Правда, моему желудку потребовалось целых два дня, чтобы привыкнуть к трехлитровым упаковкам. Я даже приспособил найденный на свалке вибратор для встряхивания шейков перед употреблением.
Берег моря жил по-своему, совсем не похоже на замкнутый мир особняков и каньонов Верхнего Эйлата, хотя разделяло их пятнадцать минут быстрым шагом. Здесь жизнь кипела: гремела музыка, тусовалась молодежь, прямо над пляжем заходили на посадку аэробусы, орали с пальм попугаи, сверкали над водой летучие рыбки, на пятаке под неофициальным названием «русский пляж» горланили песни мои соотечественники, разморенные жарой и финиковой водкой. После обеда, когда жара спадала, я совершенно балдел от всего этого и уходил к самой иорданской границе.
Здесь было тихо. Ласковые волны лизали изъеденные камнеточцами плиты — остатки Эцион-Гебера, древней гавани, из которой царь Шломо (Соломон) отправил знаменитую корсарскую экспедицию в Офир, к египетским золотым рудникам в Южной Африке. Задумчивые цапли и чайки расхаживали по берегу соленого ручейка, вытекавшего из чащи тростника и тамариска. На соленых озерах маячили розовыми точками фламинго.
В самой глубине зарослей укрылась маленькая избушка — центр кольцевания птиц. С середины января Реувен переселился сюда. Несколько раз в день он собирал из паутинных сетей свою пушистую добычу, надевал ей на лапки алюминиевые колечки и выпускал. Каждый день ему попадалось что-нибудь интересное, а для меня птицы были как старые знакомые, ведь большинство из них летело на север. Впрочем, местных обитателей я успел тоже неплохо изучить: нежно-розовых синайских чечевиц, серых тимелий, черноголовых бюльбюлей, и самую маленькую птичку, словно состоящую из одного только голоса — песчаную славку.
Навестив Реувена, я снова купался, стараясь не задевать морских ос — крошечных, почти невидимых медуз, которые жалят так, словно касаются оголенным проводом, одевал вместо плавок джинсы и шел на яхту.
Яхта «Дюгонь» была всего двадцать метров длиной. Кроме нас с капитаном, на ней были только кок, моторист, еще один матрос и девушка кэпа, исполнявшая обязанности стюардессы и главбуха. Мы обходили все причалы, от яхтенной марины до пирса дельфинария, где общением с дельфинами лечат умственно отсталых детей.
Собрав десяток-другой туристов, мы везли их на часовую морскую прогулку.
Штормов в заливе Акаба не бывает, а ветер практически всегда дует на юг. Отойдя под парусом к стыку границ четырех стран, мы ложились в дрейф и ждали заката, ужиная вместе с пассажирами. Израильский и иорданский города различались только тем, что в Эйлате было больше высотных домов. В остальном все одинаково: белые домики, пальмы, корабли у причалов, отели, портовые терминалы. А вот горы были совершенно разные. Израильско-египетскую сторону покрывали зловещие черные отроги, изгрызенные каньонами, а на иорданско-аравийской стороне ровной стеной высился кирпично-красный хребет Джебель Бакир. Когда его освещало заходящее солнце, некоторые туристы буквально плакали от восторга. Дождавшись сумерек, мы заводили мотор и возвращались в город как раз к началу моей смены.
Хотя теперь я сменил ремесло дворника на довольно романтическую профессию моряка, мне все еще было очень далеко до того, чтобы составить конкуренцию Леве.
Человек, которому суждено было дать мне шанс, появился неожиданно, и звали его Джин-Тоник.
Я дремал на пляже, когда рядом со мной на песок опустились невысокий упитанный парнишка и две длинноногих стройных девушки (без лифчиков). Они болтали на безукоризненном калифорнийском английском, но парень вдруг остановился взглядом на книге Л. Гумилева «Древние тюрки», лежавшей на моих кроссовках с пером грифа вместо закладки.
— Славные девчушки, — неожиданно сказал он на чистейшем русском, — составишь нам компанию? А то одна лишняя.
— Которая?
— Та, что все время улыбается.
— Она мне и так больше понравилась. Не люблю деловых.
— Та не деловая, а сдержанная. Знаешь, как в стихах говорится?
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным, безумством, исступленьем, Стенаньем, криками вакханки молодой, Когда, виясь в моих объятиях змеей, Порывом пылких ласк и жаждою лобзаний Она торопит миг последних содроганий…
Я, конечно, тут же подхватил:
— О, как милее ты, смиренница моя,
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склонясь на долгие моленья,
Ты отдаешься мне — нежна без упоенья,
Стыдливо холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему,
И оживляешься потом все боле, боле, боле,
И делишь наконец мой пламень поневоле!
