Впрочем, объевшийся до смерти толстяк вскоре был объявлен достойным вечной славы как павший за родину.
В число участников и наблюдателей «ужаснейшей битвы, о какой когда-либо повествовали в стихах или прозе», Ирвинг вводит гомеровских богов. Юпитер подновляет свои громовые стрелы; Венера, приняв вид непотребной женщины с гноящимися глазами, обходит крепостные стены форта Кристина, сопровождаемая Дианой в образе сержантской вдовы сомнительной репутации. Марс, как пьяный капрал, галантно вышагивает рядом с ними, а Аполлон тащится позади, самым отвратительным образом фальшивя на флейте. Волоокая Юнона, которой супруг Юпитер подбил накануне оба глаза, стоя на обозной повозке, выставляет напоказ всему славному войску свою величественную красоту. Чтобы поднять дух солдат, Минерва, подобно маркитантке, торгующей водкой, размахивает кулаками и артистически ругается на плохом голландском языке.
Так происходит пародийное снижение героического материала, и трагедия оборачивается фарсом, разыгрываемым на подмостках американской истории. Начало сражения описывается в нарочито «сверхгероических» тонах: «Земля задрожала, словно пораженная параличом; при виде столь жуткой картины деревья зашатались от ужаса и увяли; камни зарылись в землю, как кролики, и даже речка Кристина изменила направление и в смертельном испуге потекла вверх по горе!»
Воинственный клич Питера Твердоголового, когда он увидел, что его армия дрогнула под натиском шведов, разнесся по окрестным лесам и долам, повалил деревья, медведи, волки и пантеры с перепуга выскочили из своей кожи; несколько ошалевших холмов перепрыгнули через Делавэр, и все легкое пиво в форте Кристина скисло от этого звука!
Один из наиболее драматических эпизодов сражения разыгрывается, когда сабля Питера отсекает от бока шведского военачальника полную крепчайшей водки манерку и карман, набитый хлебом и сыром. Из-за этих лакомств, свалившихся на землю посреди поля сражения, между шведами и голландцами началась невероятная свалка, и всеобщая потасовка стала в десять раз яростней, чем прежде.
Гиперболизация в целях пародийного осмеяния постоянно используется Ирвингом в описаниях воинских подвигов трех голландских губернаторов. В начале VI книги при изображении воинственного Питера Твердоголового проза Ирвинга переходит в выспренний и величественный белый стих. В манере героического эпоса дан список голландских воинов, выступающих в поход на коварных шведов (VI, IV). Описание отрядов: знаменитейших голландских рыцарей, проходивших через главные ворота города, патетическое по внешней форме, исполнено комизма. Вот идут толстяки небольшого роста в коротких штанах непомерной ширины, прославившиеся своими кулинарными подвигами: они первые открыли способ варить молочную кашу. За ними шагали семейства голландских рыцарей, каждое из которых имело свои особые заслуги. Одни были отъявленными хвастунами во хмелю, другие – доблестными грабителями птичьих гнезд и одновременно изобретателями оладий из гречневой муки, третьи были известны кражами дынь на баштанах, а также как любители жареных свиных хвостиков, четвертые, от которых ведут свое происхождение веселые трактирщики в Сонной Лощине, владели искусством загонять кварту вина в пинтовую бутылку. Длинный реестр всевозможных достоинств славных воинов Питера Твердоголового завершается, как и подобает в таких случаях, предками самого летописца – Никербокерами из Скагтикока, где «жители в ветреную погоду кладут камни на крышу дома, чтобы ее не унесло».
Мюнхаузенско-шильдбюргерские мотивы в «Истории Нью-Йорка» возникают постоянно. Губернатор Вильям Кифт, славившийся своими нововведениями и опытами, строит ветряную мельницу для защиты города от врагов, создает патентованные вертелы, приводимые в движение дымом, и телеги, едущие впереди лошадей. Даже смерть его предстает в гротескно-комическом обличье. Согласно одной из легенд, он сломал себе шею, свалившись из чердачного окна ратуши при безуспешной попытке поймать ласточку, насыпав ей на хвост щепотку соли.
