и ледяные дома вдоль зеленых бульваров на дне Грота, и вырастающая за сутки в тысячу раз по объему биомасса дрожжей кандиды, и превращение ее в волокна в прессе, изобретенном отцом Аэлиты.
С бункера этого пресса начала показ завода «вкусных блюд» Аэлита. Биомасса загружалась в бак-пресс, венчающий высокую колонку, которую Аэлита любовно погладила по полированной поверхности. В бак под давлением накачивали воздух, и студень вытеснялся через множество отверстий, превращаясь в пучок нитей. Они затвердевали в колонке и наматывались в ее постаменте на катушки.
— Похоже на производство искусственных тканей, — заметил Аэлите доктор Стилл.
— Пожалуй, стоит вспомнить, — солидно вставил профессор О'Скара, — что сто лет назад весь мир одевался в изделия из естественных материалов: шерсти, льна, кожи, хлопка. А теперь уже не сможет обойтись без синтетики, без искусственного волокна.
— Вы хотите сказать, профессор, — обрадовалась Аэлита, — что через сто лет так же будет и с синтетической пищей?
— О что вы, мэм! Всегда вредно спешить с выводами. Лично я предпочитаю рубашки из хлопчатобумажной ткани, но…
— Но все еще впереди! — вмешался Стилл. — Говорят, есть такая песенка.
— Не знаю, споет ли ее наш председатель, — буркнул О'Скара, видя, что Броккенбергер раздраженно торопит хозяйку завода перейти в другие цехи и поскорее закончить обход.
Американские ученые заинтересовались цехом, где стоял шум, характерный для текстильных фабрик, и отстали от основной группы.
С удивлением смотрели они на работающие ткацкие станки.
— Вот уж чего не ожидал увидеть! — признался Стилл. — Или здесь ткут съедобные белковые рубашки?
— Нет, сэр. Я здесь делаю мясо, — ответил по-английски переходивший от станка к станку грузный рабочий в синем комбинезоне с множеством карманчиков.
— Мясо? — удивился профессор О'Скара.
— Именно мясо, сэр. Я всегда делал мясо.
— Что вы, парень! — рассмеялся Стилл. — Искусственная пища пока еще несовершеннолетняя. А вы «всегда»!..
— А я и не занимался ею, джентльмены… Я бил скот… — добродушно пояснил рабочий.
— Можно поболтать с вами минуту?
— Станки работают сами. Русские ткачихи обслуживают много больше станков, чем я.
— Ткачихи и вы! Что же заставило вас забросить настоящий мужской труд и заняться таким дамским делом?
— Занимался я многими делами. На ринге выступал. Рука тяжелая, но медлителен, проворства нет. На Чикагскую бойню не хотел идти. Животных жалко. Я всех бездомных собак подбирал. Но нужда заставила. Бизнес есть бизнес.
— Ох уж этот бизнес! — вздохнул Стилл. — Ради него станешь хоть отцом ядерных боеголовок, хоть чикагским тореадором.
— О нет, сэр! Тореадор — это совсем другое. Я бил молотом в темя. Валил с одного удара. Чикагские бойни, сэр! На одной только фирме «Армор» 220 быков в час. И еще 200 телят, 1200 свиней. А есть еще компании «Свифт», «Вильсон», «Кадэхи». Реки черной крови. Ее приходили пить любители. Можете представить?
— Фи! — поморщился профессор.
— И не только пить. Приходили нарядные леди с сынишками. Приучали к виду крови, к убийству. К «правде жизни», как это у них называется. А я долго не мог привыкнуть к висящим на крюках, разделанным уже тушам, у которых судорожно подергивались мышцы. А эти ребятишки с мамашами смотрели хоть бы что!
— Заботливые мамаши! — отозвался Стилл. — В воспитании, агрессивных сыночков им, кроме Чикагских боен, помогают еще телевидение и кино. Сотни трупов за сеанс. Вам и за неделю не повалить столько скота.
— Я бил молодецки, джентльмены, молотом. Глушил с одного удара в темя. Говорят, рука у меня тяжелая. Меня зовут Билл.
— А нас профессор О'Скара и доктор Стилл.
— Вот только вышвырнули меня с боен, как прежде отца, у которого рука ослабла. На мое место машину поставили. Теперь она бьет быков в темя. Только думаю, что частенько промахивается. Тут глаз человечий нужен и жалость к животным, чтоб не мучились.
— Зато здесь никто не мучается. Верно, Билл?
— Что верно, то верно.
— Так неужели вы на станках мясо ткете?
— А то как же? Вы когда-нибудь резали мясо вдоль волокна? Непременно поперек. В мясе, чтобы его по-настоящему почувствовать, первым делом волокно нужно. Вот и ткем его из белковой нити. А вкус и запах ему потом подберут: хочешь, под баранину, хочешь, под свинину причешут. Но живые мышцы на мертвых тушах здесь не дергаются.