— На каком это вы языке говорите? -заинтересовались девочки, и вправду оказавшиеся американками.
— На языке шейеннов, — без запинки ответил парень.
— Джимми, ты что, индеец?
— Нет, но я вырос в племени. А вот Высокий Орел — он кивнул на меня — на три четверти шейенн.
— Но как ты узнал, прежде чем с ним заговорить?
— Он читает книгу на шейеннском, и закладывает ее Орлиным Пером Воина.
На обложке книги очень кстати были нарисованы лук и стрелы.
Естественно, девочки пришли в восторг и позволили нам проводить себя в отель.
Они занимали роскошный двухкомнатный номер, где мы и трахали их, как подобает воинам, до самого вечера (морской прогулки в тот день не было). В девять мы оба вдруг извинились и слиняли.
— Ты куда, Высокий Орел? — спросил парень.
— Сторожить турцентр. А ты куда?
— Сторожить автостоянку. Я Дима Тонкин, или Джимми.
— Володя из клана Динцов. Из Москвы. А ты?
— Я родился в Волгограде, а жил в Сан-Франциско.
Мы шли по набережной. Солнце село, но вершины гор за заливом еще светились.
— Красиво, — сказал я.
— Ты бы видел, какие были закаты у нас во Фриско! — и Джимми погрустнел.
Он ужасно тосковал по Калифорнии. В Израиле иммиграцию называют «алия»
— восхождение. Когда Джимми спрашивали, давно ли он совершил алию, он отвечал: «Я не взошел, я спустился». И обычно столь патриотичные израитльтяне, узнав, откуда он, согласно кивали. Американское происхождение позволяло ему устраиваться на высокооплачиваемую работу, хотя из всех, кого я знаю, он единственный еще более ленив, чем я.
Только много позже я случайно узнал, что Джимми никогда в жизни не был нигде, кроме России и Израиля.
У него были феноменальные способности к языкам. Ему ничего не стоило притвориться жителем Луизианы, болтая с американцем-южанином, назваться марокканским евреем в телефонном разговоре с «марокканцем», и даже выдавать себя за сына араба и англичанки. Правда, светлые волосы и голубые глаза не способствовали удачным мистификациям, но он так удачно копировал акцент, что люди обманывались, даже видя его перед собой.
На кличку «Джин-Тоник» он слегка обижался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Берег моря жил по-своему, совсем не похоже на замкнутый мир особняков и каньонов Верхнего Эйлата, хотя разделяло их пятнадцать минут быстрым шагом. Здесь жизнь кипела: гремела музыка, тусовалась молодежь, прямо над пляжем заходили на посадку аэробусы, орали с пальм попугаи, сверкали над водой летучие рыбки, на пятаке под неофициальным названием «русский пляж» горланили песни мои соотечественники, разморенные жарой и финиковой водкой. После обеда, когда жара спадала, я совершенно балдел от всего этого и уходил к самой иорданской границе.
Здесь было тихо. Ласковые волны лизали изъеденные камнеточцами плиты — остатки Эцион-Гебера, древней гавани, из которой царь Шломо (Соломон) отправил знаменитую корсарскую экспедицию в Офир, к египетским золотым рудникам в Южной Африке. Задумчивые цапли и чайки расхаживали по берегу соленого ручейка, вытекавшего из чащи тростника и тамариска. На соленых озерах маячили розовыми точками фламинго.
В самой глубине зарослей укрылась маленькая избушка — центр кольцевания птиц. С середины января Реувен переселился сюда. Несколько раз в день он собирал из паутинных сетей свою пушистую добычу, надевал ей на лапки алюминиевые колечки и выпускал. Каждый день ему попадалось что-нибудь интересное, а для меня птицы были как старые знакомые, ведь большинство из них летело на север. Впрочем, местных обитателей я успел тоже неплохо изучить: нежно-розовых синайских чечевиц, серых тимелий, черноголовых бюльбюлей, и самую маленькую птичку, словно состоящую из одного только голоса — песчаную славку.
Навестив Реувена, я снова купался, стараясь не задевать морских ос — крошечных, почти невидимых медуз, которые жалят так, словно касаются оголенным проводом, одевал вместо плавок джинсы и шел на яхту.
Яхта «Дюгонь» была всего двадцать метров длиной. Кроме нас с капитаном, на ней были только кок, моторист, еще один матрос и девушка кэпа, исполнявшая обязанности стюардессы и главбуха. Мы обходили все причалы, от яхтенной марины до пирса дельфинария, где общением с дельфинами лечат умственно отсталых детей.