И только однажды забывает Ирвинг о героикомическом духе своей книги. Вместе со своим патриархально-трогательным Никербокером Ирвинг любуется картиной, открывающейся во время путешествия Питера Стайвесанта вверх по Гудзону: «Рука цивилизации еще не уничтожила темные леса и не смягчила характер ландшафта; торговые суда еще очень редко нарушали это глубокое и величественное уединение, длившееся столетиями. Тут и там можно было увидеть первобытный вигвам, прилепившийся к скале в горах, над которым в прозрачном воздухе поднимался клубящийся столб дыма; однако вигвам стоял так высоко, что крики индейской детворы, резвившейся на краю головокружительной пропасти, доносились столь же слабо, как песня жаворонка, затерянного в лазурном небосводе. Время от времени дикий олень появлялся на нависшей вершине скалистого обрыва, робко смотрел оттуда на великолепное зрелище, расстилавшееся внизу; затем, покачав в воздухе ветвистыми рогами, он прыжками мчался в лесную чащу» (VI, III). Красота любимой реки Ирвинга контрастирует с «нашим вырождающимся веком», разрушившим очарование дикой природы Америки.
Романтическое противопоставление близкой к природе жизни индейцев буржуазному обществу отличает многие разделы «Истории». Молодого Ирвинга волновала трагическая судьба американских индейцев. Требование белых колонизаторов «Дикарь должен уйти» получило позднее еще более откровенное выражение: «Хорош только мертвый индеец». Шло поголовное истребление американских аборигенов.
Страницы «Истории Нью-Йорка», посвященные индейской проблематике, особенно глава V первой книги, открывают целую линию в творчестве Ирвинга – обличение жестокостей и несправедливостей, совершавшихся белыми колонизаторами на протяжении всей истории так называемой «цивилизации» Америки, в результате которой «вкусившим просвещения дикарям нашей страны любезно разрешают жить в негостеприимных северных лесах или в непроходимых дебрях Южной Америки».
Писатель верил в прирожденную доброту индейцев и горячо выступал против обычая жителей пограничных с индейцами районов винить во всем «кровожадных краснокожих». Эти мысли, высказанные сначала в «Истории Нью-Йорка», получили в дальнейшем развитие в двух очерках, опубликованных в 1814 г. и вошедших затем в «Книгу эскизов» Ирвинга («Черты индейского характера» и «Филипп Поканокет»).
«Поступь цивилизации оставляет за собой следы, пропитанные кровью аборигенов», – писал Ирвинг в очерке «Филипп Поканокет», и эти слова лучше всего передают суть национальной политики американских властей, которые стремились получить земли индейцев, но без самих индейцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
В число участников и наблюдателей «ужаснейшей битвы, о какой когда-либо повествовали в стихах или прозе», Ирвинг вводит гомеровских богов. Юпитер подновляет свои громовые стрелы; Венера, приняв вид непотребной женщины с гноящимися глазами, обходит крепостные стены форта Кристина, сопровождаемая Дианой в образе сержантской вдовы сомнительной репутации. Марс, как пьяный капрал, галантно вышагивает рядом с ними, а Аполлон тащится позади, самым отвратительным образом фальшивя на флейте. Волоокая Юнона, которой супруг Юпитер подбил накануне оба глаза, стоя на обозной повозке, выставляет напоказ всему славному войску свою величественную красоту. Чтобы поднять дух солдат, Минерва, подобно маркитантке, торгующей водкой, размахивает кулаками и артистически ругается на плохом голландском языке.
Так происходит пародийное снижение героического материала, и трагедия оборачивается фарсом, разыгрываемым на подмостках американской истории. Начало сражения описывается в нарочито «сверхгероических» тонах: «Земля задрожала, словно пораженная параличом; при виде столь жуткой картины деревья зашатались от ужаса и увяли; камни зарылись в землю, как кролики, и даже речка Кристина изменила направление и в смертельном испуге потекла вверх по горе!»
Воинственный клич Питера Твердоголового, когда он увидел, что его армия дрогнула под натиском шведов, разнесся по окрестным лесам и долам, повалил деревья, медведи, волки и пантеры с перепуга выскочили из своей кожи; несколько ошалевших холмов перепрыгнули через Делавэр, и все легкое пиво в форте Кристина скисло от этого звука!
Один из наиболее драматических эпизодов сражения разыгрывается, когда сабля Питера отсекает от бока шведского военачальника полную крепчайшей водки манерку и карман, набитый хлебом и сыром. Из-за этих лакомств, свалившихся на землю посреди поля сражения, между шведами и голландцами началась невероятная свалка, и всеобщая потасовка стала в десять раз яростней, чем прежде.