— Спасибо, Билл. Нам было интересно побеседовать с вами.
— О'кэй, сэр! А вы приехали научиться здесь нашему делу или как?
Ученые переглянулись и ничего не ответили.
— Никогда не думал, что в разделанной туше могут сокращаться мышцы, — сказал доктор Стилл, когда они с профессором О'Скара догоняли членов комиссии уже в другом цехе.
— Да, этот Билл — чистая душа. Он, сам того не замечая, заставляет задуматься, — отозвался профессор О'Скара. — В чем же больший грех перед господом богом? В том, что хладнокровные матери-ханжи показывают детям, как убивают скот, или в том, что люди вообще создали скотобойни?
Доктор Стилл промолчал. Ему неясно было: почему до сих пор у них, представителей человеческой элиты, не возникало таких мыслей? Или они становятся другими? Может быть, и на собственную деятельность надо посмотреть с иной стороны?
Глава восьмая. ЗАСЕДАНИЕ ПЕРЕНОСИТСЯ
— Прошу простить меня, уважаемые члены комиссии, — сказал академик Анисимов, покидая Хрустальный зал Директората после проведенной здесь представителями ООН дегустации искусственной пищи. — Я не хотел бы влиять на принимаемое вами решение. Не рассматривайте мой уход как плохое наше гостеприимство.
— О'кэй! — отозвался Броккенбергер. — Обойдемся.
И как только последний из работников Города-лаборатории вышел вслед за Анисимовым, Броккенбергер открыл прения.
В числе двадцати членов комиссии были и представители голодающих стран, где сельское хозяйство не справлялось с производством продуктов питания для растущего населения. Все они в один голос настаивали на скорейшей передаче опыта Города-лаборатории нуждающимся регионам.
В ледяных стенах зала отражались огни люстр, огромный, уставленный яствами стол и члены комиссии за ним. В их числе немало темнокожих. Они оказались ярыми сторонниками искусственной пищи, видя в ней залог более счастливого будущего для своих народов.
Европейцы выступали сдержаннее, но допускали, что прогнозировать грядущее надо на основе созданного уже сегодня. Говорили даже, что «завтра — это осознанное сегодня»!
— Впрочем, — признавались некоторые из них, — у многих европейцев есть неодолимое предубеждение против искусственной пищи. Возможно, что оно рождено сытостью и незнакомством с голодом. Ведь общеизвестны упреки европейцам, что они едят больше, чем требуется их организмам, даже во вред себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
С бункера этого пресса начала показ завода «вкусных блюд» Аэлита. Биомасса загружалась в бак-пресс, венчающий высокую колонку, которую Аэлита любовно погладила по полированной поверхности. В бак под давлением накачивали воздух, и студень вытеснялся через множество отверстий, превращаясь в пучок нитей. Они затвердевали в колонке и наматывались в ее постаменте на катушки.
— Похоже на производство искусственных тканей, — заметил Аэлите доктор Стилл.
— Пожалуй, стоит вспомнить, — солидно вставил профессор О'Скара, — что сто лет назад весь мир одевался в изделия из естественных материалов: шерсти, льна, кожи, хлопка. А теперь уже не сможет обойтись без синтетики, без искусственного волокна.
— Вы хотите сказать, профессор, — обрадовалась Аэлита, — что через сто лет так же будет и с синтетической пищей?
— О что вы, мэм! Всегда вредно спешить с выводами. Лично я предпочитаю рубашки из хлопчатобумажной ткани, но…
— Но все еще впереди! — вмешался Стилл. — Говорят, есть такая песенка.
— Не знаю, споет ли ее наш председатель, — буркнул О'Скара, видя, что Броккенбергер раздраженно торопит хозяйку завода перейти в другие цехи и поскорее закончить обход.
Американские ученые заинтересовались цехом, где стоял шум, характерный для текстильных фабрик, и отстали от основной группы.
С удивлением смотрели они на работающие ткацкие станки.
— Вот уж чего не ожидал увидеть! — признался Стилл. — Или здесь ткут съедобные белковые рубашки?
— Нет, сэр. Я здесь делаю мясо, — ответил по-английски переходивший от станка к станку грузный рабочий в синем комбинезоне с множеством карманчиков.
— Мясо? — удивился профессор О'Скара.
— Именно мясо, сэр. Я всегда делал мясо.
— Что вы, парень! — рассмеялся Стилл. — Искусственная пища пока еще несовершеннолетняя. А вы «всегда»!..
— А я и не занимался ею, джентльмены… Я бил скот… — добродушно пояснил рабочий.
— Можно поболтать с вами минуту?
— Станки работают сами. Русские ткачихи обслуживают много больше станков, чем я.
— Ткачихи и вы! Что же заставило вас забросить настоящий мужской труд и заняться таким дамским делом?