Собрав десяток-другой туристов, мы везли их на часовую морскую прогулку.
Штормов в заливе Акаба не бывает, а ветер практически всегда дует на юг. Отойдя под парусом к стыку границ четырех стран, мы ложились в дрейф и ждали заката, ужиная вместе с пассажирами. Израильский и иорданский города различались только тем, что в Эйлате было больше высотных домов. В остальном все одинаково: белые домики, пальмы, корабли у причалов, отели, портовые терминалы. А вот горы были совершенно разные. Израильско-египетскую сторону покрывали зловещие черные отроги, изгрызенные каньонами, а на иорданско-аравийской стороне ровной стеной высился кирпично-красный хребет Джебель Бакир. Когда его освещало заходящее солнце, некоторые туристы буквально плакали от восторга. Дождавшись сумерек, мы заводили мотор и возвращались в город как раз к началу моей смены.
Хотя теперь я сменил ремесло дворника на довольно романтическую профессию моряка, мне все еще было очень далеко до того, чтобы составить конкуренцию Леве.
Человек, которому суждено было дать мне шанс, появился неожиданно, и звали его Джин-Тоник.
Я дремал на пляже, когда рядом со мной на песок опустились невысокий упитанный парнишка и две длинноногих стройных девушки (без лифчиков). Они болтали на безукоризненном калифорнийском английском, но парень вдруг остановился взглядом на книге Л. Гумилева «Древние тюрки», лежавшей на моих кроссовках с пером грифа вместо закладки.
— Славные девчушки, — неожиданно сказал он на чистейшем русском, — составишь нам компанию? А то одна лишняя.
— Которая?
— Та, что все время улыбается.
— Она мне и так больше понравилась. Не люблю деловых.
— Та не деловая, а сдержанная. Знаешь, как в стихах говорится?
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным, безумством, исступленьем, Стенаньем, криками вакханки молодой, Когда, виясь в моих объятиях змеей, Порывом пылких ласк и жаждою лобзаний Она торопит миг последних содроганий…
Я, конечно, тут же подхватил:
— О, как милее ты, смиренница моя,
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склонясь на долгие моленья,
Ты отдаешься мне — нежна без упоенья,
Стыдливо холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему,
И оживляешься потом все боле, боле, боле,
И делишь наконец мой пламень поневоле!
— На каком это вы языке говорите? -заинтересовались девочки, и вправду оказавшиеся американками.
— На языке шейеннов, — без запинки ответил парень.
— Джимми, ты что, индеец?
— Нет, но я вырос в племени. А вот Высокий Орел — он кивнул на меня — на три четверти шейенн.
— Но как ты узнал, прежде чем с ним заговорить?
— Он читает книгу на шейеннском, и закладывает ее Орлиным Пером Воина.
На обложке книги очень кстати были нарисованы лук и стрелы.
Естественно, девочки пришли в восторг и позволили нам проводить себя в отель.
Они занимали роскошный двухкомнатный номер, где мы и трахали их, как подобает воинам, до самого вечера (морской прогулки в тот день не было). В девять мы оба вдруг извинились и слиняли.
— Ты куда, Высокий Орел? — спросил парень.
— Сторожить турцентр. А ты куда?
— Сторожить автостоянку. Я Дима Тонкин, или Джимми.
— Володя из клана Динцов. Из Москвы. А ты?
— Я родился в Волгограде, а жил в Сан-Франциско.
Мы шли по набережной. Солнце село, но вершины гор за заливом еще светились.
— Красиво, — сказал я.
— Ты бы видел, какие были закаты у нас во Фриско! — и Джимми погрустнел.
Он ужасно тосковал по Калифорнии. В Израиле иммиграцию называют «алия»
— восхождение. Когда Джимми спрашивали, давно ли он совершил алию, он отвечал: «Я не взошел, я спустился». И обычно столь патриотичные израитльтяне, узнав, откуда он, согласно кивали. Американское происхождение позволяло ему устраиваться на высокооплачиваемую работу, хотя из всех, кого я знаю, он единственный еще более ленив, чем я.
Только много позже я случайно узнал, что Джимми никогда в жизни не был нигде, кроме России и Израиля.
У него были феноменальные способности к языкам. Ему ничего не стоило притвориться жителем Луизианы, болтая с американцем-южанином, назваться марокканским евреем в телефонном разговоре с «марокканцем», и даже выдавать себя за сына араба и англичанки. Правда, светлые волосы и голубые глаза не способствовали удачным мистификациям, но он так удачно копировал акцент, что люди обманывались, даже видя его перед собой.
На кличку «Джин-Тоник» он слегка обижался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47