с вами, — пояснял я, — но вы не так сообразительны, не так восприимчивы, не так разумны, как этот старик. Он — редкое исключение».
Профессор: 1957-1966
Студенческая жизнь мне очень нравилась. Как бы ко мне ни относились — любили или ненавидели, были «за» или «против», либо вообще не питали никаких чувств, — все это было чудесно. Все это очень пригодилось, когда я сам стал преподавателем. Благодаря этому я научился замечать точку зрения студентов, когда представлял им свою.
Мои занятия превращались в дискуссионные клубы. Всем разрешалось сомневаться и спорить. Время от времени кто-то начинал беспокоиться об уровне изучения предмета, потому что любой вопрос становился предметом бурных дебатов. «Не бойтесь, — говорил я. — Я добиваюсь одного: я хочу отточить ваш разум. Предмет изучения не так важен. Все книги на эту тему можно перечитать за одну ночь. Но если разум отточен, вы сможете ответить на любой вопрос, даже не читая учебников. Если же разум спит, никакие книги не помогут, вы не сможете найти там ответа. В книге на полтысячи страниц ответ может прятаться в одном-единственном параграфе».
Мои занятия были совершенно особыми. Все можно было обсуждать, все подлежало анализу — глубочайшему рассмотрению под всеми мыслимыми углами, со всех вообразимых точек зрения. Ответ принимался только в том случае, если он целиком и полностью удовлетворял интеллект. Иначе мы не довольствовались ответом, и спор переносился на следующий урок.
Меня вот что поражало: если обсудил какую-то тему, выявил ее логическую структуру, ощутил всю ткань проблемы, тебе уже не нужно ничего зубрить. Это твое собственное открытие, и оно запоминается навсегда. Этого уже не забыть.
Не сомневаюсь, что студенты меня любили, потому что никто другой не предоставлял им большей свободы и не относился к ним с большим уважением. Никто не окутывал их такой любовью, никто не помогал оттачивать разум.
Обычных преподавателей больше всего заботила зарплата, но лично я никогда за ней не ходил. Чаще всего я просто поручал это кому-то из студентов. Я говорил: «В первых числах месяца забери, пожалуйста, мою зарплату и принеси сюда. Можешь взять оттуда, сколько тебе понадобится».
За все годы моей работы в университете я ни разу не получал зарплату лично. Однажды ко мне пришел наш бухгалтер. Он сказал: «Я ни разу не видел вас у кассы. Мне уже просто интересно было, но потом я понял, что у меня вы вряд ли когда-то появитесь. Простите, что заявился в ваш дом без приглашения, но мне просто хочется узнать, что вы за человек. В первый день месяца преподаватели с самого раннего утра очередь в кассу занимают, но вас среди них никогда нет. Прибегает какой-то студент с доверенностью, но я хочу убедиться, что вы действительно получаете эти деньги».
«Не волнуйтесь, — ответил я, — деньги мне приносят в целости и сохранности». Когда кому-то доверяешь, он вряд ли тебя обманет.
За все те годы ни один студент, ни разу не взял ни гроша, хотя я так и говорил: «Берите, если нужно. Если нужны деньги, можете взять, я разрешаю. Возвращать не придется, я в долг не даю, мне просто лень запоминать, кто и сколько мне должен. Я отдаю деньги просто так». Но ни один студент, ни разу не взял ни гроша.
Всех преподавателей интересовала только зарплата — и, разумеется, повышение в должности. Я ни разу не замечал у них интереса к студентам, к будущему этих студентов и, в частности, к их духовному росту.
И когда я понял это, я открыл небольшую школу медитации. Один из моих приятелей отвел для этой цели принадлежавшее ему чудесное бунгало в саду. Он соорудил там мраморный храм для медитаций. Места хватало. Там одновременно могло поместиться полсотни человек. И туда приходили не только студенты, но и преподаватели, даже наш заместитель ректора. Они приходили, чтобы понять, что такое медитация.
В Индии мусульмане ходят в одном наряде, а индуисты — в другом. Пенджабцы носят одно, бенгальцы — другое, а уроженцы Южной Индии — третье. Например, в Южной Индии носят набедренные повязки — дхоти, обычные полоски ткани, которые оборачивают вокруг бедер, а потом подбирают к поясу так, что ткань поднимается выше колен. Так принято даже в университетах, где преподаватели нередко читают в таком наряде лекции.
