Но это были все мелочи. Настоящие осложнения начались в Дхаулагате, немного не доходя Катманду, где навстречу нам вышла целая толпа непальцев и чуть не увела меня от всей экспедиции. После меня не раз спрашивали, были ли это коммунисты, но я просто не знаю этого. Зато я знаю, что они были националисты, притом фанатики, что их ничуть не интересовал Эверест и действительные обстоятельства его взятия, а только и исключительно политика. Они добивались от меня, чтобы я назвался непальцем, не индийцем. И ещё, чтобы я заявил, что достиг вершины раньше Хиллари. Я ответил им, что не заинтересован в политике и в ссорах с англичанами, и попросил оставить меня в покое. «До сих пор, — сказал я им, — никому не было дела до моей национальности. С чего вдруг такой интерес теперь? Индиец, непалец — какая разница?» Я пытался внушить им то же самое, что сказал в интервью Джеймсу Бэрку: «Все мы члены одной большой семьи — Хиллари, я, индийцы, непальцы, все люди на свете!»
Однако они никак не хотели угомониться. Они чуть не свели меня с ума. Они сами подсказывали мне ответы и заставляли подписывать бумаги, которых я даже не мог прочесть. И все это время толпа продолжала расти. Меня отделили от моих товарищей, толкали и вертели, словно куклу. «Чего они хотят от меня? — удивлялся я. — Знай я, что дела обернётся таким образом, я оставался бы у себя в Соло Кхумбу».
20 июня наш отряд спустился с предгорий на Непальскую равнину. В Бонепа, где начинается шоссе, меня усадили в «джип» и заставили переодеться в непальскую одежду. К этому времени я до того устал и растерялся, что позволял делать с собой все, что угодно. В каждом городе и деревне, через которые мы проезжали, происходили торжественные встречи. Толпы людей размахивали флажками и вымпелами. «Тенцинг синдабад!» — кричали они. — «Да здравствует Тенцинг!»
Конечно, мне были приятны такие горячие приветствия. Однако признаюсь, что предпочёл бы вернуться домой тихо и мирно, как это бывало всегда до тех пор.
В пяти километрах от Катманду меня поджидали жена и дочери; мы крепко обняли друг друга, счастливые завоёванной победой. Анг Ламу обернула вокруг моей шеи кхада — священный платок. Пем Пем и Нима повесили мне на плечи гирлянды, я рассказал Ниме, что положил её карандашик там, где она просила. Оказалось, что в течение последних недель у них была почти такая же суматошная жизнь, как у меня. Великую новость они узнали в Дарджилинге только утром 2 июня, в дождливый серый день, от друзей, услышавших её по радио. С этой минуты жизнь их совершенно изменилась. Важные чиновники приходили к ним с визитом, почта приносила множество посланий, строились всевозможные планы. По всему городу распространялись мои фотографии, а Рабиндранат Митра договорился с одним поэтом, и тот сочинил про меня песню, которую скоро распевали на всех улицах. Все это очень радовало моих родных, но больше всего им хотелось получить весточку от меня; между тем письмо, в котором я просил их приехать в Катманду, так и не дошло. Анг Ламу и сама собиралась ехать, только боялась, что я рассержусь, если она сделает это, не договорившись предварительно со мной.
— Почему нет телеграммы от моего мужа? — спрашивала она то и дело. — Я дам десять рупий тому, кто доставит мне её с почты.
Но телеграмма все не шла (я так и не смог выяснить, что с ней случилось), и, прождав одиннадцать дней, Анг Ламу решила ехать, будь что будет. У неё не было ни денег, ни подходящей одежды, но Митра дал ей сто рупий, заработанных на продаже моих фотографий, да потом раздобыл ещё четыреста рупий на поездку с помощью миссис Гендерсон из Гималайского клуба и других друзей. Анг Ламу выехала из Дарджилинга с дочерьми и прибыла в Катманду самолетом через Патна, опередив меня на четыре дня. С ними прилетели Пасант Пхутар (уже третий), ветеран-горец, наш близкий друг и родственник, и Лакпа Черинг, представлявший нашу ассоциацию.
Впрочем, в тот сумасшедший день, когда я сам добрался до Катманду, у нас вовсе не было времени переговорить обо всем этом. Не прошло и нескольких минут, как меня оторвали от родных и усадили вместо «джипа» в коляску, запряжённую лошадьми; туда же сели другие восходители, которых я не видел некоторое время, в том числе Хант и Хиллари. И вот мы двинулись через город, окружённые ещё невиданной толпой. Нас осыпали рисом, цветной пудрой, монетами, причём монеты колотили меня по черепу так, что я стал опасаться головной боли. Спастись от них было невозможно, потому что я не мог смотреть во все стороны одновременно. Большую часть времени я стоял в коляске, улыбаясь и сложив ладони пальцами кверху в традиционном древнем индийском приветствии намасте.
Событий было столько, что трудно вспомнить, что происходило раньше, что позже.
Прямо в нашей испачканной экспедиционной одёжде нас доставили в королевский дворец. Здесь участников восхождения приветствовал король Трибхувана, он вручил мне Непал Тара (Непальскую Звезду) — высшую награду страны; Хант и Хиллари получили другие награды. Как и многие другие обстоятельства этого времени, вопрос о почестях и полученных знаках отличия дал повод к осложнениям и недоразумениям. Дело в том, что в то самое время, когда мне вручили одну непальскую награду, а Ханту и Хиллари — другую, не столь высокую, из Англии поступило сообщение, что королева возвела их в дворянское звание, а в отношении меня ограничились медалью св. Георга. Шум, поднятый вокруг всего этого, был не только нежелательным, но просто бессмысленным. После того как Индия стала независимой, её правительство, подобно американскому правительству ранее, запретило своим гражданам принимать иностранные титулы. Таким образом, если бы королева и удостоила меня такой чести, то я сам и моя страна оказались бы только в неловком положении. Лично для меня это было каи чаи на — совершенно безразлично; дворянское звание не прибавило бы мне ни ума, ни красы. Поняв причину, я ничуть не чувствовал себя обиженным или задетым.
Политика, политика… Внезапно со всех сторон начались осложнения. Непальцы отнеслись ко мне замечательно, они встретили меня так, что я не забуду, даже если проживу сто жизней. Однако в своих усилиях сделать из меня героя они зашли чересчур далеко: они почти совершенно пренебрегали англичанами, вместо того чтобы отнестись к ним как к почётным гостям. Слишком многие непальцы говорили глупые вещи, стараясь извратить факты в своих политических целях. Каких только диких выдумок не было: и что я тащил Хиллари на себе до вершины, и что он вообще не дошёл до верха, и что я чуть ли не один совершил все восхождение. А тут ещё эти нелепые заявления, которые меня заставили подписать, воспользовавшись моей растерянностью. Кончилось тем, что полковник Хант вышел из себя и заявил, что я не только не герой, но, с точки зрения техники лазания, вообще второразрядный альпинист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71