Никому не приходило в голову, что, может быть, стоит хоть раз провести его через такое испытание: уж больно пустячной казалась всем подобная проверка на храбрость.
Весна приходит в Бостон с оглядкой. Вокруг паркоматов еще не сошла корочка щербатого льда, а сыроватый воздух, уныло застывший в межсезонье, придавал протянувшимся вдоль Лонгвуд-авеню домам оттенок невеселого, однообразного величия. Оставив машину, они пошли по дорожке к центральному входу в больницу, и Ричард, заметно нервничая, громко спросил, увидят ли они там арабского шейха.
– Его поместили в отдельный корпус, – ответила Джоан. – Его и четырех его жен.
– Их всего четыре? Какой аскет! – И, осмелев, он тихонько постучал кончиками пальцев по жениному плечу. Почувствовала ли она что-либо сквозь толстое зимнее пальто, сказать было нельзя.
От регистратуры их направили по длинному коридору с линолеумом табачного цвета. Коридор вел их то вверх, то вниз, то направо, то налево, подчиняясь какому-то загадочному и с виду невразумительному замыслу, как это обычно бывает, когда больница разрастается за счет бесконечных пристроек. Ричарду казалось, что он маленький Гензель, которого на пару с Гретель взрослые бросили на произвол судьбы, – хлебные крошки, рассыпанные позади них, склевали птицы, и вот наконец они робко стучатся в двери злой колдуньи с надписью: «Пункт приема донорской крови». Молодой человек в белом халате изнутри приоткрыл дверь. В образовавшуюся щелку поверх его плеча Ричард успел заметить – о ужас! – только пару женских ног без туфель, лежащих на кровати одна параллельно другой (тела видно не было). Резкие отблески от игл и склянок впились ему в глаза. Все так же придерживая дверь, молодой человек передал им через щелку два длинных бланка. Сидя бок о бок на скамье в коридоре, припоминая свои средние инициалы и детские болезни, мистер и миссис Мейпл проступали сами перед собой в новом свете. Он еле сдерживался, чтобы не начать хихикать, паясничать и сочинять небылицы, как это случалось с ним всякий раз, когда от него требовалось (как от адвоката, назначенного судом выступать в заведомо безнадежном деле) представить, так сказать на суд вечности, голый перечень фактических данных о себе самом. Отчасти смягчающим обстоятельством казалось то, что некоторые из этих данных (место жительства, дата регистрации брака) полностью совпадали с данными, которые выводила его собственной авторучкой примостившаяся рядом несчастная обиженная. Скосив глаза, он заглянул в ее бумаги:
– Я и не знал, что ты болела коклюшем.
– Это с маминых слов. Сама я не помню.
Где-то в отдалении брякнула об пол какая-то посудина. Приглушенно заурчал вдалеке лифт. Женщина – немолодая женщина в румянах и мехах и оттого излишне массивная вверху – вышла из «донорской», чуть качнувшись на ногах, показавшихся вдруг знакомыми. Теперь ноги вернулись в туфли. И вот уже каблучки уверенно зацокали; окинув Мейплов вызывающим синеоким взором, она повернулась и исчезла за поворотом коридора. В дверях возник молодой человек с хирургическими щипцами в руке. Он чем-то напоминал стажера-парикмахера, – наверное, из-за новенькой, волосок к волоску, стрижки. Он щелкнул щипцами и улыбнулся:
– Вместе пойдете?
– Естественно.
При мысли о том, что вот этому подмастерью, сущему юнцу по сравнению с ними обоими, придется вверить драгоценную жидкость, которая суть естество жизни, в Ричарде взыграл боевой дух. Но стоило ему встать, как все его негодование само собой растаяло, а ноги словно растворились. Пробный забор крови из среднего пальца превратился для него в самое томительно-долгое за всю его жизнь физическое взаимодействие с другим человеческим существом. Про хорошего дантиста, механика, парикмахера говорят, что у него легкая рука; так вот этого дара стажер был лишен напрочь: он был неловок и оттого без нужды груб. Снова и снова – упырь недоделанный! – он жал и выкручивал лиловый от натуги палец, и все без толку. Тонкая стеклянная капиллярная трубочка как была прозрачной, так и осталась.
– Не идет, и все тут. У него всегда так? – спросил стажер, обращаясь к Джоан. Невозмутимая, как медсестра, она уселась в кресле у стола с какими-то электронными датчиками.
– У него, как я заметила, вообще кровь еле движется, – сообщила она, – пока не пробьет полночь.
В ответ на ее попытку сострить Ричард, дошедший в своем страхе до крайней точки напряжения, преувеличенно громко рассмеялся, и смех, вероятно, стронул с места оцепеневший коагулянт. Красный столбик взметнулся вверх по изнывающей от жажды трубочке, как ртуть во внезапно разогревшемся термометре.