Я любил набедренные повязки, потому что это самая простая одежда, проще не придумаешь. Не нужно ничего шить и кроить. Такую повязку можно сделать из любого отреза ткани. Но я был не в Южной Индии, а в Центральной, где набедренные повязки носят только бродяга, попрошайки и прочие подозрительные типы. Это знак того, что человеку плевать на мнение общества и все равно, что о нем подумают.
Когда я впервые заявился в университет в набедренной повязке, студенты и преподаватели высыпали из аудиторий и просто остолбенели. Иду я себе по коридору, а все вокруг замерли и пялятся на меня. Я просто машу им рукой. Всеобщее внимание всегда приятно!
Выходит заместитель ректора. «В чем дело? — спрашивает он. — Что тут за столпотворение? Почему занятия прервались?..» — и тут он видит меня. Я жестом приветствую его, а он растерялся и даже не машет рукой в ответ.
«Могли бы и поздороваться, — говорю я. — Понимаете, всем интересно стало посмотреть на мою набедренную повязку». Кстати, я думаю, что она действительно всем понравилась, потому что преподаватели у нас ходили в очень дорогих, роскошных костюмах. Зайдешь к ним в гости и поражаешься — всюду одна только одежда, весь дом ею завален. Хозяин, слуга — и горы костюмов.
«Видите, как здорово? Даже если вы в коридоре появитесь, никто не станет выскакивать из аудиторий, — говорю я. — А бедняга в набедренной повязке — вы ведь знаете, их только нищие носят, — мигом заставил их забыть об уроках. Пожалуй, отныне я все время буду носить только дхоти».
«Пошутили — и хватит, — заявляет он. — Не стоит заходить слишком далеко».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
После этого он частенько приходил ко мне в общежитие. Все удивлялись, спрашивали: «Что происходит?» Я ведь так его опозорил! Но он приходил ко мне и меня в гости часто звал, мы садились рядом, и он просил: «Говори что угодно, я хочу слушать. Всю жизнь слушали меня, я уже разучился слушать других. К тому же ты говоришь о том, о чем я ничего не знаю». И он слушал меня так, как ученик слушает Учителя.
Преподаватели тоже ничего не понимали. «Чем ты зачаровал старика? — спрашивали они. — Он что, из ума выжил? В чем тут секрет? Нам, чтобы встретиться с ним, приходится записываться на прием и терпеливо ждать назначенного часа. А к тебе он приходит просто так. Больше того, он молчит и слушает. Что с ним произошло?»
«То же, что и с вами, — пояснял я, — но вы не так сообразительны, не так восприимчивы, не так разумны, как этот старик. Он — редкое исключение».
Профессор: 1957-1966
Студенческая жизнь мне очень нравилась. Как бы ко мне ни относились — любили или ненавидели, были «за» или «против», либо вообще не питали никаких чувств, — все это было чудесно. Все это очень пригодилось, когда я сам стал преподавателем. Благодаря этому я научился замечать точку зрения студентов, когда представлял им свою.
Мои занятия превращались в дискуссионные клубы. Всем разрешалось сомневаться и спорить. Время от времени кто-то начинал беспокоиться об уровне изучения предмета, потому что любой вопрос становился предметом бурных дебатов. «Не бойтесь, — говорил я. — Я добиваюсь одного: я хочу отточить ваш разум. Предмет изучения не так важен. Все книги на эту тему можно перечитать за одну ночь. Но если разум отточен, вы сможете ответить на любой вопрос, даже не читая учебников. Если же разум спит, никакие книги не помогут, вы не сможете найти там ответа. В книге на полтысячи страниц ответ может прятаться в одном-единственном параграфе».
Мои занятия были совершенно особыми. Все можно было обсуждать, все подлежало анализу — глубочайшему рассмотрению под всеми мыслимыми углами, со всех вообразимых точек зрения. Ответ принимался только в том случае, если он целиком и полностью удовлетворял интеллект. Иначе мы не довольствовались ответом, и спор переносился на следующий урок.
Меня вот что поражало: если обсудил какую-то тему, выявил ее логическую структуру, ощутил всю ткань проблемы, тебе уже не нужно ничего зубрить. Это твое собственное открытие, и оно запоминается навсегда. Этого уже не забыть.