Гиперболизация в целях пародийного осмеяния постоянно используется Ирвингом в описаниях воинских подвигов трех голландских губернаторов. В начале VI книги при изображении воинственного Питера Твердоголового проза Ирвинга переходит в выспренний и величественный белый стих. В манере героического эпоса дан список голландских воинов, выступающих в поход на коварных шведов (VI, IV). Описание отрядов: знаменитейших голландских рыцарей, проходивших через главные ворота города, патетическое по внешней форме, исполнено комизма. Вот идут толстяки небольшого роста в коротких штанах непомерной ширины, прославившиеся своими кулинарными подвигами: они первые открыли способ варить молочную кашу. За ними шагали семейства голландских рыцарей, каждое из которых имело свои особые заслуги. Одни были отъявленными хвастунами во хмелю, другие – доблестными грабителями птичьих гнезд и одновременно изобретателями оладий из гречневой муки, третьи были известны кражами дынь на баштанах, а также как любители жареных свиных хвостиков, четвертые, от которых ведут свое происхождение веселые трактирщики в Сонной Лощине, владели искусством загонять кварту вина в пинтовую бутылку. Длинный реестр всевозможных достоинств славных воинов Питера Твердоголового завершается, как и подобает в таких случаях, предками самого летописца – Никербокерами из Скагтикока, где «жители в ветреную погоду кладут камни на крышу дома, чтобы ее не унесло».
Мюнхаузенско-шильдбюргерские мотивы в «Истории Нью-Йорка» возникают постоянно. Губернатор Вильям Кифт, славившийся своими нововведениями и опытами, строит ветряную мельницу для защиты города от врагов, создает патентованные вертелы, приводимые в движение дымом, и телеги, едущие впереди лошадей. Даже смерть его предстает в гротескно-комическом обличье. Согласно одной из легенд, он сломал себе шею, свалившись из чердачного окна ратуши при безуспешной попытке поймать ласточку, насыпав ей на хвост щепотку соли.
И только однажды забывает Ирвинг о героикомическом духе своей книги. Вместе со своим патриархально-трогательным Никербокером Ирвинг любуется картиной, открывающейся во время путешествия Питера Стайвесанта вверх по Гудзону: «Рука цивилизации еще не уничтожила темные леса и не смягчила характер ландшафта; торговые суда еще очень редко нарушали это глубокое и величественное уединение, длившееся столетиями. Тут и там можно было увидеть первобытный вигвам, прилепившийся к скале в горах, над которым в прозрачном воздухе поднимался клубящийся столб дыма; однако вигвам стоял так высоко, что крики индейской детворы, резвившейся на краю головокружительной пропасти, доносились столь же слабо, как песня жаворонка, затерянного в лазурном небосводе. Время от времени дикий олень появлялся на нависшей вершине скалистого обрыва, робко смотрел оттуда на великолепное зрелище, расстилавшееся внизу; затем, покачав в воздухе ветвистыми рогами, он прыжками мчался в лесную чащу» (VI, III). Красота любимой реки Ирвинга контрастирует с «нашим вырождающимся веком», разрушившим очарование дикой природы Америки.
Романтическое противопоставление близкой к природе жизни индейцев буржуазному обществу отличает многие разделы «Истории». Молодого Ирвинга волновала трагическая судьба американских индейцев. Требование белых колонизаторов «Дикарь должен уйти» получило позднее еще более откровенное выражение: «Хорош только мертвый индеец». Шло поголовное истребление американских аборигенов.
Страницы «Истории Нью-Йорка», посвященные индейской проблематике, особенно глава V первой книги, открывают целую линию в творчестве Ирвинга – обличение жестокостей и несправедливостей, совершавшихся белыми колонизаторами на протяжении всей истории так называемой «цивилизации» Америки, в результате которой «вкусившим просвещения дикарям нашей страны любезно разрешают жить в негостеприимных северных лесах или в непроходимых дебрях Южной Америки».
Писатель верил в прирожденную доброту индейцев и горячо выступал против обычая жителей пограничных с индейцами районов винить во всем «кровожадных краснокожих». Эти мысли, высказанные сначала в «Истории Нью-Йорка», получили в дальнейшем развитие в двух очерках, опубликованных в 1814 г. и вошедших затем в «Книгу эскизов» Ирвинга («Черты индейского характера» и «Филипп Поканокет»).
«Поступь цивилизации оставляет за собой следы, пропитанные кровью аборигенов», – писал Ирвинг в очерке «Филипп Поканокет», и эти слова лучше всего передают суть национальной политики американских властей, которые стремились получить земли индейцев, но без самих индейцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122