Стажер с удовлетворением крякнул. Размазывая пробы по стеклышкам на приборном столе, он, чтобы заполнить паузу, по-свойски принялся объяснять:
– Что нам действительно было бы нужно здесь – это миска с теплой водой. Вы же пришли с холода. На минуту опустишь руку в горячую воду – кровь сама брызнет наружу.
– Отличная мысль, – заметил Ричард.
Но стажер уже сбросил его со счетов как дешевого фигляра и размеренно продолжал, обращаясь исключительно к Джоан:
– И нужно-то нам всего ничего – подогреватель для детского питания за шесть долларов, и тогда, кстати сказать, можно было бы заодно и кофейку сделать. А так, если попадется донор, которому необходимо в конце подкрепиться чашкой кофе, приходится срочно гонять кого-то наверх, пока мы тут держим голову бедолаги между его колен, чтоб не отключился. Как думаете, вам кофе понадобится?
– Нет! – встрял Ричард, разобиженный, что эти двое не принимают его в расчет.
– У вас нулевая, – сообщил стажер Джоан.
– Я знаю, – ответила она.
– А у него первая, резус положительный.
– Так это же замечательно, Дик! – поздравила она его.
– Я что, особенный? – поинтересовался он.
– Нулевая, резус положительный, и первая, резус положительный, – повернувшись к нему, пояснил юнец, – встречаются чаще всего.
Что-то в терпеливом наклоне его коротко остриженной головы, висках, поблескивавших в лениво-ярком утреннем свете, вдруг остро напомнило Ричарду давние дни, когда он обслуживал целую батарею телетайпов, установленных в комнате точно таких размеров. К этому часу, десяти утра, ярды и ярды отпечатанных бумажных полос, которые с пяти изливались из машин непрерывным потоком и к его приходу в семь устилали весь пол неопрятными ворохами, бывали уже заботливо собраны, рассортированы, склеены и подогнуты, и можно было плевать в потолок, вспоминая о работе, только когда очередное стаккато возвещало о появлении свежей порции новостей, и мечтать о самых незатейливых вещах вроде чашки кофе. К нему вернулось ощущение тех приятных безмятежных часов, когда он, король в своем закутке, был еще молод и только постигал азы взрослой ответственности.
1 2 3 4 5
Весна приходит в Бостон с оглядкой. Вокруг паркоматов еще не сошла корочка щербатого льда, а сыроватый воздух, уныло застывший в межсезонье, придавал протянувшимся вдоль Лонгвуд-авеню домам оттенок невеселого, однообразного величия. Оставив машину, они пошли по дорожке к центральному входу в больницу, и Ричард, заметно нервничая, громко спросил, увидят ли они там арабского шейха.
– Его поместили в отдельный корпус, – ответила Джоан. – Его и четырех его жен.
– Их всего четыре? Какой аскет! – И, осмелев, он тихонько постучал кончиками пальцев по жениному плечу. Почувствовала ли она что-либо сквозь толстое зимнее пальто, сказать было нельзя.
От регистратуры их направили по длинному коридору с линолеумом табачного цвета. Коридор вел их то вверх, то вниз, то направо, то налево, подчиняясь какому-то загадочному и с виду невразумительному замыслу, как это обычно бывает, когда больница разрастается за счет бесконечных пристроек. Ричарду казалось, что он маленький Гензель, которого на пару с Гретель взрослые бросили на произвол судьбы, – хлебные крошки, рассыпанные позади них, склевали птицы, и вот наконец они робко стучатся в двери злой колдуньи с надписью: «Пункт приема донорской крови». Молодой человек в белом халате изнутри приоткрыл дверь. В образовавшуюся щелку поверх его плеча Ричард успел заметить – о ужас! – только пару женских ног без туфель, лежащих на кровати одна параллельно другой (тела видно не было). Резкие отблески от игл и склянок впились ему в глаза. Все так же придерживая дверь, молодой человек передал им через щелку два длинных бланка. Сидя бок о бок на скамье в коридоре, припоминая свои средние инициалы и детские болезни, мистер и миссис Мейпл проступали сами перед собой в новом свете. Он еле сдерживался, чтобы не начать хихикать, паясничать и сочинять небылицы, как это случалось с ним всякий раз, когда от него требовалось (как от адвоката, назначенного судом выступать в заведомо безнадежном деле) представить, так сказать на суд вечности, голый перечень фактических данных о себе самом. Отчасти смягчающим обстоятельством казалось то, что некоторые из этих данных (место жительства, дата регистрации брака) полностью совпадали с данными, которые выводила его собственной авторучкой примостившаяся рядом несчастная обиженная. Скосив глаза, он заглянул в ее бумаги:
– Я и не знал, что ты болела коклюшем.