Не сомневаюсь, что студенты меня любили, потому что никто другой не предоставлял им большей свободы и не относился к ним с большим уважением. Никто не окутывал их такой любовью, никто не помогал оттачивать разум.
Обычных преподавателей больше всего заботила зарплата, но лично я никогда за ней не ходил. Чаще всего я просто поручал это кому-то из студентов. Я говорил: «В первых числах месяца забери, пожалуйста, мою зарплату и принеси сюда. Можешь взять оттуда, сколько тебе понадобится».
За все годы моей работы в университете я ни разу не получал зарплату лично. Однажды ко мне пришел наш бухгалтер. Он сказал: «Я ни разу не видел вас у кассы. Мне уже просто интересно было, но потом я понял, что у меня вы вряд ли когда-то появитесь. Простите, что заявился в ваш дом без приглашения, но мне просто хочется узнать, что вы за человек. В первый день месяца преподаватели с самого раннего утра очередь в кассу занимают, но вас среди них никогда нет. Прибегает какой-то студент с доверенностью, но я хочу убедиться, что вы действительно получаете эти деньги».
«Не волнуйтесь, — ответил я, — деньги мне приносят в целости и сохранности». Когда кому-то доверяешь, он вряд ли тебя обманет.
За все те годы ни один студент, ни разу не взял ни гроша, хотя я так и говорил: «Берите, если нужно. Если нужны деньги, можете взять, я разрешаю. Возвращать не придется, я в долг не даю, мне просто лень запоминать, кто и сколько мне должен. Я отдаю деньги просто так». Но ни один студент, ни разу не взял ни гроша.
Всех преподавателей интересовала только зарплата — и, разумеется, повышение в должности. Я ни разу не замечал у них интереса к студентам, к будущему этих студентов и, в частности, к их духовному росту.
И когда я понял это, я открыл небольшую школу медитации. Один из моих приятелей отвел для этой цели принадлежавшее ему чудесное бунгало в саду. Он соорудил там мраморный храм для медитаций. Места хватало. Там одновременно могло поместиться полсотни человек. И туда приходили не только студенты, но и преподаватели, даже наш заместитель ректора. Они приходили, чтобы понять, что такое медитация.
В Индии мусульмане ходят в одном наряде, а индуисты — в другом. Пенджабцы носят одно, бенгальцы — другое, а уроженцы Южной Индии — третье. Например, в Южной Индии носят набедренные повязки — дхоти, обычные полоски ткани, которые оборачивают вокруг бедер, а потом подбирают к поясу так, что ткань поднимается выше колен. Так принято даже в университетах, где преподаватели нередко читают в таком наряде лекции.
Я любил набедренные повязки, потому что это самая простая одежда, проще не придумаешь. Не нужно ничего шить и кроить. Такую повязку можно сделать из любого отреза ткани. Но я был не в Южной Индии, а в Центральной, где набедренные повязки носят только бродяга, попрошайки и прочие подозрительные типы. Это знак того, что человеку плевать на мнение общества и все равно, что о нем подумают.
Когда я впервые заявился в университет в набедренной повязке, студенты и преподаватели высыпали из аудиторий и просто остолбенели. Иду я себе по коридору, а все вокруг замерли и пялятся на меня. Я просто машу им рукой. Всеобщее внимание всегда приятно!
Выходит заместитель ректора. «В чем дело? — спрашивает он. — Что тут за столпотворение? Почему занятия прервались?..» — и тут он видит меня. Я жестом приветствую его, а он растерялся и даже не машет рукой в ответ.
«Могли бы и поздороваться, — говорю я. — Понимаете, всем интересно стало посмотреть на мою набедренную повязку». Кстати, я думаю, что она действительно всем понравилась, потому что преподаватели у нас ходили в очень дорогих, роскошных костюмах. Зайдешь к ним в гости и поражаешься — всюду одна только одежда, весь дом ею завален. Хозяин, слуга — и горы костюмов.
«Видите, как здорово? Даже если вы в коридоре появитесь, никто не станет выскакивать из аудиторий, — говорю я. — А бедняга в набедренной повязке — вы ведь знаете, их только нищие носят, — мигом заставил их забыть об уроках. Пожалуй, отныне я все время буду носить только дхоти».
«Пошутили — и хватит, — заявляет он. — Не стоит заходить слишком далеко».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90