— Занимался я многими делами. На ринге выступал. Рука тяжелая, но медлителен, проворства нет. На Чикагскую бойню не хотел идти. Животных жалко. Я всех бездомных собак подбирал. Но нужда заставила. Бизнес есть бизнес.
— Ох уж этот бизнес! — вздохнул Стилл. — Ради него станешь хоть отцом ядерных боеголовок, хоть чикагским тореадором.
— О нет, сэр! Тореадор — это совсем другое. Я бил молотом в темя. Валил с одного удара. Чикагские бойни, сэр! На одной только фирме «Армор» 220 быков в час. И еще 200 телят, 1200 свиней. А есть еще компании «Свифт», «Вильсон», «Кадэхи». Реки черной крови. Ее приходили пить любители. Можете представить?
— Фи! — поморщился профессор.
— И не только пить. Приходили нарядные леди с сынишками. Приучали к виду крови, к убийству. К «правде жизни», как это у них называется. А я долго не мог привыкнуть к висящим на крюках, разделанным уже тушам, у которых судорожно подергивались мышцы. А эти ребятишки с мамашами смотрели хоть бы что!
— Заботливые мамаши! — отозвался Стилл. — В воспитании, агрессивных сыночков им, кроме Чикагских боен, помогают еще телевидение и кино. Сотни трупов за сеанс. Вам и за неделю не повалить столько скота.
— Я бил молодецки, джентльмены, молотом. Глушил с одного удара в темя. Говорят, рука у меня тяжелая. Меня зовут Билл.
— А нас профессор О'Скара и доктор Стилл.
— Вот только вышвырнули меня с боен, как прежде отца, у которого рука ослабла. На мое место машину поставили. Теперь она бьет быков в темя. Только думаю, что частенько промахивается. Тут глаз человечий нужен и жалость к животным, чтоб не мучились.
— Зато здесь никто не мучается. Верно, Билл?
— Что верно, то верно.
— Так неужели вы на станках мясо ткете?
— А то как же? Вы когда-нибудь резали мясо вдоль волокна? Непременно поперек. В мясе, чтобы его по-настоящему почувствовать, первым делом волокно нужно. Вот и ткем его из белковой нити. А вкус и запах ему потом подберут: хочешь, под баранину, хочешь, под свинину причешут. Но живые мышцы на мертвых тушах здесь не дергаются.
— Спасибо, Билл. Нам было интересно побеседовать с вами.
— О'кэй, сэр! А вы приехали научиться здесь нашему делу или как?
Ученые переглянулись и ничего не ответили.
— Никогда не думал, что в разделанной туше могут сокращаться мышцы, — сказал доктор Стилл, когда они с профессором О'Скара догоняли членов комиссии уже в другом цехе.
— Да, этот Билл — чистая душа. Он, сам того не замечая, заставляет задуматься, — отозвался профессор О'Скара. — В чем же больший грех перед господом богом? В том, что хладнокровные матери-ханжи показывают детям, как убивают скот, или в том, что люди вообще создали скотобойни?
Доктор Стилл промолчал. Ему неясно было: почему до сих пор у них, представителей человеческой элиты, не возникало таких мыслей? Или они становятся другими? Может быть, и на собственную деятельность надо посмотреть с иной стороны?
Глава восьмая. ЗАСЕДАНИЕ ПЕРЕНОСИТСЯ
— Прошу простить меня, уважаемые члены комиссии, — сказал академик Анисимов, покидая Хрустальный зал Директората после проведенной здесь представителями ООН дегустации искусственной пищи. — Я не хотел бы влиять на принимаемое вами решение. Не рассматривайте мой уход как плохое наше гостеприимство.
— О'кэй! — отозвался Броккенбергер. — Обойдемся.
И как только последний из работников Города-лаборатории вышел вслед за Анисимовым, Броккенбергер открыл прения.
В числе двадцати членов комиссии были и представители голодающих стран, где сельское хозяйство не справлялось с производством продуктов питания для растущего населения. Все они в один голос настаивали на скорейшей передаче опыта Города-лаборатории нуждающимся регионам.
В ледяных стенах зала отражались огни люстр, огромный, уставленный яствами стол и члены комиссии за ним. В их числе немало темнокожих. Они оказались ярыми сторонниками искусственной пищи, видя в ней залог более счастливого будущего для своих народов.
Европейцы выступали сдержаннее, но допускали, что прогнозировать грядущее надо на основе созданного уже сегодня. Говорили даже, что «завтра — это осознанное сегодня»!
— Впрочем, — признавались некоторые из них, — у многих европейцев есть неодолимое предубеждение против искусственной пищи. Возможно, что оно рождено сытостью и незнакомством с голодом. Ведь общеизвестны упреки европейцам, что они едят больше, чем требуется их организмам, даже во вред себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112