– Это с маминых слов. Сама я не помню.
Где-то в отдалении брякнула об пол какая-то посудина. Приглушенно заурчал вдалеке лифт. Женщина – немолодая женщина в румянах и мехах и оттого излишне массивная вверху – вышла из «донорской», чуть качнувшись на ногах, показавшихся вдруг знакомыми. Теперь ноги вернулись в туфли. И вот уже каблучки уверенно зацокали; окинув Мейплов вызывающим синеоким взором, она повернулась и исчезла за поворотом коридора. В дверях возник молодой человек с хирургическими щипцами в руке. Он чем-то напоминал стажера-парикмахера, – наверное, из-за новенькой, волосок к волоску, стрижки. Он щелкнул щипцами и улыбнулся:
– Вместе пойдете?
– Естественно.
При мысли о том, что вот этому подмастерью, сущему юнцу по сравнению с ними обоими, придется вверить драгоценную жидкость, которая суть естество жизни, в Ричарде взыграл боевой дух. Но стоило ему встать, как все его негодование само собой растаяло, а ноги словно растворились. Пробный забор крови из среднего пальца превратился для него в самое томительно-долгое за всю его жизнь физическое взаимодействие с другим человеческим существом. Про хорошего дантиста, механика, парикмахера говорят, что у него легкая рука; так вот этого дара стажер был лишен напрочь: он был неловок и оттого без нужды груб. Снова и снова – упырь недоделанный! – он жал и выкручивал лиловый от натуги палец, и все без толку. Тонкая стеклянная капиллярная трубочка как была прозрачной, так и осталась.
– Не идет, и все тут. У него всегда так? – спросил стажер, обращаясь к Джоан. Невозмутимая, как медсестра, она уселась в кресле у стола с какими-то электронными датчиками.
– У него, как я заметила, вообще кровь еле движется, – сообщила она, – пока не пробьет полночь.
В ответ на ее попытку сострить Ричард, дошедший в своем страхе до крайней точки напряжения, преувеличенно громко рассмеялся, и смех, вероятно, стронул с места оцепеневший коагулянт. Красный столбик взметнулся вверх по изнывающей от жажды трубочке, как ртуть во внезапно разогревшемся термометре.
Стажер с удовлетворением крякнул. Размазывая пробы по стеклышкам на приборном столе, он, чтобы заполнить паузу, по-свойски принялся объяснять:
– Что нам действительно было бы нужно здесь – это миска с теплой водой. Вы же пришли с холода. На минуту опустишь руку в горячую воду – кровь сама брызнет наружу.
– Отличная мысль, – заметил Ричард.
Но стажер уже сбросил его со счетов как дешевого фигляра и размеренно продолжал, обращаясь исключительно к Джоан:
– И нужно-то нам всего ничего – подогреватель для детского питания за шесть долларов, и тогда, кстати сказать, можно было бы заодно и кофейку сделать. А так, если попадется донор, которому необходимо в конце подкрепиться чашкой кофе, приходится срочно гонять кого-то наверх, пока мы тут держим голову бедолаги между его колен, чтоб не отключился. Как думаете, вам кофе понадобится?
– Нет! – встрял Ричард, разобиженный, что эти двое не принимают его в расчет.
– У вас нулевая, – сообщил стажер Джоан.
– Я знаю, – ответила она.
– А у него первая, резус положительный.
– Так это же замечательно, Дик! – поздравила она его.
– Я что, особенный? – поинтересовался он.
– Нулевая, резус положительный, и первая, резус положительный, – повернувшись к нему, пояснил юнец, – встречаются чаще всего.
Что-то в терпеливом наклоне его коротко остриженной головы, висках, поблескивавших в лениво-ярком утреннем свете, вдруг остро напомнило Ричарду давние дни, когда он обслуживал целую батарею телетайпов, установленных в комнате точно таких размеров. К этому часу, десяти утра, ярды и ярды отпечатанных бумажных полос, которые с пяти изливались из машин непрерывным потоком и к его приходу в семь устилали весь пол неопрятными ворохами, бывали уже заботливо собраны, рассортированы, склеены и подогнуты, и можно было плевать в потолок, вспоминая о работе, только когда очередное стаккато возвещало о появлении свежей порции новостей, и мечтать о самых незатейливых вещах вроде чашки кофе. К нему вернулось ощущение тех приятных безмятежных часов, когда он, король в своем закутке, был еще молод и только постигал азы взрослой ответственности.
1 2 3 4 5